Я поплевал на мозоли и взялся за лопату.

Во время перекуров приятно было разглядывать это произведение искусства. Корни были покрыты рубашкой — толстой и влажной корой, которую кое-где я неосторожно разрубил. Интересно, как они определяют, куда им расти, где свернуть? И как распределяют, что оставить себе из питательных веществ, а что отдать наверх, ветвям и стволу? И что за участь — всегда находиться в темноте, в тесноте, без солнца, а там, наверху, — бал-маскарад листвы! По сравнению с этими многолетними, а то и многовековыми корнями человек — лишь листочек на один сезон, который пожелтеет к осени и улетит с ветром… Вот соседние деревья, они были посажены еще до революции, под ними гуляли барчуки, дети того генерала, которому принадлежал двухэтажный особняк, где теперь расположен Дом пионеров и где в башенках-фонарях до сих пор уцелели венецианские витражи…

Заставляла задуматься и земля с давно забытым, не сравнимым ни с чем запахом свежести. Здесь, в глубине, корни то и дело натыкались на битое стекло, ржавые гвозди, шкворни, изоляторы от фонарей, камни и всякий хлам, сворачивали, изгибались. Они выжили, потому что умели идти и напролом, и на компромисс. Что есть земля? Как растворяет она все попадающее в нее, как дает соки яблокам, малине, цветам, если в ней, в ее потаенных глубинах ежедневно и ежегодно, веками происходит один и тот же процесс распада материи? Но не тленом, не гнилью отдает из глубины, а свежестью почти такой же, какой бывает свежесть распыленной водопадом воды. А подземные воды, подземные реки и озера, о которых мы никогда не думаем?..

В яме снова стало тесно, она была завалена землей. «Третий этаж» оказался меньшего диаметра, чем предыдущие. Выгребая землю лопатой из-под корня, я всюду наталкивался на ничтожные, бездарные результаты своей работы, на обрубки, угрожающе ощетинившиеся на меня. Пространство между отростками было забито густой, как мох, системой корневых волосков, которые прямо-таки впились в комья грунта. Наверное, земля между корнями плотнее всего потому, что по мере их утолщения с годами она прессуется ими.

К вечеру в субботу моя добыча — ура! — качнулась. Я не мог понять, чем он жив, корень, что теперь дает ему опору? Ведь он кругом обкопан, все его системы перерублены, земля вынута, а он — стоит! Стоит, и хоть тресни! Шатается, но стоит. Утром я клялся себе, что уж сегодня не уйду с пустыря без него, но… было уже так темно, что в яме ничего не разобрать.

Лишь утром я разглядел, еще раскопав грунт под корнем, что вертикально от пня уходят целых два ствола! Они, как корни зуба, в глубине отделяются друг от друга, да к тому же и разветвляются там, внизу. «Этой песне нет конца, начинай сначала», — как говаривала моя бабушка. Уже не оставалось сил на смех над собой: «принести к завтраку»! Отупело, отрешенно и не имея воли отвлечься хоть на минуту, я копал, рубил и снова копал. Пень ходил ходуном, верхние сучья уже доставали до края воронки, но он стоял. Он стоял! — и я казался себе каторжанином, которому пожизненно корчевать пни по всем пустырям. Не оставалось сил, чтобы честно до конца откопать его, и тогда я смалодушничал: принес ножовку и перепилил оба центральных стержня. Наконец корень хрустнул и со скрежетом завалился набок.

Мы оба тяжело дышали.

Радости не было. Я понимал, что победил при помощи подножки, и дал себе слово, не отходя от его вскрытой могилы: следующий пень выкопать по всем правилам, в честном и открытом поединке. Еле-еле вывалил я свою победу на поверхность. Когда пень перевернулся на торец, я увидел, что это целая скульптурная композиция.

Через пустырь шли двое мужчин.

— Корень, — сказал один удивленно.

— И зачем? — философски спросил второй.

— Модно стало. Природа в доме…

Я решил подыграть ему:

— И ценится сильно.

Оба насторожились:

— Где ценится?

— В художественных салонах.

— А, ну да, — подхватил всезнающий. — Я видел, такие цены!

— Это смотря какой архитектоники и смотря какая обработка, — состроил я знатока.

