— Ты же неуязвим? — ввернула шпильку я. — Или забыл?
— Одно другому не мешает, — закончил разговор пони, повернулся ко мне толстым задом и выхлебал бутыль в несколько глотков.
Час прошел слишком быстро, о темпе сборов молчу, мне не удалось не то что нанести вечерний макияж, я даже не успела толком высушить волосы. И теперь с моей неаккуратной косы, перекинутой через плечо, тихонько капала вода прямо на белоснежную салфетку на моих же коленях. Сама я сидела за столом и буравила взглядом лениво развалившегося на соседнем стуле мужчину. Тот не сводил взгляда с рыжеволосой фурии, мерившей шагами столовую раз эдак в сотый. Даория все говорила, и говорила, и говорила. Выложила как на духу всю свою подноготную, даже о драконе не ушедшем рассказала, пояснив: «Сиэлиус, я не могу врать собственной крови. Коли ты меня покараешь, так тому и быть». Баян в это время сидел под столом и тихонько ругался. Как он попал в столовую, я не имела ни малейшего понятия, главное — он не устраивал сцен и сидел тихо. Относительно тихо. То и дело фамильяр кидал восклицание, подскакивал на месте, ударялся головой о стол и снова затихал. И вот опять:
— Такой план испорчен, но Дао же такая благородная драконица! Как я мог ожидать от нее низость?!
«Бамс!»
Наконец, когда обстановка была уже накалена выше предела, я не выдержала.
— Сиэль, не молчи, пожалуйста. Скажи уже хоть что-нибудь наконец, — попросила я. Рыжая, услышав просьбу, перестала метаться и замерла, вопросительно глядя на герцога. Герцог посмотрел на нее, на меня, взял бокал со стола и звучно отхлебнул из него вина:
— Конечно, я бы не хотел портить репутацию своей амадины, — осторожно начал дракон. — Но, думаю, народ охотнее примет неловкость человеческой девушки, чем ложь уважаемой драконицы.
Даория облегченно вздохнула и бросилась с объятиями к внуку, не забывая тянуть длинные руки и ко мне, пытаясь притянуть меня к себе. Вот только я предусмотрительно немного отодвинула стул в сторону, и ничего у драконицы не вышло. К моему глубочайшему удивлению, если герцог как-то и отреагировал на новость, то не показал и тени удивления или потрясения. И все же в настроении дракона чувствовался упадок.
— Если все хорошо, то почему ты грустишь? — спросила я, едва Даория, наконец, отпустила Сиэля и уселась на соседний стул. Ответ был тщательно обдуман, но все же дан:
— Арий уже в пути, он решил не ждать полного цикла, а поспешить. Кто-то из своих доложил об огненной драконице в Бран-Даоре, у меня крайне скверное предчувствие.
— Не волнуйся на этот счет, — весело рассмеялась драконица и пригубила свой бокал с вином. — Я виновна в этом балагане, вот и найду крысу.
И почему-то я сразу же поверила ее словам — слишком уж задорно сверкнули золотом её и без того желтые глаза.
— Пожалуй, я сыта, — тихо сказала я и взглянула на дракона. Наверняка им с родственницей было что обсудить, и явно я была лишней. — Я бы хотела пойти к себе — слишком насыщенный день выдался.
— Понимаю, — фыркнула Даория и с грустью поведала: — У людей слишком слабое здоровье, лучше беречь нашу птичку.
В ответ на реплику я лишь натянуто улыбнулась, припоминая те испытания, что «сочувствующая» и «волнующаяся» заставила меня пережить.
Неведомо откуда появилась одна из Франшуз и услужливо отодвинула мой стул; намек на какое-то продолжение и общие посиделки лопнул, как мыльный пузырь. Что-то неприятно перевернулось у меня в животе, злость затопила, и было очень сложно не сорваться и не спросить что-то язвительное из разряда «Хотите от меня отделаться?» И понимала, что это будет крайне неуместно, но как же сложно примирить разум и сердце.
Когда я дошла до двери, Сиэль рассмеялся:
— Амадина, я даже отсюда слышу скрип твоих зубов. Ты ревнуешь?
Меня залил румянец, и я едва не подавилась от провокационного вопроса. Хорошо, что Баян следовал за мной хвостиком и вступился за нерадивую хозяйку:
— Вовсе нет! — на манер моего говора ответил он. — И вообще, у нас другие планы.
