- Как ты себя чувствуешь, Антон? - решился я спросить. - Скоро ли подымешься?
Он пошевелил головой и закрыл глаза.
Прошептал: «Работаете?»
- Работаем, Антон. По двадцать, по двадцать пять опок формуют ребята.
Он шепчет:
- Война…
Я понял его.
- Не беспокойся. Все ребята сознают.
- Петя, - позвал он тяжко. - Петя… Помнишь Лягушу?
Спрашивает, а руку бедного Петра Иваныча своей придерживает.
- Пом… ню, - всхлипнув, вымолвил Петр Иваныч.
- Сестра говорит… я в бреду какую-то лягушку звал… Мы его, Петя.., обязательно найдем… И заживем!.. Брось реветь.
Петр Иваныч еще пуще. А врач в белом халате стоит в дверях и мигает нам.
Антон забылся и не услышал, как мы вышли.
- Скажите, товарищ врач, - обратился я, - он выживет?
- Какие вы вопросы ставите. Я не бог. Делаем все, что -возможно. Болезнь брюшной тиф ужасно тяжелая. Но организм молодой. Надежды не теряем.
Я стиснул зубы, и с мыслью, что последний рад видел Антона, вышел из больницы.
- Удивительно, Павка, как он на Лягушу стал похож, - тарахтел по дороге Петр Иваныч. - Ну, точь в точь Лягуша, когда мы его под забором нашли на станции Арысь…
- Помолчи, Петр Иваныч, ради бога. Не до твоих мне разговоров.
«Насколько несправедливо построена жизнь, - думал я, идя из больницы. - Только нашел большого друга, и уже теряешь его…»
Жизнь без Антона показалась мне исключительно тусклой. Ребята, училище, завод, - все, все скучно и не радует.
На фронт! Вот моя единственная цель… Прощай, Антон! Прощай, друг, навеки!
4
Шли дни…
Человек вспоминает перед решительным шагом всю свою жизнь. И я, вернувшись с завода в тот памятный день, лег на койку и отдался воспоминаниям. Но разве у нас в комнате дадут человеку спокойно полежать?
- Ну-ка, Федя, сочини чего-нибудь, - послышалось.
А Немцеву того и надо. Над самым моим ухом он принялся своим писклявым голосом вытряхивать новости, собранные на кухне, по квартирам мастеров.
- Привезли телячьи головы. Готовьтесь целую неделю есть холодец… На квартире у мастера Ивакина разорвало водосточную трубу, утонуло пять крыс… величиной с собаку.
Ему ничего не стоит и на международные темы.
Объявляет запросто:
- Папа римский бежал из Рима в Индию вместе со
своей ключницей. Эта ключница изумительно стряпает пироги с морковью, а папа их обожает еще больше, чем макароны.
- Фу, какая чушь, - не выдерживает Лукьянов. - Ставь точку, Федор, хватит.
Однако нашего Федю не так-то легко остановить.
- На Алайском базаре появилась медведица с медвежонком. Эта медведица гадает на картах, предсказывает настоящее, прошедшее и будущее… В Голландии отливают самолеты из чистого стекла… У Павла Коплика нержавеющая ложка.
Услышав свое имя, я попросил, чтобы не касались меня.
- Я вас не трогаю и вы меня не трогайте. Дайте хоть спокойно полежать.
- Ты, Павел, стал слишком нервный, - веско заметил Ученый. - Прописываю тебе соленые ванны с лавровым листом три раза в день: утром, в обед и вечером. А насчет нержавеющей ложки, - обратился он к Немцеву, - ты ошибаешься. Если ее поникелировать, она уже не будет нержавеющей.
И пошло. Я знал по опыту: поскольку ввязался Ученый, прозванный так за умение авторитетно рассуждать на любую тему, конца спору не жди, а поэтому сунул голову под подушку. Но и сквозь подушку ввинчиваются в самое ухо бас Ученого и пронзительный, сверлящий, как! свисток, голос Немцева.
- Попробуй, Федор, ее нагревать. При нагревании тело изменяет свои свойства, и она станет ржаветь.
- А я тебе говорю - не станет.
- Брось со мной спорить, варвар. При нагревании…
- Уйди ты с нагреванием. Я говорю - она вообще не ржавеет.
