— Как?! — вскинулась бывшая Харламова. — Это что еще значит?! Попользовался и в кусты? Хорошая отмазка — память потерял. А если я беременна? Ты вообще об этом подумал? Или это для такого мачо как ты пустяки?

— Какая беременность, господи… — болезненно пробормотал Горбенко, как подкошенный падая на кровать, рядом с сидящей бывшей одноклассницей. — Объясни толком, прошу. Я клянусь тебе, что ничего не помню. Совсем ничего…

— Ну надеюсь, что тебя Харламов уволил ты помнишь?

— Стоп, — резко подорвался с места, как пес унюхавший след Горбенко, — какой Харламов? Саша где-то в Европе. Мы с ним давным давно не виделись. Так что… Меня уволил Насонов Александр Сергеевич— кандидат на выборах президента России. Я у него в охране работал.

— Любимый, брось, пороть чушь! Ты мне вчера весь вечер ныл, какой Харламов сволочь и как ты его не навидишь. Из чего я сделала вывод, что Насонов-это мой бывший муженек, только с помощью пластики умудрился изменится до неузнаваемости. Но вообще эта история изначально белыми нитками была сшита. Может для других это два разных человека, только для меня… Я его узнаю из тысячи.

— Допустим… — пришлось согласится Андрею. — Ну, а что там про беременность и так далее?

— А далее все очень просто… Ты набрал мне. Мы договорились встретится. Потащил меня в кабак. Там мы выпили, ну и пошло поехало. Как это обычно у вас у мужиков бывает. Я тебя люблю, женюсь… Предложил поехать ко мне. Я спьяну соласилась. Думала хоть ты мужик нормальный, слово свое держишь. Накинулся в прихожей на меня, как зверь. По сути первый раз изнасиловал. Ну а потом пошло все по накатанной! С переменой поз, ахами и охами, стонами… Порнография одним словом. Под утро ты успокоился. Буркнул еще раз, что женишься, потом выпил из горла оставшиеся пол-бутылки и брякнулся спать. Вот собственно и вся история…

Горбенко ошарашенно сел снова на свое место. Потом вскочил, отошел к окун, посмотрел сквозь шторы на улицу. Резко на пятках обернулся.

— Жесть, — наконец смог выговорить он.

— Да… галантность из тебя так и прет, Андрей Григорьевич.

— Я не о том, — покачал головой Горбенко, — просто с башкой не лады какие-то ничего не помню. Как в фильме, тут помню, тут не помню… Странно. У меня такого никогда не было.

— Что-то бывает первый раз, — пожала плечами Мельник, потом посмотрела на часы и вскочила со своего места, — значит так, мой будущий муженек. мне пора денежки в семейный бюджет идти зарабатывать, раз уж ты временно не работоспособен. Еда в холодильнике, пиво там же… В ванной висит чистое полотенце. Ключики я у тебя забираю. Мало ли… Вдруг ты от честной женщины решишь нагло улизнуть? Хотя если захочешь все равно уйдешь…

Она встала и прошла в зал. немного там покопалась было слышно, как она щелкает шкафом-купе. Через минут пять, вопреки всем принятым канонам о том что женщины долго одеваются, Марина была полностью одета с нанесенной на лицо беовой раскраской. На самом пороге она вдруг обернулась.

— Ты посиди пока, подумай, над тем как нам быть дальше, Андрюшка. Особенно если я беременна.

Глухо щелкнул замок. Марина ушла. Что теперь делать, Горбенко не представлял. Думать не хотелось абсолютно, а думать надо было. И очень очень быстро…

Небольшое тихое кладбище. По аллеям растут вечно плачущие ивы, опуская свои прутья почти до самой земли. Аккуратно вымощенные дорожки пересекаются строго под прямым углом. Тихо… Вокруг забор, скрывающий серую россыпь памятников, почему-то ярко-розового беззаботного цвета, но в общем выглядивший довольно пристойно. И главное никого, ни души… Только тишина и шелест листьев на небольшом упругом ветру. Никого, кроме маленькой кучки людей, стоящих над свежей могилой, уложенной богатыми венками. Они тоже молчали… Никто не хотел первым начинать, ломать эту зыбкую, ломкую, обволакивающую глухоту мира. Будто нет нигде больших городов с их переполненными трассами, нет торговых центров и проблем, есть только кладбище. И оно на самом деле итог всего…

У самой могилы на коленях женщина. Она обнимает своими старыми в мелкой сеточке вен руками землю, до боли сжимает зубы чтобы не заорать, отчаянно, дико, по-волчьи. Слезы не текут, нет… Все слезы выплаканы за девять дней, все слова сказаны, а теперь только кладбищенская тишина и щебетанье птиц над могилой родного сына.

