— Нисколько, — ответил Вентпмор. — Я с восторгом сам возьмусь закупорить вас.

— Снова ты говоришь неразумно! — воскликнул джинн. — Как можешь ты запечатать меня, будучи разбит на тысячу кусков?

— Вот это-то затруднение я и стараюсь обойти, — ответил Гораций со всей вежливостью, к какой мог себя принудить.

— Не будет никакого затруднения, ибо как скоро я окажусь в сосуде, так вызову неких подвластных мне эфритов, и они возложат на меня печать.

— Очутившись уже в бутыли, — сказал Гораций наугад, — вы навряд ли будете в состоянии вызвать кого-либо.

— Итак, прежде чем я войду в сосуд! — нетерпеливо ответил джинн. — Ты только играешь словами.

— Кстати, об эфритах, — продолжал Гораций. — Вы знаете, что такое эфриты! Как же вы можете быть уверены, что, заткнувши вас в бутыли, они не отнесут вас к Лорду-мэру? Я никак не доверился бы им… Но вам, конечно, лучше знать!

— Тогда кому же мне довериться? — нахмурился Факраш.

— Уж право, не знаю. Жаль, что вы так твердо решились уничтожить меня, потому что, кроме меня, никто не может закупорить вас и сохранить это в тайне. Однако дело ваше! Зачем мне тревожиться о том, что с вами будет? Ведь я уже перестану существовать.

— Даже и в сей час, — нерешительно произнес джинн, — мое сердце склонилось бы к пощаде, будь я уверен, что ты не окажешься предателем!

— Полагаю, что на меня скорее можно рассчитывать, чем на ваших скверных эфритов, — сказал Гораций с хорошо разыгранным равнодушием. — Но ладно! Мне ведь все равно. Мне теперь совсем незачем жить. Вы лишили меня всего и можете теперь кончать ваше дело. Я даже склонен к тому, чтобы спрыгнуть самому и избавить вас от труда. Когда увидите, как я полечу, то, пожалуй, пожалеете.

— Воздержись от опрометчивости! — торопливо скачал джинн, ничуть не подозревая, что угроза Вентимора вовсе пе серьезна. — Если ты исполнишь мои повеления, то я не только прощу тебя, но и осуществлю все твои желания.

— Сначала отнесите меня назад на Викентьеву площадь, — сказал Гораций. — Здесь не место толковать о делах.

— Ты говоришь правильно, — ответил джинн. — Держись крепко за мой рукав, и я перенесу тебя в твое жилище.

— Нет, сначала обещайте, что не надуете, — сказал Гораций, задерживаясь на краю. — Помните, что если вы меня уроните, то лишитесь единственного друга, который у вас есть на свете.

— Даю тебе клятву, — ответил Факраш, — ни единый волос не спадет с головы твоей.

Но и теперь Гораций был не чужд подозрений, однако не было иного средства сойти с этого карниза, и он решилсянпа риск. Оказалось, что он поступил разумно, так как джинн с добросовестной точностью принес его на Викентьеву площадь и осторожно опустил в кресло, сидеть в котором уже не надеялся наш герой.

— Я принес тебя сюда, — сказал Факраш, — хотя питаю уверенность, что даже сейчас ты замышляешь измену и обманешь меня, если найдешь возможность.

Гораций был готов опять пуститься в уверения, что никто сильнее его не желает обратного водворения джинна в бутыль, но вспомнил, что было бы неполитично выказывать чрезмерное усердие.

— После того, что вы себе позволили, — сказал он, — я вовсе не уверен, что обязан помогать вам. Однако я обещал вам это и на известных условиях сдержу слово.

— Условиях? — загремел джинн. — Ты еще пускаешься со мною в торг?

— Мой превосходный друг, — спокойно сказал Гораций, — вы отлично знаете, что без моей помощи не запечатаетесь как следует в бутылке. Если вы не одобряете моих условии и предпочитаете искать эфрита, который согласен прогневить Лорда-мэра, то я не стану вам мешать.

— Я наградил тебя богатствами и почестями, но больше ничего не дам тебе, — мрачно сказал джинн, — Даже в знак моей немилости я лишу тебя тех из моих даров, какими ты еще обладаешь.

Он уставил свой серый указательный палец на Вентимора, на котором чалма и украшенная драгоценностями одежда сразу превратились в паутину и сор и посыпались на ковер, так что он остался в одном белье.

