Дома стоят на поляне. Вокруг подремывают ельники, неистово пенит кипрей длинные шапки соцветий, под самыми окнами рассыпались гвоздики. И ласточки, ласточки вьются весь день. Детишки где-то в кустах собирают в лукошки бруснику. Взрослые в поле теребят лен.
У окна крайней избы — старик в зеленой кепке. Старик покручивает батарейный приемник. Приемник маленький, как детский чемоданчик. Старик слушает музыку.
В каждой избе по чуланам бродит в лагунах холодный острый квас.
Вот он, Починок. Трошин Починок. Поставил его, первый дом срубил здесь какой-то Троша сотню лет назад. Почал. Почин заложил деревне.
Ласковым словом определил работу — починок.
У каждого есть в жизни починок, который на долгие годы будет связан с его именем. А если нет у человека своего починка, то он — и без крыши над головой, и без людской памяти, и без родной поляны.
НА ПОВЕТИ
Полдень разгуливается ветром, он шумит под крышей, и даже в сумрачной прохладе повети чувствуется, что ветер солнечный. Тяжелый холщовый полог надувается, пузырится, как парус, и постель становится прохладной, тоже наполненной ветром.
Липы за стеной шумят, и этот шум слышен даже во сне, когда человек пришел с поля передохнуть. Хозяин спит без рубашки, в брюках, развалив по огромной подушке побагровевшие от сенокосного солнца лопатки. Жена внизу под поветью доит корову. Корова не стоит, отбивается от слепней и то и дело бьет копытом в подойник. Хозяйка не бранится, только хлопает корову ладонью по ляжке.
Потом хозяйка тоже поднимается на поветь и ложится под такой же прохладный полог. Над пологами бьются шмели и жужжат. Потом жара смаривает и шмелей, они садятся на полог и сонно ползают один вдалеке от другого.
Липы все шумят, и сквозь сон кажется, что это жужжат шмели. Липы, шмели, ветер, облака над лугами и легкий полуденный сон…
Хозяин просыпается быстро, еще до гулкого далекого удара в старый плужный лемех. Он набрасывает рубашку, спускается во двор и садится отбивать косы — свою и жены. По деревне здесь и там начинает раздаваться этот быстрый прозрачный звон.
И — вдалеке ударили в лемех. Женщины на поветях проснулись и легкими босыми ногами спускаются по деревянным лестницам. Они набирают в широкие берестяные туески квасу.
Детишки уже гонят из деревни коров за поскотину на выгон. Они бегут с футбольным мячом, и толкаются, и норовят попасть мячом то в одну, то в другую корову.
Двери закладывают на деревянную вертушку, и взрослые по двое с граблями и косами на плечах шагают в луга. Там волгнет сено. Там пахнет травой и земля тепла, как свежий хлеб, и крошечные белые облака уходят высоко в небо над людьми, которые собрались, чтобы идти в поле и вместе работать.
ЛЕТНЯЯ БУРЯ
Ураган нагрянул ночью. Окна торопливо синели от далеких и близких ударов грозы. Крыша трещала, словно пришитая нитками.
Утром вышли в поле. Тропинка повела сквозь лен. Лен, совсем еще юный, только что приготовившийся цвести, был весь исхлестан и положен на землю.
— Ишь, как под нашествием полег, — сказал Василий.
— Да, целое татарское иго! — вырвалось у меня при виде несметных бессильно поникших стеблей.
— А встанет он теперь? — обеспокоился сынишка Василия Гелька.
— Конечно, встанет.
И верно. Какой ураганище ревел, а вот прошел, и словно его не было. А лен, такой тонкий и нежный, как девичий волос, поднялся уже да и зацветать начал. Хоть поздно, а цветет.
СОЛНЕЧНЫЙ ВЕТЕР
Простоволосые, с граблями женщины идут из деревни в поле. Цветущие травы бьются у них под ногами и клубятся прозрачной легкой пыльцой. Пыль цветов низко плывет над землей и ласково оседает на платья, колени, в траву.
Женщины смеются, широко босыми ногами шагают в траве, как бы сгребая траву и поднимая новые легкие облака пыли.
Им навстречу в полях поднимается ветер. Он целую тучу взметает с цветов. Он прохвачен густым ароматом. Он клубится, он гонит над полем метель.
