Обломки льда и небольшие айсберги колыхались на волнах в отдалении. Туман расходился, воздух был прозрачен. Серебром сверкали небольшие морские волны...

— Корабль! Смотрите, корабль! — донеслось с соседней шлюпки.

И в самом деле, Ростовцев различил вдали черную струйку дыма на фоне посветлевшего неба.

Замерзшие, измученные люди подняли головы и запавшими, обведенными тенью глазами смотрели на горизонт. Черная точка быстро росла, и вскоре стал ясно виднен бурун белоснежной пены на волне, которую рассекал нос корабля. Вот в небеса взмыла ракета, за ней — вторая, гулко бухнув над морем. Красные ракеты, как и положено...

Люди, вскочив с мест, размахивали куртками и веслами, кое-где загорелись импровизированные факелы. И в шлюпке Юрия тоже начались лихорадочные поиски чего-нибудь, что можно было бы поджечь. Наконец, испанец достал из кармана молитвенник, и тот весело заполыхал. И горящим словом Божьим стал размахивать над головой ламповщик, уже почти пришедший в себя.

Их заметили. Судно сбавило скорость, подходя все ближе. С шипением и свистом стравливаемого из раскаленных котлов пара, оно легло в дрейф кабельтовых в двух от их шлюпки. Возле леера на баке, молча стояли пораженные пассажиры и команда, казалось, они высматривают "Tитаник", еще на что-то надеясь. Потом капитан и офицеры синхронно поднесли руки к околышам фуражек, отдавая последние почести погибшему кораблю. Флаг на грот мачте пополз вниз...

Глава 15.

Нью-Йорк, 12 мая 1912 г.

Юрий стоял без движения, уставившись в окно. Он занимал номер на десятом этаже. За стеклом широко разворачивалась панорама многоэтажных ступенчатых домов, справа синел Гудзон, усеянный баржами и паромами. Машинально остановился, оперся о подоконник и застыл в молчаливой неподвижности. Знакомая упрямая боль начала сжимать виски, словно от переутомления. Все-таки головой он приложился тогда крепенько. Hу, да все излечимо, кроме смерти...

"Уолдорф-Астория" — тысяча триста номеров и четыре десятка холлов — самая большая гостиница Нью-Йорка. Центральный холл шикарный до помпезности, отличные рестораны, прекрасный персонал. Ванные комнаты с каррарским мрамором и итальянской смальтой-мозаикой, тебризские и турецкие ковры, венецианские люстры, мебель в стиле Луи XVI. В ресторане "Уолдорф-Астория" собирались по вечерам лучшие люди города. Сегодня вот известный спортсмен и филантроп Альфред Вандербильт давал званый ужин.

Там, между прочим, будет прибывший третьего дня из Европы Джон Морган, как уже едко пошутила какая-то бульварная газета, все эти недели возносивший молитвы во здравие своей неврастении обострение которой и заставило его сдать билет на "Tитаник".

А еще писали, что прибыл мистер Морган не просто так, а на предмет поживиться мертвечиной — слишком много мест в правлениях компаний первой величины стали вакантными после ужасной катастрофы и слишком больше куски лакомого имущества ныне ожидают наследников... Ладно, это его не касается.

Спустившись на отделанным красным деревом лифте в холл, Юрий направился к стойке. Безупречно выбритый лакей в черном сюртуке, как китайский болванчик, поклонился Юрию, учтиво склонив голову с ровным набриолиненным пробором.

— Новая корреспонденция на столе, мистер Ростофцефф. Пожелания будут?

— Благодарю, нет.

Изучил кипу газет и журналов, ища глазами конверты. Писем из Петербурга не было, а пора бы им уже прийти. Ведь как бы то ни было, а дело, для которого он сюда прибыл, делать надо, раз уж он жив. А как вести наследственные дела, если все его бумаги там же, где и "Tитаник"? И паспорт, и доверенность от заказчика на двух языках с консульским апостилем, и аккредитивы, и два рекомендательных письма от живших в Петербурге американцев остались в каюте вместе со скромным багажом. Он тогда просто не вспомнил о них. Впрочем, не он один. Как писала все та же пресса, миссис Диккинсон Бишоп, форменным образом убивалась по шкатулке с фамильными драгоценностями, которую бросила на столике в каюте, захватив при этом кроличью муфту. А мистер Пошьян унес свою булавку-талисман и пару апельсинов, но оставил ценных бумаг на шесть десятков тысяч фунтов.

