В самом центре первого ряда сидел дядя Гоша, румяный, плотный здоровяк. По бокам дяди Гоши сидели, видно, его близкие дружки, такие же плотные, ражие, в праздничных костюмах. Настроение у них было благодушное.

А в крошечной артистической прихорашивалась Клава. Волосы причесаны так, что каждый локон лоснился, а все вместе они рассыпались и сияли. Подрисовала глаза, подкрасила губы. Решила выступать сегодня в расклешенных брюках и ярко-зеленом шелковом джемпере.

— Ну, ты сегодня уж слишком!.. — сказал Алеша.

— А чем плохо? — Она взглянула на него, вдруг расхохоталась и шлепнулась на стул.

— Ты что? — Алеша смутился.

— Так, смешинка в рот попала. Просто лицо у тебя такое… Ну не могу, и все!

— Лучше бы слова романсов повторила: забудешь! И вообще… Все-таки лучше бы в платье, — сказал он. — Как-то приличнее, что ли. Нормальнее, в общем.

— Вот еще. Много ты понимаешь! Брючки у меня — блеск. И не твое дело! Вот. — Она прижала пальцем кончик Алешкиного носа. — Мопс!

Он отстранился.

— Ладно! Слова-то повтори!

Она принялась повторять по бумажке тексты песен. Клава часто забывала слова, память у нее была неважная…

Наконец объявили их номер. Волнуясь, сжимая в руках ноты, Алеша зашагал вслед за Клавой на сцену.

Артистов встретили жиденькими аплодисментами. Он уселся за старый, разбитый рояль, с тревогой взглянул на певицу. Вступила вовремя, чисто, мягко. Кажется, все в порядке. А как звучит голос! Хорошо, что он разучил с ней эти русские романсы. Именно с них и надо начинать!

Вот и последние такты. Заключительные аккорды, конец… В публике одобрительный гул, хлопки. Певица явно понравилась.

Со вторым романсом вышло не совсем гладко. Клава забыла-таки слова. Он уже проиграл вступление, взглянул на нее. Клава покосилась на пианиста и вдруг хихикнула. И от этого неожиданно закашлялась, прикрывая пухлой ладошкой рот. Пришлось начать вступление снова. Но ее все еще разбирал смех. Скосила глаза, снова зажала рот, шепнула ему из-под руки:

— Ой, не могу… Горло прочистить…

— «На заре туманной юности», — шепотом подсказал он. И поглядел на Клаву так, что она сразу выпрямилась, посерьезнела и начала петь. Голос полился свободно, и инцидент был забыт.

Дальше все шло отлично. Публика бурно хлопала, и это воодушевило певицу. Она пела все лучше и лучше. А сам Алеша уже не тревожился за нее. Он гордился, радовался. И страдал. Страдал, когда в зале возникал случайный шорох, когда кто-нибудь скрипел стулом, шептал или кашлял.

Один раз его напряженный слух уловил слова: «Такой молоденький, мальчонка совсем, а уж зрение-то испортил. В очках. Жалость берет. Да и худенький какой. Бедняга…»

Но не все ли равно, что там про него говорят? Главное, Клава пела. И пела по-настоящему! Она заполняла своим мягким мощным голосом зал, она дарила отраду! Не зря, значит, прошли его уроки!

Он был счастлив.

Клава пропела всю свою программу, некоторые песни прошли дважды, на «бис», а публика все хлопала, все вызывала певицу…

После концерта Клава осталась смотреть кинофильм, а он поспешил уйти. Хотелось унести с собой это ощущение удачи, поскорее остаться одному, чтобы еще раз пережить все чудесное, что случилось сегодня.

Клава надулась, узнав, что он ушел. Надо же! Будут крутить заграничный фильм, а он удрал. Вот чудак! И кто же ее проводит после кино?

Однако задумываться долго не пришлось. В зал набилось много народу, уже пронюхали про фильм, и надо было поскорее занять хорошее место. Клава оставила на стуле носовой платочек и зеркальце, а сама побежала взглянуть, чем торгуют в буфете.

Около буфета толпились инвалиды, распивали «Жигулевское». Дядя Гоша, краснолицый, довольный, поманил ее согнутым пальцем.

— Конфетку хочешь?

Клава захихикала.

— Смотря какую! Если «Мишку», то, конечно, хочу!

— Ух ты, племяша! «Мишку»! А «Машку» не хочешь?

Долго хохотали вместе. Потом дядя Гоша провел племянницу в контору. Там он уселся за письменный стол, выдвинул ящик, вытащил две новенькие десятирублевки, пошуршал ими.

— Вот тебе тут и «Мишка» и «Машка». Профком решил вознаградить артистку. Рада?

— Ой! Дядь Гош, дядь Гош, давай сюда!

— А допрыгни!

— Давай, давай деньги!

Клава прыгала, пыталась достать, а дядя Гоша высоко держал десятирублевки. Оба хохотали.

Наконец Клава схватила деньги.

— А где же твой очкарик? Деньги-то ведь на двоих! Ему, стало быть, десять.

Клава перестала смеяться.

— Это еще зачем?

— А как же быть? — Дядя Гоша шутливо развел руками.

— Ему? Вот еще.

Клава нахмурилась, раскрыла сумочку, решительно щелкнула замком.

— Незачем! В конце концов, кто здесь пел? Я или он? — Клава капризно топнула ногой. — Я или он?

— Ну, ты, ты! — Дядя Гоша ущипнул племянницу за щеку.

— Ну и все! Пусть еще скажет спасибо, что я с ним вожусь. Много их таких! Захочу, так Вадьку возьму. Тоже классно стучит на рояле. Даже еще лучше!

И Клава заулыбалась, затанцевала, заиграла бедрами:

— А тебе, оказывается, палец в рот не клади, вся в меня пошла. — Дядя Гоша с одобрением оглядел племянницу. — Уже гуляешь с кем или как? Есть у тебя парень?

— Есть, да не знаю где. Все ищем друг друга! — бойко ответила Клава.

— Да ну! Молодчина! Ишь ты!..

Он шагал мимо дощатых заборов, мимо недостроенных корпусов с пустыми черными окнами, с неподвижно простертой стрелой башенного крана. Мимо запертых табачных и газетных киосков. Прохожих было немного, да он и не замечал их… В ушах все еще звучал волшебный гибкий голос. Такт за тактом поднималась мелодия. Росла, расцветала в синем ночном пространстве. Измученный, счастливый, долго бродил Алеша по темным переулкам.

Дома он прежде всего потянулся к нотной бумаге — захотелось тут же записать для Клавы музыку, переполнявшую его сегодня.

Он напишет песню. Песню синего вечера. Это будет прекрасная песня, и когда-нибудь Клава обязательно ее споет!

Алеша заточил поострее карандаш, положил на стол нотную бумагу и ластик… Облокотился о край стола, задумался.

Вчера он совсем было решил показать Клаву преподавателю из местного музыкального училища. Теперь он боялся даже подумать об этом. Он не доверял. Нет, только в столице, только там он может передать Клаву педагогам. И пусть это будет как можно быстрее! При мысли о разлуке с Клавой что-то сразу опустело внутри, рука замерла над нотной строчкой. Он вздохнул. Ничего. Так надо. Клавиным голосом должен заняться кто-нибудь из корифеев вокального искусства… Конечно, от такого, как сейчас, любительского пения романсов вреда нет, наоборот, это даже необходимо. А вот уж ставить голос надо по-настоящему. Такой голос, как Клавин… Только большой специалист… Дело серьезное… Серьезное дело…

Тихо в комнате, за раскрытой форточкой размеренно стучит весенняя капель.

Алеша спит, положив голову на стол. Мартовский воздух, тихо вливаясь в комнату, слегка шевелит хохолок на светло-русой макушке.

КОНЦЕРТ ШУМАНА ЛЯ МИНОР

— Все! Лешаково проехали! Тю-тю… Дело сделано.

Зоя навалилась грудью на перила, сощурилась, вглядываясь. Совсем близко пробегал зеленый травянистый берег, ослизлые бревна причала, выше тянулись беленые строения свинофермы.

— Чисто сработано! — Она засмеялась, прижала ладонями черную копну волос. Ветер.

— Хорошо еще родители телеграмму не послали Варваре Семеновне, — заметила Саня. — Вот было бы!

— Тетя Варечка обязательно прибежала бы встречать! Она такая, — усмехнулась Зоя. — Я уж маме так и сяк. Умоляю, не телеграфируйте, хотим нагрянуть как снег на голову. Сюрприз! Согласилась, слава богу.