– Я его не переодевал, – объяснил алхимик, заметив взгляд Карэле. – Сам понимаешь, в этом доме водится только невидимая мужская одежда. Лучше уж хамайские штаны.

Особых улучшений в состоянии зомби, по словам Бенефора, не произошло, но и ухудшений тоже. Тот безотказно выполнял простую монотонную работу, вроде растирания порошков в ступке, и время от времени произносил два-три осмысленных слова.

– Как-то раз он выдал что-то вроде «архаичный уклад быта туземцев», представляешь? – рассмеялся алхимик. – А в другой раз бормотал про этнографию. Понятия не имею, где он мог этого набраться.

– Наш Никли Байлис – сплошная загадка, – согласился Карэле. – Что же, сегодня мы если и не разгадаем эту загадку, то, по крайней мере, избавимся от неё.

Он высыпал порошок, привезённый капитаном Сангри, в фарфоровую миску для алхимических опытов. Несмотря на то, что на Тимми было в своё время потрачено довольно много, миска заполнилась почти полностью. Карэле хмыкнул и, взяв фарфоровую ложечку, вернул часть порошка в мешочек. Не исключено, что он ещё пригодится…

Долив в миску воды из стеклянной бутыли, Карэле аккуратно размешал зелье той же ложечкой. Тем временем Бенефор рылся на полках – там что-то передвигалось и падало под его приглушённое ворчание.

– Вот она где! – воскликнул наконец невидимка. К столу подплыла малярная кисть и торжественно улеглась рядом с миской.

Кондитер одобрительно кивнул.

– Как раз подойдёт. У меня всё готово. Можем начинать.

– Погоди, – озабоченно сказал Бенефор. – Я не хочу, чтобы эта зелёная штука забрызгала мои книги.

Зомби дёрнулся и пополз по полу спиной вперёд – очевидно, алхимик тащил его под мышки в угол лаборатории, подальше от книжных полок. Наконец зомби привалился к одному из закрытых шкафов.

– Ну вот, теперь другое дело, – удовлетворённо произнёс Бенефор Абеле.

– Кто будет его мазать? – поинтересовался Карэле.

– Давай лучше ты. Всё-таки у тебя уже есть опыт.

Кондитер саркастически хмыкнул: вряд ли наблюдение через решётку можно считать полноценным опытом. К тому же, Тимми обрызгивали, а не мазали зельем. Но спорить он не стал. Карэле подошёл к зомби, опустил кисть в миску и, примерившись, несколькими широкими артистичными взмахами разукрасил зелёным его лицо и грудь.

Тело зомби затряслось мелкой дрожью, а в следующую секунду отлетело назад, деревянно стукнув об шкаф. Мимо Карэле просвистело неясное белёсое пятно, издающее слабое свечение. Пятно шлёпнулось на пол и обрело антропоморфные очертания.

– Получилось! – воскликнул Абеле. – Вот он, Никли Байлис!

Карэле осторожно поставил миску на ближайший стол и повернулся к призраку. Тот сидел на полу, ошалело вертя головой.

– Ну и тесно же там было! – воскликнул Байлис.

В дневном свете призрак выглядел полупрозрачным, но если постараться, удавалось различить детали. Он оказался невысоким крепышом лет двадцати пяти. На Никли Байлисе была обычная матросская одежда. На голове красовался пёстрый платок, в ухе болталась серьга. В общем, примерно так Карэле его и представлял.

– Вот вы и на свободе, – констатировал кондитер, кивнув призраку.

Никли Байлис неловко поднялся на ноги, но, не рассчитав усилия, взлетел над полом и забарахтался в воздухе. Пару раз взмахнув руками, он всё-таки приземлился и застыл в напряжённой позе, словно стоял на льду.

– Вот же ёлки зелёные, прошу прощения, – пробормотал он. – Не так-то это легко, оказывается…

– Вы совершенно напрасно опасаетесь, – заметил Карэле. – В вашем положении летать намного естественнее, чем ходить. Бояться тут нечего, вы не сможете ушибиться или почувствовать боль.

– Вовсе я не боюсь, – насупился Байлис и, дёрнувшись, как будто собирался подпрыгнуть, взлетел снова. На этот раз он завис в метре от пола, растопырив руки и ноги.

– Кто бы мог подумать, что быть призраком так сложно, – удивлённо заметил Бенефор Абеле.

– Ну так поначалу оно всегда непросто, сударь, – философски заметил моряк, поворачивая голову. Карэле мог бы поклясться, что Никли Байлис прекрасно видит алхимика: очевидно, спектр восприятия призраков был намного выше, чем у живых.

– Уверен, что минут через пятнадцать вы совершенно освоитесь, – сказал Карэле. – А тем временем нам очень хотелось бы услышать вашу историю. Каким образом вы оказались в этом… муляже?

Он указал на бывшее «тело» зомби. Фигура из папье-маше лежала на полу, неловко прислонившись к дверце шкафа.

Кондитер подошёл к столу, где всё ещё стоял поднос, налил себе чая и с чашкой в руке уселся в кресло. Соседнее кресло скрипнуло – похоже, Бенефор последовал примеру гостя. Призрак, неуклюже загребая руками, подплыл к ним, шарахаясь от свисающих с потолка инструментов – Никли Байлис ещё не освоился со своей бестелесностью, и со стороны это выглядело довольно забавно. Зависнув перед креслами, он в задумчивости почесал нос, соображая, с чего начать рассказ.

– Это всё проклятая Хамайя, – сказал он наконец. – Сам-то я из Камбрии, из Абинер-Розмари. Название длинное, а деревушка крохотная, в дюжину дворов. Весной она вся в яблоневом цвету, аж голова кругом – всё белым-бело…

*

Несмотря на яблоневый цвет, Никли Байлис сбежал из Абинер-Розмари, едва ему исполнилось пятнадцать. Юнгой на судно, куда же ещё.

Десять лет он благополучно плавал под камбрийским флагом, не тоскуя о родной деревушке. Но на Хамайе, за три дня до отправки, его свалила местная лихорадка. Судовой врач, опасаясь эпидемии, сдал молодого моряка в местный госпиталь, где тот и провалялся неделю, чувствуя себя всё хуже и хуже. В промежутках между приступами лихорадки он с тоской вспоминал яблони Абинер-Розмари и матушку, которой за всё это время написал четыре письма.

Ночью, когда над ухом зудели москиты, от которых не спасали никакие сетки, Никли Байлис очнулся после очередного приступа. Около постели что-то шуршало и позвякивало. Моряк скосил глаза, ожидая увидеть доктора с лекарствами.

Однако привычно белеющего в темноте халата он так и не обнаружил. Шум доносился снизу, и Байлис, с трудом приподнявшись, перевесился через край кровати.

Ему широко улыбнулось чёрное морщинистое лицо. Старик-туземец, сидевший на полу, проворно вскочил на ноги, опрокидывая моряка обратно на кровать. Одной рукой он прижал к его губам горлышко пустой стеклянной бутыли, а другой сильно ударил по груди – точно посередине, там, где сходятся к грудине рёбра.

И Никли Байлис оказался в бутылке.

– То есть в бутылке оказалась ваша душа? – уточнил Бенефор, на что моряк только недовольно хмыкнул.

– Да уж понятно, что не тело, – проворчал он. – Я сам там оказался, только и всего. Какая у меня может быть душа, если я – это она и есть? Что-то вы меня путаете, сударь. А это дело и так путаное.

– А что же было потом? – нетерпеливо спросил Карэле, прерывая философский диспут.

Призрак в замешательстве почесал в затылке.

– Тут такое дело – я после того, как попал в бутылку, был вроде как не в себе. Очень уж тесно там оказалось, да и бутылка была мутная, снаружи ничего не разглядеть. И, главное, голова у меня тогда не шибко-то варила – от лихорадки, наверное. Через какое-то время меня вытряхнули из бутылки, и стало малость попросторнее, но всё равно не так, как положено. Это, значит, я в той штуке оказался.

Никли Байлис махнул рукой в сторону человеческой фигуры из папье-маше.

– Кажется, я был в хижине, а вокруг человек пять хамайцев. Или не пять – очень уж у меня в глазах двоилось. Не успел я освоиться, как все закричали, забегали, а меня сунули в угол. Тут я и дал дёру. Уполз, то есть.

– И куда вы… поползли? – хмыкнул Карэле.

– А домой, – простодушно ответил бывший зомби. – В Абинер-Розмари. Я тогда-то не соображал, что матушка мне не сильно обрадуется, если я к ней заявлюсь в виде чёрного хамайца, да ещё и деревянного, или из чего он там сделан. Добрался до порта, заполз на корабль, спрятался в трюме в мешок и поплыл себе в Камбрию. По дороге-то я сообразил, что дома мне делать нечего, да уже поздно было.