- Брось спорить, про нержавеющие зубы слыхал? Они во рту нагреваются и все-таки не ржавеют. Оттого, что они не никелированные. А ложку Коплика поникелируй, положи в горячий суп и увидишь, что из нее получится.
Я заткнул уши и в наступившей тишине стал думать… Где мои родные? Отец на фронте, писем нет восемь месяцев. Мать была в эвакуации, осталась ли жива? Писем из Краснодара еще никто из ребят не получал. Пока, один брат Гриша у меня остался… Он младше меня только на год, недавно ему пошел пятнадцатый. Если я уеду, он тут не пропадет, будет работать и учиться. Я поступлю в танковый корпус, и через два-три месяца ребята узнают из газет о новом герое. Там будет напечатано: «Танк был объят пламенем. Но башенный стрелок Кон-лик Павел Филиппович не растерялся. Отстреливаясь от численно превосходящего врага, он вывел свою машину из окружения. За проявленную доблесть боец Коплик награжден орденом «Красная Звезда». После этого и директор, и мастер, и Гриша, и все ребята простят мне мой побег. До награждения никому писать не буду… Но Антон… Простит ли Антон?..
Нет, Антон меня не простит… Он сказал однажды: «Комсомольская дружба - это правда насквозь, без единой увертки. Ложь и скрытничество - это уже не дружба. Допускаешь ли ты, чтобы Сталин и Ленин утаили один от другого что-либо значительное? Нет? Вот это и есть пример дружбы для каждого комсомольца»…
Я даже вспотел, припомнив так ясно эти слова. Но к чему, к чему я себя волную?..
Когда я высунул голову из-под подушки, в комнате было тихо. Кто читал книгу, кто газету, другие сражались в домино на отдаленном конце стола.
Гриша предупредил меня, что пора строить группу на ужин.
«После ужина решающая минута, - сказал я себе. - Сегодня или никогда…»
И, прощаясь с прежним Павлом Копликом, учеником ремесленного училища № 6 - группа формовщиков, я внимательно посмотрел на себя последний раз в узенькое зеркальце, подарок матери, висящее между моей и Гришиной кроватью. Я увидел серые с косым разрезом глаза - признак железной воли, толстоватый короткий нос и не слишком тонкие губы - все пропорции в норме. На снимке в газете я видел в точности такого танкиста. Не хватает кожаного шлема и складных очков над лбом. В остальном - полностью внешность танкиста…
Как я уже сказал, мой чемодан находился в квартире завхоза. Передо мной стояла задача его выручить. Я построил группу, отвел ее на ужин, а сам за чемоданом.
- Зачем тебе вдруг потребовался чемодан? - подозрительно заявляет жена завхоза, молодая и довольно толстая особа. - Уж не собрался ли ты дать тягу в Краснодар, как Федюкин из группы токарей, которого поймали под Рязанью?
До чего же все женщины вредные! «Слабый пол»! Ну, не сказал бы!
- Нужен мне чемодан! В чем дело? - с природной грубостью воскликнул я.
- Не обязана я выдавать всякие чемоданы на ночь глядя! Да ты, кажись, способен заплакать?.. Вот это здорово… Вы только поглядите на него.
И эта женщина захохотала.
Дорога была каждая минута. Я взял себя в руки и переменил пластинку. С неимоверной добротой в голосе обращаюсь:
- Тетя Патрикина! Должны ж вы сочувствовать! Я купил себе новые брюки. Выходит, я должен их бросить на койку в общежитии, где ежеминутно летает моль? Вы же свои платья и демисезонные жакеты бережете и прячете? Отчего я не имею права сложить в чемодан новые брюки?
В ту же секунду она вытащила из-за двери мой чемодан. Я схватил его и бегом в комнату.
Как нарочно, во всем здании погас свет. Сунул я чемодан в полной тьме под чью-то койку и со всех ног в столовую. Соображаю: провожу группу на ночную смену, а сам сложу вещи и - на вокзал… Если упущу этот случай, то все пропало, потому что уже две недели, как Антон поправляется и со дня на день должен выписаться из больницы, а при нем я не отважусь бежать. Нет, нет, при нем и думать нечего. Вот мысленно вижу я маленькие глаза его синие… Ой, как они забираются в душу! Нет, при Антоне не выйдет. Сегодня или никогда!
К заводу группа подошла строем.
- Вольно! - скомандовал я.
Ребята предъявили в проходной пропуска и проследовали на территорию завода. Последним шел мастер.