— Прекрасно, — пробормотал Робеспьер, и налил себе вина. Поднявшись, он подошел к окну. Стекло было залеплено мокрым снегом. Он улыбнулся: «Все прошло просто отлично, народ радуется. Австриячка будет следующей, а детей мы заморим голодом в Тампле. Надо их разделить с матерью. Умерли и умерли».

Он вернулся к столу. Взяв чистый лист, Робеспьер написал на нем: «Экзетер». Человек, что сидел на мягком диване, читая «Друг народа», хохотнул и сложил газету: «Что, Максимилиан, не по зубам тебе его светлость герцог оказался? Второй год по всей Франции ищут сбежавшего в Варенне параличного, и никак найти не могут».

Робеспьер окинул взглядом мокрые, сочащиеся язвы на смуглом лице Марата: «Это сифилис, несомненно. Он говорит, что заболел, когда скрывался в парижской канализации, но я точно знаю, мне донесли — его лечат ртутью. Скорей бы он сдох, народ его любит, а так нельзя — надо, чтобы любили одного меня. Поклонялись мне. Хотя Жан-Поль полезен, раззадоривает народ своими статьями».

— Найдем, — пообещал Робеспьер. Устроившись на ручке кресла, он вздернул бровь: «Что там с кампанией против попов и церквей?»

— Выдававший себя за француза месье Теодор Корнель, — начал читать Марат из блокнота, — бывший преподаватель Горной школы, и бывший инженер Арсенала, — не только состоял на содержании у католической церкви, шпионя за честными французскими гражданами, но, и как нам стало известно, — являлся агентом Австрии и Пруссии.

— И Англии, — добавил Робеспьер. «Все равно, они войну Франции объявили, как австрийцы с пруссаками. Штатгальтер, кстати, присоединился к их коалиции. Однако мы скоро победоносно войдем в Нижние Земли. Мы готовим указ о всеобщей мобилизации в армию, — добавил Робеспьер.

Марат озабоченно покусал перо: «Тогда напишем просто — агент объединенной коалиции врагов революции. Как? — поинтересовался он.

— Жан-Поль, — вздохнул Робеспьер, — будь проще и люди к тебе потянутся, это закон. Твою газету читают те, кто еле-еле вывески разбирает. А ты их пугаешь длинными словами — коалиция…» Робеспьер задумался и велел: «Пиши!»

Он стал расхаживать по кабинету, размахивая сжатой в кулак рукой. «Хоть болеть перестала. Вот же подонок этот Кроу, жаль, что он не сдох. Еще и зима в этом году сырая, рана все равно стынет».

— Граждане! — проникновенно сказал Робеспьер. «Братья! Друзья! Революция в опасности. Подлые наймиты иностранцев хотят поставить Францию на колени. Мы избавились от паразита Бурбона, не позволим опять надеть ярмо рабства на наши шеи. Поэтому любой, кто сообщит о местонахождении грязного шпиона попов, выродка, по имени Теодор Корнель — окажет неоценимую услугу революции. Опасайтесь лазутчиков, граждане, будьте бдительны!»

— Вот и все, — он легко улыбнулся и осушил серебряный бокал. «Видел же ты эти подметные листки, те, что подписаны «Dieu Le Roi». Там все просто и понятно. Король — святой мученик, королева — прекрасная страдалица, их дети — ангелы. Максимилиан Робеспьер — олицетворение дьявола. Простонародье только такой язык и понимает, — Робеспьер дернул углом рта. Марат спокойно сказал: «С листками этими мы разберемся, я за ними слежу. Их явно дворянин составляет, человек образованный. Слышал ты, на западе, в Вандее, беспорядки?»

— Они там даже не французы, — презрительно заметил Робеспьер, открывая еще одну бутылку бордо. «Дикари, лепечущие на своем наречии, живущие в землянках. Мы отправим туда десяток полков Национальной Гвардии, с пушками, вся Бретань в крови искупается. Что там у нас еще? — он кивнул на блокнот.

— Возвращаясь к попам, — Марат пошлепал мокрыми, раздутыми губами, — будет статья о том, что все священники, не присягнувшие на верность конституции — должны быть гильотинированы. И заметка о тебе, как ты и просил — лидер нации, не спит ночами, работает при свече, воспитывает сына…, - Марат издевательски улыбнулся и осекся — Робеспьер смотрел на него холодными, голубыми глазами.

— Воспитываю, — процедил он и тут в дверь постучали. Невысокий, кудрявый человек в испачканной красками холщовой куртке, зажал в руке кисть: «Максимилиан, Жан-Поль, я заканчиваю, свет уходит. Хотите посмотреть?»

