Оказывается, безвылазно сидеть даже в невероятно огромной квартире ужасно скучно, даже с учетом доступности абсолютно всех благ цивилизации. У меня был выход в интернет (а как же иначе продемонстрировать мне свою безнаказанность, если не оставить всевозможные средства связи с внешним миром, при полной их бесполезности?), спорт, музыка, внушительная библиотека, еда, возможность спать где и когда захочется. У меня даже была возможность спать с тем, с кем мне хочется. Нужно только попросить.

Но на третий день я нашла то, что напугало меня до чертиков – одну из комнат на втором этаже.

Я наткнулась на нее от «нечего делать». Я открыла дверь и увидела то, от чего по спине пробежали мурашки. Вспомнилось сказание о Синей Бороде. Это была та самая маленькая дверь, в которую мне, определенно, не стоило заглядывать.

Большая комната с огромным трюмо с зеркалом и подсветкой, на котором покоились всевозможные косметические принадлежности – парфюм, средства по уходу за кожей лица и тела, средства по уходу за волосами, и такое количество декоративной косметики, что хватило бы примерно двумстам женщинам до скончания века. Все брендовое, в красивых бутыльках, коробочках и футлярах. На столе царила идеальная чистота. Рядом стоял небольшой шкаф, похожий на вытянутый вверх комод, назначение которого мне стало крайне интересно, и я дерзнула пройти внутрь и открыть одну из дверей. Там были всевозможные электрические приспособления для укладки волос и обработки кожи, а также отдельная полочка для средств интимной гигиены. Я быстро захлопнула дверь – смущение и стыд затопили меня с ног до головы. Это место для любой дамы почти настолько же интимно, насколько интимно то, что у неё между ног, так что сейчас я практически заглядывала под юбку совершенно незнакомой мне женщине. Я заметалась в поисках выхода, но мой взгляд упал на огромные двери из толстого стекла – шкаф. Ряды платьев, блузок, джинсов, юбок, свитеров, стеллажи с обувью на все случаи жизни, сумочек и аксессуаров ко всему этому великолепию. На меня пахнуло чужой женщиной. Я рванула на выход, подгоняемая практически физическим ощущением её гневного взгляда на своей спине. Незримая, отсутствующая, она, словно призрак, материализовалась в этой комнате, и её присутствие я ощущала всем своим существом.

Выбежав из комнаты, я хлопнула дверью и прислонилась к ней спиной, словно там, за дверью, стадо голодных зомби.

Его жена – не вымысел, его жена реально существует и до определенного момента жила в этой квартире. Где она? Что с ней стало? И почему молодая супруга вот уже пятые сутки не появляется дома? Может, она уже кормит рыбок или червей? А может, лежит в одной из комнат, и совершенно не исключено, что по частям.

В этот вечер я не стала прятаться в комнате.

Я сидела за кухонным столом, когда входная дверь открылась. Я окаменела и, кажется, покрылась льдом. Зря я села спиной ко входу.

Он зашел, разулся, а затем последовала минутная пауза – он увидел открытую дверь его, а ныне моей, спальни. Он бросил беглый взгляд на остальные комнаты, гостиную и его лицо озарила легкая ухмылка. Он посмотрел в сторону кухни и неспешно двинулся туда. Он шел, бесшумно ступая ногами, словно хищник лапами – втянул когти, прижал уши, пригнул голову к земле. Он крался. Я напряглась и вслушивалась, не решаясь повернуть голову назад. Я не услышала, как он прошел коридор, как зашел на кухню, не услышала ни единого звука, когда он пересек комнату. Но почуяла тонкий, еле уловимый, армат парфюма. Прямо за моей спиной. Я закрыла глаза.

Рука отодвинула мои волосы, а затем губы, горячие, неимоверно нежные прильнули к позвонку у самого основания шеи – поцелуй – нежный, сладкий. Моя кожа мгновенно покрылась мурашками, соски затвердели. Еще поцелуй, чуть выше. И еще. Я втянула воздух, жадно, прерывисто, словно задыхаюсь. Его дыхание обожгло мою шею. А затем язык горячей, влажной лентой поднялся по моим позвонкам к самому основанию черепа. Я выдохнула, закусила губу. Его ладонь легла на мою шею, а затем большой палец нежно погладил меня. Я втянула шею, впиваясь пальцами в край стола. Куда же ты смотришь, эволюция? Почему худшие из твоих отпрысков столь прекрасны, так притягательны? Так уникальны…

– Привет, – тихо шепчу я.

