— Если вы не видите, — сердито ответил Гораций, — что я не меньше вашего хочу засунуть вас в эту проклятую бутыль, то вы довольно крепколобы. Неужели не можете понять? Бутыль эту продали, и я не могу ее выкупить, не выходя из дома. Не будьте же так чертовски неразумны!

— Если так, иди, — сказал джинн, — а я здесь дождусь твоего возвращения. Но знай, что если ты долго промедлишь или вернешься без моего сосуда, то этим обличишь свое вероломство и я покараю всякими казнями тебя и тех, кто тебе дорог.

— Я вернусь не позже, как через полчаса, — сказал Гораций, чувствуя, что такого срока вполне достаточно и благодаря судьбу за то, что Факраш не вздумал идти с ним сам.

Он надел шляпу и убежал, чтобы поскорее выкупить бутыль. Не так легко оказалось найти лавчонку Дильджера, грязную и пыльную, помещавшуюся в каком-то маленьком закоулке, с выставкой из нескольких жалких старых стульев, хромых умывальников и ржавых решеток, а внутри набитую грязными матрацами, пустыми футлярами от часов, тусклыми и растрескавшимися зеркалами, сломанными лампами, исцарапанными рамами от картин и вообще такими предметами, которые не могли иметь ценности ни для какого человеческого существа. Но среди этой коллекции ненужного хлама не было видно медного кувшина.

Вентимор вошел и увидел юношу лет тринадцати, который в сумерках портил себе глаза над одним из тех полукопеечных юмористических листков, какие теперь, благодаря усовершенствованной системе воспитания, стали доступны, по крайней мере, восьмидесяти процентам нашего молодого поколения.

— Мне нужно г-на Дильджера, — сказал он.

— Его нет, — ответил юноша. — Нет дома. Ушел на аукцион.

— Так не знаете ли, когда он будет?

— Может вернуться к чаю, только сказал, чтобы я не ждал его раньше ужина.

— Не найдется ли у вас старой металлической бутыли, медной… или бронзовой… не продадите ли?

— На этом меня не поймаешь! Бутыли бывают стеклянные.

— Ну, так кувшин, что ли… Большой медный горшок… Что-нибудь в этом роде.

— Таких не держим, — сказал мальчик и опять погрузился в своих «Молодцов-Удальцов».

— Вот я сам посмотрю, — сказал Гораций и с замиранием сердца принялся искать, страшно боясь, что зашел не в ту лавку, так как пузатого кувшина здесь, очевидно, не было. Наконец, к своей невыразимой радости, он усмотрел его под куском подъеденного молью плиса.

— Вот я хотел чего-нибудь подобного, — сказал он, щупая карманы и убеждаясь, что при нем как раз соверен. — Что вы за него просите?

— Не знаю, — сказал мальчик.

— Я дал бы три шиллинга, — сказал Гораций, не хотевший сразу проявлять особой щедрости.

— Скажу хозяину, когда придет, — был ответ.

— Я взял бы ее сейчас, — настаивал Гораций. — Ну я дам вам три с половиной.

— Да она того и не стоит, — возразил простодушно юноша.

— Может быть, — сказал Гораций, — но я спешу. Дайте мне сдачи, вот, с соверена, и я возьму ее с собой.

— Вам что-то уж очень хочется забрать ее, сударь! — сказал мальчик, вдруг ставший подозрительным.

— Вздор! — сказал Гораций. — Мне недалеко нести, вот и все.

— Если все, то можете дождаться хозяина.

— Мне… сейчас не время, а в другой раз, пожалуй, не попаду к вам, — сказал Гораций.

— Непременно попадете, если живете близко, — и юноша снова вернулся к своим «Удальцам».

— Так-то вы делаете хозяйское дело? — сказал Гораций. — Послушайте, молодой негодяй, я вам дам пять шиллингов. Неужели будете таким дураком, что откажетесь?

— Не буду так глуп, чтобы отказаться и не буду так глуп, чтобы взять, потому, что меня оставили здесь только стеречь, чтобы ничего не стащили. Продавать мне ничего не приказано, да я и цен-то не знаю. Вот вам и весь сказ.

— Берите пять шиллингов, — сказал Гораций, — и если мало, так я потом зайду и сторгуюсь с хозяином.

— Вы, кажется, сказали, что нескоро сюда попадете? Нет, барин, меня так не проведешь!