Посреди гостиной был построен невысокий подиум. Тео — в роскошном, винно-красного шелка платье, собранном под грудью, — по новой моде, стояла, накинув на плечи кипенно-белый шарф. Темные, падающие ниже талии, тяжелые волосы были прикрыты, синим фригийским колпаком.

— Цвета республики, — восхищенно сказал Робеспьер. «Мадемуазель Бенджаман, Жак-Луи, — он потрепал Давида по плечу, — пишет вас настоящим символом свободы. Марианна, — он ласково улыбнулся, — знамя Франции. Эта картина будет висеть в Конвенте».

— Я очень рада, — сухо сказала Тео, снимая колпак. «У меня сегодня спектакль, господа. Я вынуждена, вас покинуть. Вам накроют холодный ужин в малой столовой. Всего хорошего».

Робеспьер нагнал ее уже у двери: «Это ты настраиваешь Мишеля против меня. Не играй с огнем, Тео, ты же знаешь…»

Она повернулась и презрительно взглянула на него — сверху вниз. «Ты можешь завтра отправить меня на эшафот — отчеканила Тео, — только не забывай — Париж тебе этого не простит. Его величество, упокой Господь его душу, — не сильно-то любили, а вот меня…, - женщина усмехнулась, глядя на бледные губы Робеспьера.

— Бурбона, — собрался он с силами. «Луи Бурбона. Монархия упразднена».

— Как хочу, так и называю, — сладко улыбнулась она. «Можешь зайти к Мишелю, — она кивнула на дверь детской, — ты же отец, — издевательски протянула Тео, — я не могу тебе этого запрещать».

Внутри пахло теплым молоком. Мадам Ланю, в переднике, следила за кастрюлькой, что стояла на треноге в камине.

Мишель, в бархатных бриджах и курточке — сидел за маленьким, по его росту столом. «Это мерзавец Корнель ему сделал, прежде чем сбежать, — вспомнил Робеспьер. «Ничего — найдем, как миленького и казним».

— Франция — медленно, по складам читал мальчик искусно сделанную, рукописную книжечку — моя родина. Францией правит король…

Робеспьер сглотнул и сказал: «Нет, мой хороший. У нас республика».

Мишель повернулся. Мальчик сверкнул ледяными, синими, будто небо, отцовскими глазами: «Уходи. Я хочу своего папу».

— Я твой отец, — Робеспьер откашлялся. «Мишель, ты же знаешь…»

— Ты исчадие ада, — по складам, раздельно произнес ребенок и улыбнулся — торжествующе, победно. Молоко, зашипев, перелилось через край кастрюли. Робеспьер, подавив ругательство — вышел в коридор.

Тео стояла, тяжело дыша, над фарфоровым тазом. Она распрямилась и велела себе: «Нельзя! Нельзя их выгонять, Джону и Марте нужны сведения. Терпи, скоро все закончится. Теодор тут, он позаботится о нас, — женщина повертела в руках увядшую, белую розу, что стояла в вазе:

— Каждую неделю присылает, как и обещал. Господи, шестнадцать лет этим годом, как мы друг друга знаем. Элиза должна сегодня прийти, свежий цветок принести, и записку от него. Моя готова, — она нажала на выступ в шкатулке для драгоценностей. В потайном отделении лежал маленький конверт.

В дверь постучали. Она услышала недовольный голос Франсуа: «Мадемуазель Бенджаман, простите…, Там у нас еще один гость».

Тео открыла дверь и с сожалением подумала: «Постарел он, с тех пор, как Робера убили. Бедный, вон, голова в седине».

— Кто? — тихо спросила она. Франсуа помолчал и, сдерживаясь, ответил: «Не думал я, что у него хватит наглости сюда явиться».

Тео зашла в гостиную и застыла у дверей — Робеспьер разговаривал с легким, изящным, безукоризненно одетым мужчиной, с коротко остриженными, светлыми волосами.

— А! — обернулся Максимилиан. «Позволь тебе представить — гражданин Донатьен Сад, депутат Конвента и наш хороший друг».

Она все молчала, раздув ноздри. Мужчина, склонившись над ее рукой, вкрадчиво сказал: «Давно не виделись, мадемуазель Бенджаман».

Низкие, закопченные своды трактира нависали над простыми, длинными деревянными столами. В полуоткрытые ставни было слышен скрип колес разъезжающихся с рынка телег, ругань возниц, в зал задувал резкий, пронзительный северный ветер.