Сиэль вмиг превратился в Сумрака: улыбка исчезла с его породистого лица, глаза подозрительно сощурились, а крылья носа затрепетали.
— И кто еще ревнует, называется! — хохотнул пони и задним правым копытом ударил по створке двери, захлопывая ее.
Готова поспорить, что из столовой раздалось глухое ругательство и заливистый женский смех.
— Не за что, — весело проскакал вперед меня фамильяр и ловко поскакал по коридору. — С тебя причитается.
По правде говоря, я вздрогнула от его «причитается», потому что пони был тем еще кобылиным сыном.
Мои опасения подтвердились, едва я вошла в свою комнату и закрыла дверь.
— С тебя же причитается? — как бы издалека начал Баян.
— Ну… — неуверенно ответила я и, пройдя к столу, уселась в кресло. — Смотря что ты задумал. Строить козли и пакостить не буду, хоть ты тресни.
Баян тут же сделался невероятно оскорбленным и униженным. Словно я его нещадно оговорила, словно вылила на бедолагу ушат помоев и еще хлебную корочку сверху бросила.
— Я не такой, — фыркнул пони и на манер собаки опустил свой пухлый зад на пушистый белый ковер. — Да как ты могла обо мне такое подумать?!
Я не стала отвечать на провокацию, лишь устало закатила глаза и попросила:
— Ближе к делу.
Удивительно, но пони послушался.
— Мне нужна помощь в важной миссии, — перешел на шепот фамильяр. — Я решил написать любовное послание одной очаровательной женщине.
— Кажется, я догадываюсь, какой именно, — без каких-либо эмоций протянула я.
— Не перебивай, так невежливо! — всхрапнул пони и продолжил, как ни в чем не бывало: — Я бы рад был сам записать все те слова любви, что так и вертятся у меня на языке, но…
Баян замолчал и посмотрел на меня щенячьим взглядом, полным боли и отчаяния.
— Что «но»? Портвейн закончился? — язвительно спросила я. Эти его щенячьи глазки больше на меня не действовали.
— Да нет же! — недовольно буркнул пони. — Просто у меня копытца, понимаешь? Неудобно писать.
— Ах, вот оно что! — всплеснула руками я. — Значит, как открывать двери и распивать портвейн, так тебе удобно, а как писать, так у тебя копытца?
— Все верно, — с удивительным хладнокровием в голосе согласился пони. — Приступим?
Я устало вздохнула и кивнула.
Следующие полчаса я, смирившись со своей участью, записывала под диктовку вычурные комплименты и признания в любви, благо, прямо тут в ящике стола, обнаружились все письменные принадлежности и бумага. Казалось, вышла целая поэма, даже рука разболелась с непривычки, но запас слов у Баяна все никак не иссякал. После очередного признания пони замолчал на мгновение, а потом, совсем не в рифму к предыдущей строке, пожаловался:
— Вот сделала бы меня Сатияра не пони, а человеком, глядишь, порешал бы все сердечные дела. А так только и остается: письма писать да вздыхать.
— А ты попроси, — предложила я. — А вдруг она ответит?
— Сбрендила? — едва не подскочил на месте Баян. — Чтобы и мне подарочек подкинули? Нет уж, извольте, нам и так хорошо! И вообще — все, хватит! Напиши в самом низу «От тайного воздыхателя» и поставь точку.
Я выполнила его просьбу, аккуратно сложила плотный лист бумаги пополам и протянула «заказчику», который схватил послание губами, развернулся и весело ускакал. Перед дверью он остановился, повернул голову и выразительно посмотрел на меня, как бы говоря: «Открой дверь, уж будь добра», что я и сделала. Баян кивнул мне, словно благодаря, вышел в коридор и на удивление тихо удалился по своим сердечным делам.
Проводив друга, я, наконец, пошла в ванную, переоделась в ночную сорочку, а на плечи набросила легкий халатик. Еще полчаса назад я безумно хотела спать, а сейчас сон почему-то не шел, я подошла к окну и уставилась на небо, рассматривая по очереди оба ночных светила. «Полночь», — подумала я, отмечая, как братья Наис и Сиан дополняют друг-друга. Их голубоватое и зеленоватое свечение смешивались в удивительное бирюзовое сияние, это явление называли «ночной прибой», и длилось оно всего час после полуночи, а потом браться снова расходились.