Семья Смородиновых благополучно прожила в новом доме лето, осень и приготовилась зимовать.

Но уже в начале декабря произошло событие, нарушившее мирную жизнь.

Ночью Смородинов услышал глухой стук отворяемой двери в прихожей. Он приподнялся на постели, сел и насторожился. Не было сомнения: в дом кто-то вошел; конечно, вор. Одно только удивило его: собаки ни дворе, чуткие на чужого, не лаяли… Но вот он явственно слышит, что кто-то идет, направляясь прямо в спальню, и идет свободно, как гость, свой человек, уверенный, что ему здесь нечего стесняться, хотя бы и ночью… Слышно легкое постукиванье каблуков, бряцание оружия…

Дверь тихо распахнулась.

Смородинов взглянул и — обомлел.

Перед ним, в мягком свете лампады, горевшей пред иконами, стоял человек высокого роста, в кафтане с позументом, в меховой шапке с красным шлыком и в желтых сафьянных сапогах; сбоку прицеплена турецкая сабля, а за поясом торчали пистолеты. Из себя пожилой, важный. Черные усы с проседью, по-казацки, спускались книзу, к гладко выбритому подбородку; карие глаза смотрели из нахмуренных бровей твердо и упрямо.

Незнакомец погрозил ему и, бормоча какие-то непонятные слова, исчез, словно растаял в воздухе.

Смородинов потерял сознание, а когда очнулся, то захворал, и хворал долго; однако никому, даже жене, не сказал о появлении в доме привидения.

Прошел год.

Смородинов под вечер возвращался с ипподрома. Недалеко от его дома дорога, шедшая берегом реки, круто загибала и подходила к обрыву. Это место он всегда проезжал шагом и уже приготовился сдержать бег рысака, как вдруг появился ночной незнакомец, загородил коню дорогу и гикнул. Смородинов, бросив вожжи, закричал диким, «не своим голосом», рысак взвился на дыбы, захрапел и шарахнулся с обрыва, увлекая за собой санки и седоков.

По счастью, Смородинов и кучер, упав в мягкий и глубокий снег, отделались незначительными ушибами.

Замечательно, что кучер, по его словам, не видал привидения…

Смородинов с семьей в тот же вечер бежал к тестю и принял твердое решение продать несчастный дом.

Но это намерение ему не пришлось осуществить.

В полночь церковный сторож, отбивая часы, увидел людей, бежавших по снегу босыми, в одном белье, и взывавших о помощи.

Люди эти оказались служащими Смородинова, жившими в надворном при доме флигеле.

Из их показаний полицейским властям выяснилось, что во флигель вошел, не тронув запоры, неизвестный человек высокого роста и «всех поряду» пошвырял с постелей на пол, порвав рубахи и пощипав тело.

Флигель и дом Смородинова были осмотрены, но, как гласит протокол осмотра, «указанного злодея найдено не было, и куда он скрылся, — неизвестно».

Интересно показание стряпки Ерофеевой.

— Когда дом клали, так еще тогда вырыли человеческие костяки, — показала она. — И те костяки не отмолены. Оттого по ночам и бродят их души, да от них же и хозяева сбежали в тестев дом.

Власти принялись за Смородинова, разыскали и потянули к допросу подрядчика и рабочих.

В конце концов, «дело о глумлении нечистой силы» направили на заключение владыки с запросом: «уместен ли поступок купца Смородинова, допустившего погребение, без установленного церковного обряда, костей неизвестных мертвецов, найденных в подвале купленных означенным купцом каменных развалин, оставшихся от дома неизвестного владельца, жившего тут в давние времена, и допустимо ли погребение их в реке, а не в земле, как о том святой церковью установлено?»

Консистория, по резолюции владыки, усмотревшего в поступке Смородинова неумышленное кощунство, наложила на него эпитимию.

При таких обстоятельствах продать дом для Смородинова, конечно, не представлялось возможным. Но вот в Вологду прибыл ссыльный доктор Яблоков. Он женится, ему нужен дом. Смородинов предлагает ему свой.

— А сами почему не живете? — спрашивает доктор.

Смородинов вынужден был сказать правду.

Доктор, выслушав его рассказ, только посмеялся.

