В десять минут первого подошла очередь Павла Осиповича, и он вбежал в кабинет 211. Оказалось, правда, что это не кабинет, а целый зал, и в нем за разными столами человек пятнадцать служащих и еще столько же посетителей.

«Вы к кому?» — спросила девушка на входе.

«Мне справку, я… вот документы, тут всё… мне товарищ Слабохеров…»

«Слабохеров — шестой этаж».

«Я знаю, — заторопился Павел Осипович. — Я уже был там, и он меня послал…»

«К кому? — Девица выжидательно склонилась над бумагой и ручку уже нацелила, чтобы записать фамилию. — К кому?»

«Да он сказал — кабинет 211…» — Павел Осипович уже разворачивал записку.

«Но здесь-то к кому вам?»

«Я не знаю… мне товарищ Слабохеров написал…»

«Да не имеет значения, что он там написал. Вам-то самому к кому надо?»

«Вот! — Павел Осипович развернул дрожащими пальцами бумажку, но это оказалась та, первая, с Говёнщиковым. — Нет, не то! Подождите!» — сказал Павел Осипович.

«Ну что вы в самом деле! Там очередь, а у нас обед через пятнадцать минут. Разберитесь как-нибудь, кто вам нужен!»

«Бздюхов! — вскрикнул Павел Осипович и сразу, на звук, почувствовал и понял — не то! Не то сказал! А что? Что? Где бумажка? Там было написано это чудовищное имя и отчество… и фамилия… как же ее… и фамилия… да нет, правильно: — Бздюхов!!!» — опять крикнул Павел Осипович.

Вот представляете, если тридцать человек одновременно говорят, а потом в одну секунду все тридцать прекращают говорить, — вот представляете, какая тогда тишина? Вот такая тишина наступила в комнате 211 после вскрика Павла Осиповича. А сам Павел Осипович подумал, что вот сейчас на его голову обрушится потолок и вместе с потолком секретарша из 304-го, товарищ Говёнщиков с кабинетом 418 и т. Слабохеров со всем шестым этажом.

«Спохватились! — сказала дежурная девушка. — Вы не знаете, что ли?» «Взбздоев! — как молния сверкнула в голове Павла Осиповича нужная фамилия. — Никакой не Бздюхов, а Взбздоев!»

Но Павел Осипович ничего не успел произнести, потому что девушка сказала строго:

«Товарищ Бздюхов Игорь Николаевич уже год как замначальника нашего управления. К нему и поезжайте — на Марины Расковой, 6, строение 2».

Вот тут-то Павел Осипович и оробел. Оробел на годы. На десятилетия. Навсегда. И перестройка не помогла.

Потому что кадры-то те же.

Токио,

27 марта 1998

Случай с группой товарищей

Шведов, Немцов и Евреинов решили составить русскую партию. Национальная идея давно их волновала. Засилье инородцев угнетало. Францев и Алексей Литвинов присоединились к ним почти сразу. Организация крепла.

Но потом, как во всяком благородном деле, пошел раскол. Особенно отличился своим экстремизмом Цыганов. «Только русский человек может быть с нами. Перебежчиков нам не надо!» — кричал Цыганов.

Чухонцев ему поддакивал. А вот Вадик Португальский, тот начал растворять мысль в общеславянской идее.

Поляков и Чехов (однофамилец великого писателя) его поддержали.

Но всех перещеголял Татарский. Он заявил, что в организацию вообще никого не надо принимать, а тех, кого уже приняли, — исключить, потому что в каждом что-нибудь не то намешано. «Посмотрите хотя бы на Борю Казака», — шипел он.

Приход в правление темпераментных Грузинова и Арменишвили уже ничего не могло изменить. Все покатилось по наклонной. К тому же Гамбург и Мазохивченко оказались просто стукачами.

Сперва Китаев, а за ним и другие начали сходить с ума. Последними отрубились Австралиев и Венгеров, но эти уже абсолютно не в счет.

Диагноз был единый для всех — патологический социальный зуд. Национальный аспект проблемы деликатно вынесли за скобки.

Шведов сейчас уже выздоравливает, но остальным, по мнению главного, лет по пять еще куковать на привязи.

