— А ты не знаешь? — прикинулся удивленным Виктор и только что собрался поведать грустную историю о том, что старший брат вывихнул на охоте ногу и отлеживается в Беркутовом гнезде, как Донат расплылся в самодовольной ухмылке:
— Это я-то не знаю?! Они с Бекманом план генерального сражения готовят. Чтобы раз… и нет, и не было большевиков! Верно?!
— Верно, — подтвердил чуточку струхнувший Виктор: а вдруг встретится кто-нибудь более осведомленный?! Алеша потянул его за руку: пора, мол, тикать! Но от Доньки не так-то легко было отделаться. Он стал звать их в свой отряд, патрулирующий от платоновского магазина до гостиницы Кондрашова. Виктор присвистнул:
— Ты думаешь, мы просто так прохлаждаемся?! У нас, брат, дела, да еще какие…
У Беркутова загорелись глаза:
— В залетаевском доме пикетируете?
— Хватай выше!
— Неужели на вокзале? Вот это крепость! А Сашка Рифман в гимназии: скукота — каталажка!
Они торопливо распрощались. Повязки на рукавах ни в ком не вызывали подозрения. К тому же многие знали младшего Комарова как брата доблестного офицера, недавно вернувшегося с фронта. На вокзале, пошатавшись по залам ожидания, они поднялись на второй этаж. Интересовались пулеметами, и пухленький докторский сынок Илька, по прозвищу «Сдобный», мечтая через Виктора познакомиться с его сестрой, был воплощенная любезность.
— Да вы с луны свалились, пулемета не видели?! — и повел их к превращенным в бойницы окнам. — Неделю, месяц будем жить, как боги, и не подпустим никого! У нас в реальном Гамов выступал, так я…
— Ну мы пошли, Илька! — Реалист немного огорчился, что не успел поведать о своих заслугах, но он понимал, что задерживать брата офицера, чуть ли не правой руки — ему намекнули и на это — самого Гамова, не совсем удобно. Алеша с таинственным видом шепнул, что хорошо бы с вокзала двинуть в разведку к красным. Илька, полный молчаливого восхищения, проводил их до охраняемого выхода на перрон и важно пояснил:
— Эти со мной. Кто? Уполномоченные главы войскового правительства. — Их пропустили беспрекословно. За кирпичными заводами ребята сменили нарукавные повязки и степью направились в Астрахановку. Через полчаса они рассказывали о своих похождениях Комарову.
На одной из центральных улиц матросам повстречался конный казачий патруль. Молодой, чубатый сотник, спрыгнув на землю, крепкой рукой ухватился за повод Зазнобы:
— А ну слезавай с кошевки!
— Если ты атаман Гамов, то сей минут, — с готовностью отозвался Марк Варягин.
Казаки загоготали:
— Наш Епишка — большая шишка, атаману близкая родня: два раза вместях в Амуре купалися, да на одном солнце портянки сушили!
Скулы у сотника побелели от гнева. Он сверкнул узким глазом на своих подчиненных:
— Неча зубы мыть, станичники! — и, свирепея, накинулся на матросов: — Расселися, как баре, а конь, поди, краденый. В кутузку их, опосля разберемся!..
Два-три казака стали спешиваться. Высочин сплюнул сквозь стиснутые зубы:
— Ты что, сказився? Делегация мы к атаману вашему, ведите до него!
Казаки отъехали, посовещались. Однако высадить матросов не решились и, с гиканьем, проводили их до бывшего губернаторского дворца, где обосновался войсковой правитель.
Гамов, только что пообедавший, чуточку хмельной и благодушный, сидел в своем, со вчерашнего дня, кабинете, утонув в широком кожаном кресле, и неумело обрезал толстую сигару — владелец табачного магазина Лазариди прислал в подарок целый ящик. Напротив главы войскового правительства, в таком же кресле и с такой же, зажатой в руке, гаваной восседал штабс-капитан Бекман и делился планами скорейшего укрощения матросов и красногвардейцев.
— Без штурма Астрахановки не обойтись, — глубокомысленно заключил он и щелкнул зажигалкой. — Я не понимаю, чего мы медлим?
Гамов справился наконец со своей сигарой и принял от него зажигалку, тщательно обдумывая свой ответ.
— Можно ли штурмовать пустоту? — вопросил он, досадуя, что пауза несколько затянулась. Речь исторического лица должна быть краткой и выразительной, действия стремительны и живы. — Большевики и сами рассеются как дым. Им же не на кого опереться: вожаков мы упрятали в тюрьму, а темная масса…
Зазвонил телефон. Гамов нехотя поднял трубку, но лицо его тут же выразило живейший интерес.
— Так ведите их сюда! — закричал он. — Ведите, только пускай оставят внизу оружие. Безоружны?! Нет, следует все же проверить. Да, да, обыщите… — Бросив трубку на рычаг аппарата, войсковой правитель не без лукавства глянул на Бекмана и рассмеялся. — Пришли с повинной, а вы говорите…
— Кто пришел? — стряхивая сигарный пепел прямо на ковер, поинтересовался Бекман.
— Ваши храбрые матросы, — усмехнулся Гамов. Штабс-капитан молча пожал плечами.
А матросы и на самом деле оказались храбрыми. Подойдя к столу и глядя прямо в лицо Гамова, — Бекмана они постарались не заметить, — Высочин от имени революционных матросов, рабочих и крестьян потребовал немедленно выпустить из тюрьмы незаконно брошенных туда большевиков и сдать город без боя, а Марк Варягин пояснил, что в противном случае будут приняты самые решительные меры.
— Угрозы? — взвизгнул, вскакивая, Бекман. — Да знаете ли вы…
Глава войскового правительства остановил его величественным жестом и глянул на матросов:
— Передайте тем, кто вас сюда послал, что мною ни одно из этих предложений не принимается, так как я ваших призрачных сил не страшусь. Я постараюсь разогнать их и тем самым доказать, что я есть власть и сила в Амурской области. А теперь идите. Если… не желаете очутиться с теми, за кого вы только что хлопотали.
Бекман проводил парламентеров тяжелым, ненавидящим взглядом. Спиной почувствовав этот взгляд, Варягин обернулся в дверях и раздельно произнес:
— Это есть узурпаторство! Пока не поздно, крутите катушку обратно!
Высочин вытащил его за дверь:
— Этих словом не прошибешь, а головы потерять можно запросто.
Не владея больше собой, Бекман выбежал в коридор и крикнул тонким прерывающимся голосом:
— Вас там горстка таких храбрых! Придем — в порошок разотрем. На колени поставлю подлецов!
В пустом и гулком коридоре не было ни души. Он вытер лицо платком. «Нервы… Черт бы их побрал, эти нервы! А Гамов невозмутим, как бронзовый Будда. О, этот добьется своего».
В третьем часу утра сторож винокуренного завода Гридневых, по прозвищу Семафорыч, обходил территорию завода, как делал это в течение десятков лет, без прогулов и отпусков. Было так тихо, что явилось искушение отворить ворота и выглянуть на волю. Но старик был мудр и знал, что делать этого не следует. Он нерешительно топтался на снегу, как вдруг послышались чьи-то быстрые шаги и конский топот. Кто-то бежал. Ему кричали: «Стой!» А он, будто не слыша, затоптался у самого забора. Кони пролетели дальше, и враз остановились. Снег захрустел под ногами людей, послышались голоса, и тот, что жался к забору, вдруг закричал, а потом захрипел и повалился.
От того крика у Семафорыча шевельнулись под шапкой волосы и захолонуло сердце. Кричал Павел Павлович — управляющий завода, но какая причина выгнала его из дому об эту пору? А те, что гнались, уже обшаривали карманы и ругались, что нет денег. Потом поскакали назад.
В то, что Павел Павлович убит, у Гридневых сначала не поверили. Потом разахались, велели сказывать все по порядку. Подивились, куда его понесло ночью. Порадовались, что завод остался непорушенным. Стали судить да рядить, кто бы этакое мог сделать.
Семафорыч хотел сказать, что убийство совершили казаки, — он узнал их по говору — но вовремя прикусил язык. В городе казачья власть, еще потянут к ответу. А чем докажешь? Лукерья Федотовна захлопотала у стола. А Лексей Фаддеич погладил бороду и сказал:
— Ты вот что, мил-человек, поешь, отдохни чуток да трогай обратно. Сам знаешь, милок, этакая махина завод — без присмотру. Долго ль до греха? А тебя большаки не тронут! Кака-така им в тебе корысть? Ты им, навроде, свой брат — пролетарий.