Второй заинтересовался: а какая?

— Ну, это целая кухня. Во-первых, отобрать нужные корни и удалить лишние. Во-вторых, очистить от коры…

Оба изумились: на корнях тоже кора?! А я расписывал, как зачищать, сушить, морить, травить, шлифовать, полировать. Авторитет мой рос с каждой минутой.

— Видал? — спросил тот, всезнающий. — Вот тебе и шабашка. Субботу-воскресенье отдал, и сотни три в кармане!

— Давай на троих! — предложили они. Но я отказался, мол, пока обучишься, пней не останется. И они пошли по пустырю, обсуждая неожиданный источник вполне трудового дохода. А я подлез под свою добычу и, как еж — яблоко, поднял ее на спину.

В лифт корень не входил, пришлось идти с ним по лестнице. В дверь он тоже не проходил. Вышел отец, сложил газету и спросил:

— Это что за осьминог?

— Это корень, — просто сказал я. Мы отпилили с ним чурбашку пня, и корень наконец прошел в дверь боком. Я поставил его на пол в своей комнате. Вечером посмотреть на корень собралась вся семья. Чего он только не напоминал моим домочадцам! И оленьи рога, и окаменевшие колонии кораллов, чересчур причудливый кактус или скульптуру модернистов… Мать морщилась, ей почему-то становилось жутко от всех этих отростков, сращений, перемычек, и от такой реакции подумалось: вот, человеческие глаза видят то тайное, что обычно спрятано… А сестра, у которой на уме только дискотеки и журнал «Бурда», точно и кратко заявила:

— Строение корня учит мудрости.

Я взял нож и начал счищать кору. Она была мягкая и влажная настолько, что брызгала в лицо древесным соком. Сидел на полу и до глубокой ночи «лыко драл».

Ночью не спалось. Включил свет, долго глядел на корень, думал. У дерева нет души, нет сердца. Но что же управляет жизнью дерева? Не корень ли? Представьте себе вместо древесного ствола водопроводную трубу такой же высоты в пять, десять, пятнадцать метров. Сколько усилий требуется, чтобы подать из глубины на эту высоту тонны воды с растворенными в ней питательными веществами! Как, при помощи чего работает этот безотказный насос, созданный природой? Неужели силой испарения устьиц листа? А может, особым устройством корней?

Простой и сложный и красивый орган, корень напоминает нам о природе, которая произвела каждого из нас для определенной, но неведомой цели, о ней можно догадываться, как о предназначении, но знать ее — нельзя… Корень дает урок всяким зарвавшимся «властелинам природы». А еще напоминает о смерти, недаром на кладбище сажают деревья.

В который раз выключен свет и натянуто одеяло, но уснуть не дано: вот умер я. Прошло время, и из дерева, посаженного у могилы, проникают стремительные и, при всей их мягкости и влажности, всепробивающие отростки, развивают свою белую корневую систему… Значит, я буду в стволе, в кроне? Значит, вещественное бессмертие вполне возможно благодаря корням и воде, вода растворит меня, а корни доставят вторично (вторично ли?) к солнцу? Вода — вот загадка, над которой стоит еще помозговать…

Корень стал чист, не осталось уже его телесного цвета, случайных и тонких отростков — он сам диктовал мне, что удалить. Особенно хорош был один «магистральный» — он стремительно закрутился вокруг остальных, словно оберегал их, как заботливый и сильный старший брат.

Утром я спросил отца:

— Вот я Владимир Павлович, ты — Павел Иванович, дед был Иван Романович. А дальше?

Отец сложил газету, отхлебнул чаю:

— Роман Фаддеевич. Фаддей Макарович. Макар… Макар? Макар!

Макара он не дозвался.

Шесть поколений из шести тысяч, шестидесяти тысяч, шести миллионов..

…Корней на комиссию я не носил, хотя собралась уже изрядная коллекция. Параличи мне больше не грозят, я много хожу пешком и мало говорю по телефону. Каждый день встаю на рассвете, без будильника, плотно завтракаю и нахожу дело для ума или рук.

Пока что мой небольшой опыт говорит, что нет ни одного одинакового корня, даже у деревьев-одногодков, росших рядом.