— Ерунда! — сказал он. — Ничего этого нет, и существует лишь в вашем воображении.

Ерунда, так ерунда; Смородинову только бы с домом развязаться…

Хлопнули по рукам, и дом остался за доктором.

Последнему пришлось сразу справлять и новоселье, и брачный пир.

Но то и другое началось и кончилось печально. Началось с того, что в буфетной, как вихрем, сорвало со стола скатерть, и вина, посуда, закуски, — все, что стояло на столе, превратилось в бесформенную массу осколков и жидкого месива.

Все были поражены, так как в буфетной, когда произошла катастрофа, не было ни души.

Доктор выбежал на двор, чтобы отправить людей за покупками в магазины, и встретил бежавшего к нему повара.

— Только я вышел в сени, — рассказывал повар, — а он как загремит, да по всей кухне. Я заглянул с порога и ужаснулся: сковороды летят, щетка летит, а плиту водой заливает…

— Кто ж там?

— Да никого нету… он, значит..

— Что за чепуха!

Доктор отворил дверь в кухню, оставив повара в сенях; но едва он переступил порог, как в него полетели посуда, веник. Доктор выскочил, как ошпаренный; повар пустился наутек.

Собрав людей, доктор снова вошел в кухню. Осмотрели все, даже заглянули в подполье и под печку: никого нет. Собрались уже уходить, как вдруг фонарь погас и впотьмах началась такая канонада, что доктор и его спутники опрометью выскочили в сени. А вслед им полетели ведра, кастрюли и другие предметы.

Одновременно и в доме начались такие же явления: огни потухли, посуду и мебель швыряло с места на место. Началась паника. Гости так перепугались, что выскакивали даже через окна и бежали без оглядки.

Весть, что в смородиновском доме нечистый разогнал докторскую свадьбу, с быстротой молнии полетела по городу и собрала перед домом огромную толпу любопытных. Прибыл полицмейстер и констатировал полный разгром и в доме, и во флигеле.

Заседавшая по этому поводу при губернском правлении комиссия пришла к заключению, что «вышеуказанные необыкновенные явления происходят от земного магнетизма».

Смородинов великодушно возвратил доктору задаток и пожертвовал дом в церковь «на помин души неизвестных людей, представившихся в узах и погребенных без отпевания».

Церковь приняла дом и сдала его под постой роты местного гарнизона. Но и солдатам не повезло. Сначала вещи «порхали», как куропатки, а потом каша ушла из котла. Как была в котле, так и вышла из него на пол — «чулком вылупилась».

Роту вывели и расквартировали по обывательским квартирам.

После этого дом сломали и место запахали под огороды.

Но самое удивительное явление представляет так называемая в народе «слушка».

«Слушка» широко распространена среди крестьян в губерниях Архангельской, Вологодской, Олонецкой, Новгородской и в Сибири. По уверению крестьян, она воздействует на человека на каком угодно расстоянии. Девушка, если ее жених ушел на заработки и живет где-нибудь далеко, в городах; мать, сына которой взяли в солдаты, — все, кто разлучен с близкими, дорогими, пользуются «слушкой» — как своего рода беспроволочным телеграфом.

Делается это так.

Влезают на печь, открывают ночную дверку, дымовые вьюшки и говорят с отсутствующим лицом. И, Боже мой, сколько ласки, нежности вкладывается в простые, безыскуственные слова!

Вы, может быть, рассмеетесь и скажете, как тот доктор, о котором говорили, что это — «ерунда». А между тем, обычай этот сохранился от допетровской Руси. Например, плач Ярославны, жены князя Игоря, на стенах Путивля, призывающий стихии в защиту мужа, — разве это не та же «слушка»?

«Слушка» действует, когда, например, девушка хочет, чтобы ее милый не забыл о ней на чужбине. «Он, — говорит девушка, — когда я покричу, вспомнит обо мне, будет тосковать…»

И, действительно, вспоминают и тоскуют.

Расскажу характерный случай, со слов реалиста, работавшего в деревне, на полях запасных солдат, ушедших на войну.

Ермолай, у которого реалисты стали на ночлег, рассказал им, что оба его сына на войне; от одного он получает письма, а о другом — ни слуху, ни духу.