— Никак не мог найти пленку в этой свалке, а потом я старался сделать снимок порезче.
— Ну, показывай.
Он включает яркую лампу, которая заставляет меня прищуриться. Я нетерпеливо вырываю у него из рук еще мокрую фотку.
На переднем плане проклятая парочка с разъяренными лицами вот-вот бросится на фотографа. Но я ищу глазами не их, а незнакомца. В смутной внезапной надежде: вдруг я найду в нем хоть какую-то зацепку. Увы, это всего лишь невзрачный чернявый парень лет тридцати, видный по пояс, в летной куртке. На которой даже нет бэйджа с именем.
— Ну что, доволен?
— Покажу ее всем, кому можно, тогда увидим. В любом случае можешь рассчитывать на меня, если подвернется что-либо стоящее, что потянет на репортаж.
— Да ладно, забудь. Я ведь тебя пытал только из профессионального любопытства, ты же знаешь, я всегда начеку; так что не переживай…
Его бескорыстие меня сильно удивило, но я решил не настаивать. Я получил то, что хотел. Он предложил мне выпить, но я отказался и посидел у него еще пару минут. Мы посмеялись, обсуждая проект фотосерии «Шрамы от Джордана» — черно-белые снимки крупным планом, под стеклом, прекрасно смотрелись бы на выставке авангарда. Я уверен, что на вернисаж сбежался бы весь город.
Жан-Луи не стал провожать меня, велев просто захлопнуть входную дверь. Презрев лифт, я начал спускаться пешком — мне хотелось размять ноги; по пути я думал, что нужно бы все-таки перекусить, вот только чем, чтобы потом не блевать? Салат? Ну точно, салат. Ох, нет, от одной мысли уже мутит. Спагетти? Мутит. Молоко? Мутит до рвоты. Кальмары? Мутит. Горячий шоколад с тартинкой? Бр-р-р! Рубленая треска по-провансальски? Гм… О треске по-провансальски еще можно подумать. Не очень горячая, пару-тройку ложек. Но едва я представляю себе эту ложку с дымящейся едой, как меня тянет блевать. Овощной бульон? Гадость рвотная! Филе из сайды? Блевотина! Может, мне пора к врачу. Может, хоть он разберется в моей хвори. Только вот как объяснить ему симптомы?
Выходя с этой узенькой извилистой улочки, затерянной в XIII округе, я увидел вдали странное здание Армии спасения. Нам с Бертраном никогда не хватало мужества приблизиться к нему, несмотря на определенную симпатию к Ле Корбюзье. Мы знали, что там-то нас встретят с распростертыми объятиями. Иной раз по утрам, попадись мы им на глаза, они бы точно нас забрали в свой фургон, который ездит по городу, собирая подзаборных пьяниц. А мы бы протестовали: «Вы ошибаетесь, это недоразумение, мы напились шампанским, а не дешевой красной бурдой! » В конце концов иерархия существует везде. Мы бы представляли своего рода высший свет клошаров, аристократию, снобов. На самом деле я уверен, что даже там при виде нашей якобы шикарной одежки и высокомерных физиономий с нами все равно обойдутся как с обыкновенными паразитами общества.
В нескольких метрах от себя я увидел бородача на мотоцикле, стоявшем у тротуара. Я продолжал идти в том же направлении, не останавливаясь, хотя что-то неприятно кольнуло меня, когда я с ним поравнялся. В какой-то миг мне захотелось взглянуть на его бак — не нарисована ли там кобра? — но тут на улицу выкатило свободное такси, огромная белая машина, Пегас да и только. По моему знаку она притормозила, я прямо глазам своим не поверил. Шофер опустил стекло и осведомился, куда мне. В принципе меня всегда возмущает этот вид шантажа, но сейчас…
— На Римскую улицу.
— Ладно, садитесь.
Он отпер дверцу, и тут я услышал непонятный звук, который напомнил мне, бог знает почему, цоканье погонщика. Этот странный звук издавал неподвижный мотоциклист, одновременно он грозил пальцем, и этот знак был явно обращен к моему шоферу, которому я в тот момент ответил «нет» на его вопрос, знаю ли я этого типа.
— Эй, мотопердун, ты оставишь нас в покое или нет? — рявкнул водитель, нашаривая монтировку у себя под сиденьем.