Наконец, Саша не выдержал. Тишина стала давить на него непреодолимой тяжестью. Вина за гибель Леши тяжким грузом легла на плечи Харламова. Что он мог сказать матери, потерявшей своего единственного сына? Чем мог все это объяснить? За что погиб Алексей? Он подошел к Евгении Леонидовне и помог подняться. Аккуратно взял ее под локоть и повел к машине, следом за ними поплелись остальные, медленной тонкой струйкой. Мать Кравченко не сопротивлялась, хотя ей не хотелось уходить. Не было сил… Такая опустошенность, что волком вой, ноги медленно подкашивались, шаркая туфлями по пыльному бетону.

— Ой… — протянула Евгения Леонидовна и схватилась за сердце. Обвисла на Сашином локте, чувствуя, что теряет сознание.

Подбежали девчонки, начали так же как и девять дней подряд отпаивать ее лекарствами. Корвалол, валокордин, валидол… Во взгляде Лешиной матери начала появляться осмысленность. Туман перед глазами исчез. Она заговорила тихо, так чтобы ее не слышал никто кроме Харламова.

— Глупые вы люди, Саша… — пробормотала она, явно себя пересиливая. Это были первые ее отвлеченные от смерти Леши слова. Раньше она молчала, потом плакала, потом выла, кричала, теряла сознание, а после начиналось все по новой. Сейчас она впервые заговорила нормально.

— Почему, теть Жень?

— Карагодин погиб два года назад — застрелили, — она усмехнулась, стараясь прикрыть навернувшиеся слез, — Мой Лешка… сейчас… погиб… Роберт в сумашедшем доме… Миша умер… Марина пропала… Кто вы теперь? Кем вы стали из тех детишек, которых мы отвели в первый класс? В кого выросли? Что вас испортило? Что заставило пойти этой дорожкой, выбрав ее из сотен других? Почему… — голос ее сорвался на крик. — Почему все так…

— Я незнаю… Незнаю, теть Жень… Клянусь вам… Незнаю… — на глаза сами собой навернулись слезы, Харламов не стал их вытирать, просто проморгался.

— Саша…

— Что?

— Не ищи их… Не убивай! — Евгения Леонидовна с неожиданной силой притянула его к себе, схватив за отвороты пальто.

— Кого?

— Тех… кто убил… убил моего Лешеньку… Не надо, прошу… Слышишь не убивай! У вас и так руки у всех по локоть в крови. Вы все убийцы… Даже у Иринки Овчаровой, бухгалтера вашего, глаза убийцы. Я вижу кровь. Много крови на ваших чистых руках. Слышишь, Сашенька, миленький, не убивай, не мсти. Если кто-то умрет еще… Лешу не вернуть…

— Леша был мне как брат, теть Жень…

— Не мсти, поклянись…

— Нет, — со вздохом ответил Харламов, — эти люди умрут… Они приговорены.

— А кто ты, Саша? Кто ты такой, если можешь приговорить человека к смерти? Господь Бог? — они уже почти дошли до машин, стоящих чуть поодаль. Артем Лемзяков— новый начальник охраны предупредительно распхнул перед ними дверь. Перед тем как сесть в свой «мерседес» Саша все-таки обернулся.

— Я не Господь! Я суд, который накажет людей, лишивших меня друга. Я высший суд, который выносит только один приговор.

— Не убивай… — тихо проговорила Евгения Ленонидовна. И медленно пошла к машине Овчаровой, которая должна была отвезти ее в аэропорт.

Кортеж автомомобилей медленно тронулся с кладбища, протянувшись змеей метров на пятьдесят. На выезде гаишник отдал честь, подумав что в этой необъявленной войне погибнет еще не один из тех, кто сейчас выехал, что будут еще трупы, что ни раз он будет в сопровождении этой колонны на это кладбище в Подмосковье.

Ресторан был заказан на девять вечера, но люди стали подтягиваться туда задолго до назначенного срока. машины, в основном дорогие иномарки выстраивались в очередь, чтобы принести соболезнования Насонову — кандидату в президенты России. Каждый хотел на всякий случай обнять, показать, что сочувствует, сожалеет, что Леша навсегда останется в его памяти. Приезжали так… на всякий случай. Чем черт не шутит, когда Бог спит. Мало ли, а вдруг этот выскочка Насонов действительно станет президентом. И тогда можно с гордостью трезвонить на всех углах, что с будущим лидером страны, мы переживали самые трудные минуты в его жизни, так думало большинство. Другие надеялись, что Саша их не забудет, когда придет к власти, третьи просто из чистого любопытства приехали с четырьми алыми гвоздичками.