— Это только показывает, что вы сильно не в духе, — кротко заметил Гораций, — а меня не огорчает ничуть. Если позволите, я схожу и оденусь как-нибудь поудобнее. Может быть, к моему возвращению вы успеете успокоиться.

Он торопливо накинул кое-какое платье и вернулся в кабинет.

— Ну, г. Факраш, — сказал он, — теперь объяснитесь. Вы говорите, будто осыпали меня благодеяниями? Вы, очевидно, убеждены, что я обязан вам благодарностью. Но, ради Бога, за что? Все это время я был снисходителен в пределах возможного, так как верил, что вы желаете мне добра. Но сейчас хочу высказаться откровенно. Я говорил вам с самого начала и повторяю теперь, что мне не нужно от вас ни богатства, ни почестей. Единственное настоящее добро, которое вы мне сделали, заключалось в том, что вы привели ко мне клиента, но и это вы испортили, так как непременно захотели выстроить дворец сами, вместо того, чтобы предоставить это мне! Что же до остального… я теперь осрамлен и разорен. Клиент, конечно, воображает, будто я в стычке с дьяволом, девушка, которую я люблю и на которой хотел жениться, уверена, будто я бросил ее ради какой-то принцессы, отец же ее век не простит мне того, что я видел его в образе одноглазого мула. Словом, я попал в такую кашу, что теперь мне все равно, жить или умереть.

— А что до всего этого мне?

— Только то, что вы обязаны как-нибудь все это поправить. Иначе пусть меня повесят, если я стану запечатывать вас в бутыли!

— Как же могу я поправить это? — испуганно воскликнул джинн.

— Если вы могли отнять у всех жителей Лондона память обо всем, что было в ратуше, то можете заставить и моих друзей забыть обо всем, что связано с медной бутылью. Не так ли?

— Это совсем не трудно, — согласился Факраш.

— Так вот, сделайте это. Тогда клянусь, что закупорю вас в бутыли так, как будто вы никогда оттуда и не выходили, и спущу вас в Темзу, где поглубже и где никогда никто не потревожит вас.

— Так сначала покажи сосуд, — сказал Факраш, — ибо не могу поверить, что ты не таишь в сердце какого-нибудь коварного замысла.

— Сейчас позвоню хозяйке и прикажу принести бутыль, — сказал Гораций. — Может быть, это удовлетворит вас? Только лучше не показывайтесь ей.

— Я сделаюсь невидимкой, — сказал джинн, тут же исполняя свои слова, — Но смотри, не обманывай меня, ибо я все буду слышать.

— Так вы вернулись, г. Вентимор? — сказала, входя, г-жа Рапкин. — И без того господина? Ах, как я удивилась, и муж мой тоже, когда вы утром уехали в такой роскошной карете и прекрасном наряде. «Будь уверен, — сказала я мужу, — будь уверен, что за г. Вентимором прислали из Букингемского дворца, а пожалуй, и из Виндзорского замка!»

— Оставим это пока, — с нетерпением сказал Гораций. — Мне нужна та медная бутыль, которую я купил на днях. Приносите ее, пожалуйста.

— Вы, кажется, тогда сказали, что больше не желаете ее видеть и пусть я дену ее куда угодно?

— Ну, теперь я передумал. Так, пожалуйста, принесите, да поскорее.

— Ах, право, как мне жалко, сударь! Только никак не могу, потому что Рапкин, не желая заваливать квартиру хламом, только вчера продал ее господину, который торгует костями и тряпьем тут, за мостом, и взял-то за нее всего полкроны.

— А как зовут этого торговца? — спросил Гораций.

— Дильджер, Эммануиль Дильджер. Когда вернется Рапкин, то, конечно, сбегает за нею с удовольствием, если только вам требуется.

— Я схожу сам, — сказал Гораций. — Не беспокойтесь, г-жа Рапкин, ваша ошибка была весьма естественна, только… только этот кувшин мне понадобился опять. Можете идти.

— О, лицемер со лживыми речами! — сказал джинн, становясь видимым после ее ухода. — Разве я не предвидел твоего коварства? Верни меня в мой сосуд!

— Пойду и постараюсь добыть его, — сказал Гораций. — Не задержусь и пяти минут. И он собрался идти.

— Ты не покинешь этого дома! — крикнул Факраш. — Ибо мне весьма ясно, что ты употребляешь эту хитрость с целью убежать и выдать меня Демону Прессы.