Если кто интересуется, то телефон для справок — 563-11-18-01-276509-34. Попросите завотделением Германа Павловича Певзнера.

Токио,

10 марта 1998

Случай с доктором Лекриным

В очень жаркий день пятеро мужчин пили водку на квартире. От безнадежной тупости начальства автобазы № 63 разговор перекинулся на неопознанные летающие тарелки. Трое из пятерых хотели верить в их существование, но в то же время сомневались. Один отрицал даже возможность постановки такой нелепой проблемы, а хозяин квартиры сам видел тарелку в виде сковородки с короткой ручкой, причем видел не один раз, а целых три. Дело пахло скандалом.

Хозяин, не добившись понимания, налил себе три четверти стакана, в сердцах выпил залпом, закусил осклизлым развалившимся пельменем и вышел покурить на балкон. Четверо же гостей сдвинули головы над столом, заставленным грязными тарелками и бутылками, и продолжили спор.

Духота была страшенная. Цветные футболки, в которые были одеты все присутствующие, промокли насквозь от пота. Гости выпили еще и решили потребовать от хозяина уточнения некоторых подробностей — сковородка появлялась засветло или уже в темноте и какой именно длины была ручка?

— Гвоздь!.. Коля!.. Николай Иванович! — крикнули сквозь занавеску, задернутую для спасения от прямых лучей солнца.

Хозяин не откликнулся. Главный обидчик пошел за ним на балкон. Балкон был пуст.

С высоты 9-го этажа было видно: на зеленой траве газона, широко раскинув руки и ноги, лежал на животе тот, кого так недавно они называли Гвоздем и который был их товарищем, а может быть, даже другом, короче, с которым было пито и пито. И пито совсем не плохо.

Был такой жаркий воскресный день, что, видимо, все сбежали за город или лежали по квартирам в ванных — потому что никто не вышел поглядеть на несчастного. Приехала труповозка с красным крестом, и никто не поинтересовался — к кому? Ждали милиционера, но было так жарко, что не дождались. Четверо непротрезвевших мужчин помогли санитарам, и носилки с грузным телом вкатили по взвизгнувшим рельсам в кузов.

Доктор Лекрин заступил на суточное дежурство по больнице в 10 утра. После обхода он поболтал с сестрами, покурил под деревьями в больничном садике, а потом подремал минут сорок на диване в кабинете завотделением. Больничный обед — по случаю воскресенья, что ли? — был на удивление приличен, и доктор скрасил его еще рюмкой коньяку из дареной бутылки.

В три позвонили из морга. Доктор вышел через левое крыло здания во двор и направился к низкому флигелю у забора.

— Что? — спросил доктор.

Сестра прочла:

— Гвоздев Николай Иванович, 42 полных лет, упал с балкона 9-го этажа.

— Упал или бросился?

Сестра пожала плечами.

— А милиция?

Сестра снова пожала плечами.

Простыня, покрывавшая тело на носилках, была серая, застиранная. Ближе к правому верхнему углу слабо просвечивало с изнанки красное пятно.

— Крови как мало… — шепнула сестра.

— Девятый этаж? — переспросил доктор.

Сестра вздохнула.

Тело под простыней слабо откашлялось.

Сестра выронила тетрадку.

Доктор Лекрин слегка присел, наклонил голову и осторожно двинулся вперед на полусогнутых, как разведчик на вражеской территории. Звучно потянул носом холодный сырой воздух каменного толстостенного помещения.

— Алкоголь. У вас записано опьянение? — спросил доктор.

Сестра хлопала очень круглыми глазами и молчала.

Доктор Лекрин отвернул простыню.

— В приемный покой! — распорядился доктор военным голосом и сам повез каталку к выходу из морга.

Аспирант Богданов как раз ел макароны в столовой 6-го отделения, когда его позвали к телефону.

— Давай сразу в приемное, — сказал в трубке голос доктора Лекрина. — Есть на что взглянуть.

Было нечто такое в голосе врача, что аспирант не стал даже доедать макароны, а отглотнул только из стакана с компотом, поправил очки на носу и тронулся к лифтам.