Рынок и сельские жители

Эта основная вольность — доступ к рынку — объясняет немало противоречий. С одной стороны, очевидно ухудшение положения крестьян: во времена Петра Великого и Екатерины II крепостной стал рабом, «вещью» (это скажет царь Александр I), движимостью, которую его господин мог продать по своему усмотрению; и крестьянин этот был безоружен перед сеньериально-вотчинным судом, который мог его осудить на ссылку или на тюремное заключение. Сверх того он подлежал рекрутской повинности, даже посылался в качестве матроса на военные корабли или торговые суда или направлялся работником на мануфактуры… Кстати, именно поэтому вспыхивало столько крестьянских восстаний, неизменно подавляемых в крови и истязаниях. Пугачевский бунт в 1774–1775 гг. был лишь самым драматическим эпизодом таких никогда не утихавших бурь. Но с другой стороны, возможно, как позднее будет думать Леплэ²³², что уровень жизни русских крепостных был сопоставим с уровнем жизни многих крестьян Запада. По меньшей мере части их, потому что в одном и том же имении встречались крепостные люди почти зажиточные наряду с крестьянами-бедняками. Наконец, и сеньериально-вотчинная юстиция не везде бывала обременительной.

И это факт, что имелись лазейки: подчинение приспосабливалось к странным вольностям. Русский крепостной часто получал позволение заниматься от себя лично ремесленным промыслом, совмещая его с сельским хозяйством или отдаваясь ему полностью; и тогда он сам продавал плоды своего труда. Когда княгиня Дашкова была в 1796 г. выслана Павлом I в деревню на севере Новгородской губернии, она спрашивала у своего сына, где эта деревня и кому принадлежит. Тот безуспешно пытался навести справки. «Наконец нашли, к счастью, в Москве крестьянина из оной деревни, каковой привез [естественно, на продажу] воз гвоздей собственного изготовления²³³. Зачастую крестьянин также получал от своего хозяина паспорт для занятий отхожим промыслом или торговлей вдали от своего дома. И все это — не переставая быть крепостным, даже сколотив состояние, и, следовательно, не прекращая уплачивать повинность, теперь уже пропорционально своему состоянию.

С благословения своих господ крепостные становились разносчиками, странствующими торговцами, лавочниками в предместьях, а затем в центре городов или занимались извозом. Каждую зиму миллионы крестьян везли на своих санях в города съестные припасы, накопленные в хорошее время года. Если, как это было в 1789 и 1790 гг., снега, к несчастью, выпадало немного и санные перевозки оказывались невозможными, то городские рынки оставались пустыми, наступал голод²³⁴. Летом реки бороздили бесчисленные лодочники. А от перевозок до торговли — всего один шаг. Натуралист и антрополог Петр Симон Паллас во время своих исследований, которые он вел по всей России, остановился в Вышнем Волочке, неподалеку от Твери, «большом селе, [каковое] похоже на городок. Своим ростом, — отмечает Паллас, — он обязан каналу, связывающему Тверцу со Метой. Сия связь Волги с Ладожским озером есть причина того, что почти все землепашцы сей округи предались коммерции; в такой мере, что земледелие там словно бы заброшено», а село сделалось городом, «центром названного по нему уезда» ²³⁵.

_{Волга между Новгородом и Тверью (12 августа 1830 г.). Путешествие князя Демидова. Фото Национальной библиотеки.}

С другой стороны, с 1750 по 1850 г. фантастическим образом развилась старинная традиция деревенских ремесленников, работавших на рынок, — кустарей, которые с XVI в. полностью или почти полностью забрасывали работу в поле. Это огромное деревенское производство намного превосходило крестьянское надомное производство, организовывавшееся владельцами мануфактур ²³⁶. Крепостные сумели даже внести свой вклад в быстрое и широкое развитие мануфактур, которое со времен Петра Великого поощряло государство: в 1725 г. в России насчитывалось 233 мануфактуры, а в 1796 г., в момент смерти Екатерины II, — 3360, не включая сюда горные предприятия и металлургию²³⁷. Правда, цифры эти учитывают, наряду с очень крупными мануфактурами, и крохотные производства. Это не отменяет того, что они определенно указывают на мощный подъем. Главная часть этого промышленного (но не горнопромышленного!) наступления сосредоточивалась вокруг Москвы. Именно таким образом крестьяне принадлежавшего Шереметьевым села Иваново (к северо-востоку от столицы), которые издавна были ткачами, в конечном счете откроют настоящие мануфактуры, выпускавшие набивные ткани (поначалу льняные, затем — хлопчатые), числом 49 в 1803 г. Прибыли их были фантастическими, и Иваново стало великим русским текстильным центром²³⁸.

Не менее показательны были состояния некоторых крепостных в крупной торговле. Последняя — и это русская особенность — насчитывала сравнительно мало горожан²³⁹. И стало быть, крестьяне поспешно устремились к этой карьере и достигали там процветания, порой противозаконно, но также и при покровительстве своих господ. В середине XVIII в. граф Миних, говоря от имени русского правительства, констатировал, что на протяжении столетия крестьяне «вопреки любым запретам постоянно занимались торговлей, вложили в нее весьма значительные суммы», так что рост и «нынешнее процветание» крупной торговли «обязаны своим существованием умению, труду и капиталовложениям этих крестьян» ²⁴⁰.

Для таких нуворишей, которые в глазах закона оставались крепостными, драма или комедия начиналась, когда они хотели получить вольную. Хозяин обычно заставлял себя долго уламывать — то ли потому, что был заинтересован в получении и в дальнейшем значительной ренты, то ли потому, что тешил свое тщеславие, удерживая в зависимом положении миллионеров, то ли потому, что хотел непомерно поднять выкупную цену. Со своей стороны крепостной, чтобы отделаться подешевле, тщательно скрывал свое состояние и довольно часто выигрывал игру. Так, в 1795 г. граф Шереметьев потребовал за вольную с Грачева, крупного ивановского мануфактурщика, непомерную цену в 135 тыс. рублей плюс фабрику, землю и крепостных, которыми владел сам Грачев, т. е., по видимости, почти все его состояние. Но Грачев скрыл большие капиталы, записав их на имя работавших на него купцов. И, выкупив столь дорогой ценой свою свободу, он остался одним из крупнейших текстильных промышленников²⁴¹.

Само собой разумеется, такие большие состояния наживало лишь меньшинство. И все же кишевшие в мелкой и средней торговле крестьяне характеризовали некую весьма своеобразную атмосферу крепостничества в России. Счастливый или несчастный, но класс крепостных не был замкнут в деревенской самодостаточности. Он оставался в контакте с экономикой страны и находил там возможности жить и заниматься предпринимательской деятельностью. К тому же между 1721 и 1790 гг. население удвоилось — то был признак жизнеспособности. И более того, число государственных крестьян возросло настолько, что стало мало-помалу охватывать половину сельского населения; а ведь эти государственные крестьяне были относительно свободными, над ними тяготела зачастую лишь теоретическая власть.