И чудится, женщины вдруг сейчас вместе с ветром закружатся в радостном яростном небе и очнутся под вечер, лишь дома, чтобы солнечными золотыми руками на ужин доить молоко, стирать возле печки пеленки и брюки или просто укладывать на ночь детей и уж после счастливо улыбаться во тьме озаренными полднем и ветром глазами.
ПОЛДЕНЬ
Жара взяла свое, и покос уморился. Грабли ставят под стог и направляются на речку. Тут кричит со стога парнишка: его забыли. Мать возвращается, широко ступая по стерне босыми ногами. Она берет шест от носилок, кладет его на верхний край стога, и парнишка на животе соскальзывает по шесту вниз.
Парнишки лезут в воду первыми. С криком и толкотней сбрасывают они штаны, рубашки в траву и прямо с берега шлепаются в воду. Парнишки хохочут, лупят по воде кулаками, парнишек уже не видно за бестолковой тучей брызг.
Мужчины проходят берегом выше по течению, садятся в траву и закуривают. Они раздеваются медленно, снимая с промежутками рубахи, майки, брюки, не глядя на воду, словно купаться нет охоты. Потом они медленно входят в воду по колено, пробуют ее ладонью, будто не знают, что вода теплая. Войдут еще, по пояс, соберут на лопатках бурые пропаренные бугры мышц и глубоко ныряют. Мужчины долго идут под водой; им не хочется на жаркий воздух из этой зеленоватой вязкой прохлады, где метнется под корягу налим, где ласково коснется плеча темный ледяной родник, под который можно подставить подбородок, щеку, ладонь. Мужчины выныривают далеко друг от друга, по всей реке, и трясут слипшимися волосами, и по выражению лиц ясно, что купание только начинается.
Женщины уходят еще выше. Они раздеваются в кустах, рубашек не снимают, а прячут их в трусы. Женщины долго стоят под высокой влажной смородиной, на них слетаются комары, и женщины полушутя-полусерьезно отбиваются. Наконец комары гонят их в реку. В воду женщины бегут стремглав, словно из горящей бани, шлепаются с раскинутыми руками, животом, и вода начинает ходить по всей неширокой реке от берега до берега.
И уж где-то совсем далеко появляются на реке девушки. Они сначала плавают тихо, как бы что-то разглядывая среди вод и кувшинок, и сами не замечают, как их сносит и сносит вниз.
Вдруг высовывается среди них из воды черная голова. Она хитро озирается, отплевывает воду и опять исчезает. И тут над водой начинается визг, хохот, крик. Женщины смотрят издали и смеются.
На реке настоящая беда: одна спешит к берегу, другая кричит, что ей выдернули ногу, и та и другая хитрят, и ясно, что смеются. Никто из воды не вылезает. Сюда же спешат ребятишки. Вода становится мутной.
Кто-то вытащил со дна и держит над головой оборванный предмет с щучьими крюками и вопит, что надо искать: весь перемет вынуть надо.
Теперь ныряют все и скоро устают. Как-то незаметно уже оделись и сидят на берегу женщины в просыревших от мокрого нижнего белья платьях, они расчесывают волосы.
Девушки — далеко под черемухой, выжимают в кустах косы, купальники. Они выкручивают купальники, весело озираясь, по двое, растянув купальник с двух сторон. Мужчины выходят на берег и сидят не одеваясь. Мокрыми трясущимися пальцами они прикуривают.
Ребятишки еще в воде, но тоже по одному, по два тянутся к берегу.
За своими делами никто не замечает, как за лесом лопнула короткая стылая молния и покатилась не то в кусты, не то в воду.
Неслышно и внезапно приходит дождь. Он осторожно шелестит листвой, травами, а позади, на лугу, начинают гулко позванивать сталью под тяжелыми каплями косы. Все вскакивают и бросаются под деревья.
Но дождь накрывает все, и лес, и стога, и самую землю, тяжелой чащей воды. И все как бы гнется под этим ласковым весом. Река становится серебряной. Она мелко пузырится. Шелест переходит в гул, и за ним уже не слышно грома. И тогда все кидаются в реку. И все кричат и машут руками, и смотрят в небо сквозь счастливые мокрые веки, и не то плывут, не то просто стоят в воде один подле другого.