Сиракузский тиран Гиерон, владыка Тирренского моря, под предлогом борьбы с пиратством высылает одну за другой четыре экспедиции к берегам Этрурии и Корсики, превращает их в безлюдные пустыни и попутно захватывает остров Ильву.
Философ-скептик Бион попадает в плен к пиратам, но, вероятно, откупается (сведений об этом нет).
Печальнее окончилась морская прогулка в Эгину философа-киника Диогена: он был захвачен пиратской шайкой Скирпала, увезен на Крит и продан там в рабство коринфянину Ксениаду.
Философы относились к подобным мелочам философски, они рождали софизмы. Скептик Пиррон изрек: «Киликийцы находят удовольствие в разбое, эллины - нет»; и еще: «Пират - ничуть не более дурной человек, чем лжец». Вывод очевиден: киликийцы - дурные люди.
Пираты об этом не знают. Их заботы - сугубо земные. Становится известной пиратской базой остров Лада, прикрывающий милетскую гавань. Жители Памфилии, замечает Страбон, «первые воспользовались своими гаванями как опорными пунктами для морского разбоя; причем они или сами занимались пиратством, или же предоставляли пиратам свои гавани для сбыта добычи и в качестве якорных стоянок. Во всяком случае в памфилийском городе Сиде были устроены корабельные верфи для киликийцев, которые продавали там пленников с аукциона, хотя и признавали их свободными». Киликийские эвпатриды удачи облюбовали город Корик. «Как говорят,- продолжает Страбон,- все побережье около Корика являлось притоном пиратов, так называемых корикейцев, которые придумали новый способ нападения на мореходов: рассеявшись по гаваням, пираты подходили к высадившимся там купцам и подслушивали разговоры о том, с каким товаром и куда те плывут; затем, собравшись вместе, они нападали и грабили вышедших в море купцов. Вот почему всякого, кто суется не в свое дело и пытается подслушивать секретные разговоры в стороне, называем корикейцем...». Такой способ гарантировал, что на захваченном судне окажутся не саркофаги или медные слитки, а кое-что поинтереснее.
Пиратство осуждалось и преследовалось. Пиратство регламентировалось и охранялось законами. Выше уже упоминался закон Солона, уравнивавший в правах моряка, торговца и пирата: все они были в конечном счете «мужами, промышляющими морем». Грабить соседей или совершать пиратские рейды не считалось дурным тоном и позднее. При заключении торгового фрахта его участники не забывали упомянуть в договоре возможные убытки вследствие захвата груза пиратами или выплаты им денег в качестве откупа. Только эти убытки да еще выбрасывание груза за борт в случае аварии не требовали возмещения. Морской разбой был таким же неизбежным и неустранимым злом, как рифы, противные ветры или коварные течения. Но если ветер можно переждать, а течение преодолеть, то нападение пирата было всегда непредсказуемо. И такая возможность постоянно учитывалась и даже планировалась, как сегодня, например, планируются потери «на бой» для стеклотары, «на усушку» для фруктов или «на утруску» для сыпучих грузов.
Так продолжалось от «золотого века» Писистрата до «золотого века» Перикла (444-429 годы до н. э.), когда эгейские купцы получили непродолжительную передышку. Метод Перикла был остроумен и прост. «Морское дело - это искусство,- приводит Фукидид его слова,- как и всякое другое, и ему нельзя предаваться от случая к случаю, и даже - более того - наряду с ним не должно заниматься ничем другим, а посвящать ему все силы». За словом последовало дело. Ежегодно в море высылались шестьдесят триер, и на них в течение восьми месяцев (такова была теперь длительность навигации) проходили обучение за плату афинские граждане, предварительно вышколенные на береговом макете, имитирующем гребные скамьи (так поступали и римляне).
Этим убивали сразу трех зайцев: в Афинах никогда не было недостатка в обученных моряках, праздная чернь (выражение Плутарха) получала средства к существованию, а пираты гораздо реже осмеливались появляться в афинских водах. Чуть позднее афинскому флоту удалось загнать морские шайки в их убежища и стать полновластным хозяином вод. «...Из обеих частей земной поверхности, доступных людям,- говорит Перикл афинянам, намекая на собственные заслуги,- суши и моря - над одной вы господствуете всецело, и не только там, где теперь плавают ваши корабли; вы можете, если только пожелаете, владычествовать где угодно. И никто, ни один царь, ни один народ не могут ныне воспрепятствовать вам выйти в море с вашим мощным флотом».
Возглавляемый Афинами Морской союз насчитывал до двухсот государств. Афины, Делос, Крит, Хиос, Византии сделались крупнейшими международными рынками рабов, и лидером среди них был Хиос, разжиревший на посреднической торговле с Востоком и первый пустивший в оборот рабов из варварских стран; его олигархи имели их больше, чем кто бы то ни было в греческом мире. Добывать рабов-неварваров стало труднее, ибо был принят закон, карающий смертью уличенных андраподистов. В Пирей и Фалерон хлынули потоки иноземных товаров. Афины стали монополистом в торговле хлебом, доставляемым с Понта, Эвбеи, Родоса и из Египта. Все корабли с зерном должны были швартоваться в Пирее, и лишь когда афиняне решали, что сами они хлебом обеспечены, кормчим разрешалось увозить остатки груза куда они пожелают. Все важнейшие торговые пути в пределах Эгейского моря жестко контролировались афинским флотом, насчитывавшим ко времени Пелопоннесской войны триста триер, тогда как, например, Коркира имела их сто двадцать, Хиос - шестьдесят, Мегара - сорок.
Начало морскому могуществу Афин положил Фе- мистокл, убедивший сограждан во время войны с персами уделить первоочередное внимание флоту, причем не пентеконтерам, а гораздо более совершенным триерам. «Деревянные стены» (борта кораблей) должны были спасти Афины и сделать их властителем морей.
Раньше Аттика разделялась на сорок восемь навкрарий (округов), обязанных постоянно содержать в полной боевой готовности по одному кораблю. При Фемистокле флот создавался централизованно: забота о нем была возложена на высший правительственный орган Афин - Совет Пятисот. Аристотель сообщает, что «Совет следит и за построенными триерами, за оснасткой их и за корабельными парками (эллинги, где хранились вытащенные из воды корабли.- А. С.), строит новые триеры или тетреры, в зависимости от того, какой из этих двух видов решит построить народ, дает им оснастку и строит парки. А строителей для кораблей выбирает народ поднятием рук. Если Совет не передаст этого в готовом виде новому составу Совета, он не может получить полагающуюся награду (золотой венок. - А. С. ) , так как ее получают при следующем составе Совета. Для постройки триеры он избирает из своей среды десять человек в качестве строителей триер». Народ решал и кому быть флотоводцем: так в 441 году до н. э. он оказался благосклонен к... философу Мелиссу, возглавившему флот восставшего Самоса и разбившему афинскую эскадру, которой командовал... поэт Софокл! Строители кораблей, избиравшиеся из наиболее богатых граждан, назывались триерархами, их миссия - триерархия - заключалась в том, чтобы корабль мог в любой момент выйти в море. Как они будут это выполнять - никого не интересовало. Вся оснастка, ремонт, экипировка относились на их счет, это считалось очень почетным, хотя всякий гражданин, как правило, стремился уклониться от этой чести. Со времени Фемистокла каждый состав Совета оставлял после себя два десятка новых кораблей.
Жителю нашего века, не историку, мало что говорит слово «триера». Но оно много говорило древнему греку. Для него существовали триеры афинские и коринфские, карфагенские и финикийские, самосские и милетские. Все они различались конструкцией и боевыми качествами, как различаются современные крейсера или авианосцы - русские, английские, японские. Поэтому строительство боевых кораблей засекречивалось, а их конструктивные особенности тщательно оберегались от чужого глаза. Все помнили мудрый пример коринфян, не допустивших на свои верфи даже союзников, а выславших к ним Аминокла. Можно не сомневаться в том, что и он не допускал на место строительства никакие комиссии, а вручал уже готовый товар, подобно тому как художник сдергивает занавес лишь с готовой картины.