Спасибо хоть гонорар от "Уайт стар лайн" остался . Tак что и ему, и Елене о деньгах беспокоиться не приходится, пока, во всяком случае.

Как бы то ни было, придя в себя, он сразу отбил телеграмму в Россию и в тот же вечер получил ответ. Его клиент, надворный советник Осип Иванович Базилевский, выражая радость по случаю чудесного спасения своего поверенного в делах и хорошего знакомого, обещал как можно скорее выслать все нужные бумаги. Даже паспорт в российском посольстве ему уже выписали новый. Вот с аккредитивами пока было сложнее — глава представительства Русско-Азиатского банка был в отъезде на Tихоокеанском побережье по срочному делу и раньше чем через неделю вернуться не мог. А без него такой вопрос не решался — деньги есть деньги.

Юрий посетил бар и позавтракал — яичница с беконом, тосты, булочки, джем и кофе, и почувствовал себя бодрее. Вернувшись к себе, он улегся на кушетку. Чертовы воспоминания опять ожили в памяти...

***

С "Карпатии" в шлюпку сперва спустили штормтрап, но люди были настолько измучены, что никто не рискнул подняться на почти тридцатифутовую высоту. Tогда по трапу спустились два матроса, а затем сбросили манильский трос с петлей на конце. И матросы сноровисто обвязывали обессилевших людей и одного за другим поднимали лебедкой на палубу. Дошла очередь и до Юрия. Его несколько раз чувствительно приложило о борт, как куль с мукой.

Наконец, он оказался на палубе и его завели в какую-то дверь, где матрос, накинув на него одеяло, почти силком влил в рот стакан грога. Затем корабельный доктор занялся его головой и рукой, сорвав уже присохшее полотно и наскоро наложив лубок, пока его помощник из матросов "Карпатии" бинтовал разбитую голову спасенного.

Обеденный салон являл собою зрелище одновременно трогательное и печальное. Там уже находилось много женщин, некоторых рвало, многие плакали от холода и боли в израненных об весла руках.

Женщины сидели стайками, как нахохлившиеся птицы, многие из них плакали, думая о своих погибших мужьях. Возле них хлопотали горничные и те пассажирки, что покрепче.

Детей поили горячим шоколадом и даже развлекали.

Вот седой солидный мистер забавлял ребенка игрушечной свинкой, которая наигрывала веселую мелодию, если её тянули за хвост. Его сосед кормил печеньем малыша лет четырех. Молодая женщина оправляла одеяло плачущему младенцу на руках пожилой заплаканной дамы.

— Милый малыш, как его зовут? — спросила молодая.

— Если бы знать... — голос дамы был тих и печален. — Его сбросили в нашу шлюпку с палубы. Я даже не знаю, кто это сделал. Hаверное, какая-нибудь отчаявшаяся пассажирка из третьего класса хотела спасти свою кровиночку. Великий Боже, я даже не смогу рассказать малютке, кто были его родители! Hу, мы с Эдвардом... — она всхлипнула, спазм перехватил горло, — с моим бедным Эдвардом вырастили четверых, и еще одно дитя мне в тягость не будет...

В салоне "Карпатии" сидело еще десяток с лишним детей, чьи родители пока (или уже?) не отыскались. Дети сбились все в одну кучку, глядя испуганными глазенками на окружающих и тихо плача.

Вот маленькая девочка, растирая кулачками слезы, бормотала: "Мама, мамочка, где ты! О, мама, мамочка!" Одна из пассажирок "Карпатии" принялась ее успокаивать, но та не слушалась и вырывалась.

— Позовите маму! — просила она тоненьким голоском. — Я думаю, они должны быть в какой-то из шлюпок. Мама искала мою младшую сестренку Кэти... и... я думала... Мама посадила меня в нашу шлюпку и побежала за Кэти... Я хочу к маме, — тихонько захныкала девочка, сквозь слезы глядя на взрослых.