Горацию безумно захотелось тут же схватить драгоценный кувшин и удрать с ним. Он уступил бы искушению и навлек бы на себя самые бедственные последствия, если бы в эту минуту в лавчонку не вошел пожилой человек. Фигура его была сгорблена и во всей осанке было что-то более размашистое, чем считается нужным у благовоспитанных людей, однако он вошел с авторитетным видом.

— Г. Дильджер, — пропищал юноша, — вот этому барину приглянулся вон тот медный горшок. Непременно хочет купить его. Пять шиллингов давал, но я сказал, чтобы дождался вас.

— Умно сделал, мой мальчик! — сказал г. Дильджер, устремляя на Горация свои проницательные, хотя и водянистые, старые глаза. — Пять шиллингов! Ах, сударь, мало же вы знаете толку в старинной меди, чтобы столько давать!

— Знаю не меньше всякого другого, — сказал Гораций. — Но готов дать и шесть шиллингов.

— Никак нельзя, барин. Ей-же-ей, не могу! Сам я дал за него фунт у Кристи, это верно, как то, что я стою здесь перед Творцом моим, а вы — грешник! — заявил он воодушевленно, хотя двусмысленно.

— У вас немножко слаба память, — сказал Гораций. — Вы купили его вчера у некоего Рапкина, который сдает квартиры на Викентьсвой площади и заплатили ровнехонько полкроны.

— Не смею противоречить вам, сударь, — сказал г. Дильджер, не выказывая ни малейшего смущения. — И если я купил у г-на Рапкина, то он — человек почтенный и, конечно, добыл эту вещь не бесчестным путем.

— Я этого и не говорил. Что же вы за нее хотите?

— Да вы хоть взгляните на работу! Теперь уж так не сделают. Голландская посуда! Они там держат молоко и все такое.

— Черт побери! — сказал Гораций, окончательно выйдя из терпения. — Уж я-то знаю, что в ней держали! Скажете ли вы мне, что вам за нее нужно?

— Такую редкость не могу уступить дешевле, чем за тридцать шиллингов, — любовным тоном ответил г. Дильджер. — Иначе продал бы себе в убыток.

— Я дам вам соверен, вот! — сказал Гораций. — Вы сами знаете, сколько тут лишку, это мое последнее слово!

— А мое последнее слово, сударь, что я желаю вам доброго вечера, — сказал достойный торговец.

— Итак, доброго вечера, — сказал Гораций и вышел из лавки скорее с целью заставить уступить, чем отказываясь от кувшина, без которого он вернуться не смел; между тем у него не было с собой ничего такого, что можно бы продать хоть за десять шиллингов, в случае, если бы торговец отказался отпустить ему в кредит. А время все шло да шло.

К счастью, эта старая уловка удалась, так как г. Дильджер выбежал вслед за ним и схватился грязными руками за рукав его пальто.

— Не уходите, сударь, — сказал он. — Я не люблю упускать покупателей. Хотя, даю вам честное слово, невозможно взять соверен за такое произведение искусства! Ну, так и быть! Тем более, сегодня — мое рождение. Ударим по рукам.

Гораций отдал ему монету и сам остался при нескольких копейках.

— Тут бы должна быть крышка или пробка! — сказал он вдруг. — Куда вы ее дели?

— Нет, сударь, в этом вы ошибаетесь! Уверяю вас, у горшков такого образца никогда не бывает крышек. Никогда!

— Вы так думаете, да? — сказал Гораций. — Ну, а я лучше знаю. Впрочем, все равно, — прибавил он, вспомнив, что печать осталась у Факраша. — Я возьму ее, как есть, завертывать не беспокойтесь. Я спешу.

Было почти темно, когда он вернулся домой, где джинн дрожал от бешенства и страха.

— Нет тебе привета! — крикнул он. — Лживая ты собака! Промедли ты еще хоть минуту, я бы наслал на тебя какое-нибудь бедствие.

— Ну, теперь можете не трудиться, — отозвался Вентимор. — Вот ваша бутыль и полезайте в нее когда угодно.

— А печать! — взвизгнул джинн. — Что сделал ты с печатью, которая была на сосуде?

— Да ведь она у вас, конечно, — сказал Гораций. — Лежит у вас в кармане.

— Ах ты, сын гнусных предков! — завыл Факраш, потрясая своими широкими одеждами. — Как она попадет ко мне? Это новая хитрость, чтобы погубить меня.

— Не болтайте вздора! — огрызнулся Гораций. — Вчера вы заставили профессора отдать ее вам. Сами где-нибудь потеряли. Да уж ладно! Достану где-нибудь большую пробку или втулку и выйдет все то же. А сургуча у меня сколько угодно.