Он был настроен воинственно. Настоящий парижский таксист, готовый дать отпор кому угодно, и в данном случае я его вполне одобрял. Однако человек на мотоцикле по-прежнему издавал свой идиотский звук и даже покачал головой, хотя не двинулся с места, а на меня и не взглянул.
Орда появилась в тот миг, когда шофер уже собирался выйти разобраться.
Пятнадцать-двадцать мотоциклов, внушая ужас, медленно надвигались на нас.
Они выглядели мощными чудовищами, почти нереальными в клубящемся дыме выхлопов…
Когда я обернулся, такси было уже далеко. Бородач на мотоцикле прекратил наконец свое мерзкое цоканье.
Я кинулся бежать как безумный.
Им не пришлось ни связывать меня, ни совать в рот кляп. Да и к чему? — я мог орать и брыкаться, сколько влезет. Ангар был настолько велик, что даже их мотоциклетный круг едва занял треть пространства; все вместе напоминало огненное кольцо, куда швырнули пойманного скорпиона, которому только и оставалось, что избавить себя от мучений. Но даже сейчас, в этом ужасе, я невольно восхищался их красотой, неумолимой, как всепожирающий огонь. Ибо они, эти сволочи, дали мне время как следует разглядеть себя. И я уже был почти готов сам требовать казни, лишь бы это поскорее кончилось. Сумасшедший и заведомо безнадежный бег вконец обессилил меня; теперь оставалось только одно — смириться с неминуемой гибелью. Фред появился через несколько минут, я сразу узнал его по белой повязке, которую он носил гордо, как лавровый венок победителя. И вдруг они перестали казаться мне гордыми и прекрасными — невозможно думать о красоте, когда изо всех сил сжимаешь зубы, зная свой приговор еще до суда.
Я сжался в комок, инстинктивно стараясь прикрыть самые уязвимые части тела. Вероятно, именно эта поза и подсказала им мысль о футболе. Я впился зубами сквозь рукав в правое запястье и крепко зажмурил глаза, ища спасения во мраке. Только не разгибать колени! И не молить о пощаде — это расслабит меня, откроет брешь в моем жалком панцире. Первые удары были скорее унизительными, чем болезненными — им хотелось узнать, как этот комочек поведет себя. Вот когда я понял, отчего скорпион предпочитает быструю смерть — чтобы избежать долгой пытки. Кованые ботинки били сверху вниз, чтобы не запачкаться; потом их жесткие носы поддели и перевернули меня, как переворачивают засаленную бумажку — посмотреть, что там снизу.
Ни смешков, ни угроз, ни единого звука.
Нужно думать о другом в ожидании удара. И не открывать глаза. Думать о том, что я все равно, в любом случае, выйду отсюда.
После всего этого.
Думать о том, что все на свете рано или поздно заживает, даже синяки от побоев, даже укус красотки. Но почему они больше не бьют, почему выжидают?.. Думай, Антуан, не расслабляйся! Только не о них. Думай об этом ангаре. Я его знаю, этот ангар. Когда-то я поклялся, что ноги моей здесь больше не будет, я это прекрасно помню, да-да, сейчас главное — вспоминать ту ночь, когда я вышел отсюда в ярости оттого, что сделал неудачный выбор: тогда здесь устроили рейв, гигантскую тусовку с тиграми в клетке и психами из «HouseMusic», которые видят жизнь в желтом свете, поскольку сидят на «экстази». Бертран меня чуть не убил — в ту ночь мы упустили из-за этой тусовки шикарный прием в «РrёCatalan», на другом конце Парижа, спонсированный «Pommery» и «Hediard». Подумать только — «РrёCatalan», в Булонском лесу, далеко отсюда, в тени дерев!..
Ну, что же они медлят?..
Не могу заставить себя не ждать. Давайте же, сволочи, кончайте меня! Может, они хотят, чтобы я их умолял о пощаде, лизал им сапоги? Я уже проделал это однажды, с Бертраном, так отчего бы не повторить с чужими?!
Внезапно мне почудилось, что мое тело оглаживают тысячи горячих рук, ощущение длилось всего один миг, и тут же я понял, что это: на мои волосы, на мое лицо хлынули потоки мочи. Тугие струи хлестали меня по спине, проникали сквозь одежду, обжигали кожу.
Самое ужасное, что эти шипящие едкие струи били мне в уши, лишая возможности слышать и соображать. Кажется, на несколько секунд я отключился.