Его рука не сжимает мое горло, он задумчиво гладит меня большим пальцем. Он зарывается носом в мои волосы и вдыхает мой запах. Его рука замирает… а затем другая рука обвивает меня, как змея и ложится на грудь, нежно сжимая её.

– Ну же… – шепчет он, – попроси меня…

– Подожди, – говорю я на выдохе (удар сердца, еще один, еще), провожу языком по губам. – Мне нужно поговорить.

– Да мы только и делаем, что разговариваем, – отвечает он и снова стискивает мою грудь. Горячее дыхание обжигает мою голову, спускаясь по волосам. – Проси…

– Нет, Максим, – говорю я и убираю его руку с моей груди.

Он замирает, и в это момент мне становиться жутко.

Что там творится в его голове? О чем он думает в эту секунду?

Секунды, медленные, липкие, тянутся, словно мед. Я ловлю свою панику за хвост, я тащу её обратно внутрь себя, чтобы не выдать – ни словом, ни жестом – бешеного страха, разливающегося внутри меня. С ним – как с собакой.

Рука нехотя сползает с моей шеи. Он вздыхает.

– Ладно, – говорит он, отодвигаясь от меня. Голос его, уставший и натянуто равнодушный, все еще звенит сталью. Он выходит из-за моей спины и появляется в поле зрения. Медленно обходя стол, за которым сижу я, он спрашивает. – О чем ты хочешь поговорить?

Всего несколько секунд, и его голос снова ласков и спокоен. Он подходит к холодильнику, открывает дверцу и достает оттуда банку «Колы». Я терпеливо жду, пока он повернется ко мне. Он поворачивается и поднимает на меня серые глаза.

– Я хочу домой, – говорю я.

Его лицо не отражает никаких эмоций, и пристальный внимательный взгляд продолжает смотреть мне прямо в глаза:

– Ну мы же это уже обсуждали?

– Максим, нельзя держать людей взаперти. Это незаконно.

Господи, что я несу? Незаконно…

– Как видишь, можно, – говорит он и тянет за колечко на банке. Она открывается с характерным щелчком и шипением.

– Максим, я не понимаю, что я тут делаю?

Он делает глоток, потом пожимает плечами, в знак того, что его искреннее удивляет, почему я не понимаю очевидных вещей:

– Ты здесь живешь.

– А где живет твоя жена? Где она?

– Пока не здесь.

– А может, УЖЕ не здесь?

Он тихо смеется:

– Нет. ЕЩЁ не здесь.

– А когда она появится, что мне делать? Для чего ты её ждешь, я понимаю, но не совсем понимаю, для чего её жду я?

– Я, честно говоря, тоже… – говорит он.

– В смысле?

– Ну, ты о ней вспоминаешь гораздо чаще, чем я.

– Это не смешно! – рявкаю я.

Тише, Марина.

– Да я и не смеюсь, – говорит он, улыбаясь.

– Мы вместе её встретим? Напялишь на меня кокошник, вручишь каравай с солью, и будем стоять в дверях, как два дебила?

Он засмеялся. Я начинала беситься, я начинала паниковать, и ему это нравилось.

Успокойся! Возьми себя в руки. Помни, с кем имеешь дело. Это тебе не сосед по лестничной площадке.

Я вдохнула. Выдохнула.

– Я понимаю, мне не постичь всю глубину твоих замыслов, – говорю я гораздо тише и в разы медленнее. Я пытаюсь контролировать каждое слово. – Но… если есть в тебе хоть что-то человеческое, малая доля сочувствия, и…

Я запинаюсь и замолкаю. Я на грани истерики. Я вот-вот заплачу. Сочувствие? Человечность? Он смотрит на меня и наслаждается. Это его месть за стояк, который я не пожелала ублажить. Он делает еще один глоток и ждет, пока я созрею.

– Я хочу знать, что меня ждет, когда она вернется? – выплевываю я, ненавидя себя за то, что не могу поднять на него глаза. – Не пойду ли я на корм рыбкам?

Пауза, в течение которой мое сердце грозиться взорвать барабанные перепонки. Я жду, что она скажет «Может быть», я жду, что он скажет «Не исключено». Я жду приговора. Но в ответ я слышу: