О жизни Ауслендера в следующие три года не известно почти ничего достоверного. Сам же писатель о своих занятиях тех лет писал: «Переменив много профессий, в 1920 году натолкнулся на работу с ребятами. Вдруг оказалось, что дело это для меня интересное, близкое, нужное. Два года служил рядовым воспитателем в детских домах. В далеком сибирском селе (200 верст от города и железной дороги) познал огромный энтузиазм строительства, созидания новой жизни. В обстановке разрухи, голода, незатихавших восстаний строили восторженно новую школу. Эти годы круглосуточной жизни и работы с ребятами (я и спал в общей спальне) останутся незабываемыми для меня по какой-то особенной почти непередаваемой сейчас пламенной напряженности»17.
В 1922 году Сергей Ауслендер вернулся в Москву. Во вступительной статье Грачевой нет никаких разъяснений по этому поводу, и мы вынуждены снова обращаться к воспоминаниям Н. Н. Минакиной: «Семья провела в Сибири пять лет. Прокопий Степанович, оставшийся в Петербурге, дал знать, что в городе очень тяжело. Трудно с продуктами, общая разруха. В 1922 г., когда Варвара Алексеевна умерла (от брюшного тифа в Семипалатинске), вызвал всех в Москву»18. И далее: «Он восстановил свои документы — получил их по распоряжению Менжинского. Его он знал давно, они были в хороших, приятельских отношениях, встречались на писательских собраниях»19. Отрывочная информация о племяннике у Кузмина была. Вот записи в его дневнике: «Сережа скрывается в Томске» (29.08.1920), «Вести о Сереже от художника из Сибири» (17.09.1920), «Приехал Денике из Омска, рассказывал о Сергее» (24.10.1920). Однако прямого общения между ними за эти годы не зафиксировано. Более того, только поздней осенью 1922 года Кузмин получает первое известие от Ауслендера: «Утром приходила Мясоедова со старшей дочерью, благодарить за устройство зятя, и письмо от Ауслендера, очутившегося уже в Москве; издает журнал со Слезкиным и Кожебаткиным» (21.11.1922). К этому моменту Ауслендер уже начал печататься под своим настоящим именем в московском еженедельнике «Театр», поэтому предполагаемое посредничество Кузмина между Менжинским и Ауслендером в возвращении последнего в столицу можно исключить из рассмотрения. Заметим, кстати, что хорошие отношения с Менжинским, участие вместе с ним в одном альманахе, встречи у Верховских — факты из биографии Кузмина, а не Ауслендера. С другой стороны, «в середине 1920 г. начальник секретно-оперативного отдела ВЧК М. И. Лацис передал в секретариат председателя Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкого материалы об антисоветской деятельности партии социалистов-революционеров. Среди них была и небольшая брошюра, написанная С. А. Ауслендером и изданная в Омске в 1918 г. Называлась она „Печальные воспоминания (о большевиках)“»20. Вот что Ауслендер писал в ней о Ленине: «Он проделывает свой ужасный опыт над Россией, он вонзает свой не вполне искусный ланцет в живое тело. Может быть, опыт не вполне будет удачен, может быть, пациент умрет, но разве это важно — важно проверить математическую формулу. Миллионы гибнущих для него — только кролики, глупые, бессмысленные кролики, для того и созданные, чтобы их можно было перерезать, даже не усыпляя хлороформом»21. А вот его рассуждение о Колчаке: «Мы знали много храбрых и безупречных воинов, которые хорошо умели сражаться и умирать, но которым государственные вопросы были чужды, которые многого при всей доброй воле не могли понять и почувствовать. Верховный правитель совместил в себе многое: он не только твердый воин, так хорошо понимающий, что нужно в эти часы решительной борьбы, он также ученый, привыкший свой ум направлять на области разносторонние; ему не впервые пришлось подходить к вопросам общегосударственной и политической жизни; как моряк он многое видел и познал не только из книг, а в жизни различных стран. Все это дало ему широту мысли, не затемненной предвзятыми партийными и теоретическими программами, мысли, согретой пламенной любовью к России, за которую столько раз он готов был умереть, принимая участие в боях»22. Каким образом после таких слов Ауслендер смог вернуться в Москву и остаться в живых — остается самой большой загадкой в биографии писателя.
Как бы то ни было, с октября 1922-го Ауслендер прочно осел в Москве, работал в театре для детей, писал детские книжки, участвовал в литературных кружках. «Этот период в жизни Ауслендера был достаточно благополучный»23. Так выглядит это в воспоминаниях. Если же присмотреться подробнее, то картина складывается менее радужная. Действительно, 7 ноября 1923 года в 1-м Гостеатре для детей состоялась премьера спектакля по пьесе С. Ауслендера и А. Солодовникова «Колька Ступин», но премьера стала возможной только после вмешательства на закрытом просмотре А. В. Луначарского. Впрочем, присутствие народного комиссара отнюдь не уберегло спектакль от последовавших сразу за премьерой разгромных рецензий в «Правде» и «Известиях».
Такая чересполосица в жизни писателя продолжалась и далее. Так, в 1928 году Ауслендер был приглашен в МТЮЗ заведовать педагогической и литературной частями театра. И в том же году Антон Сорокин начинает публиковать в новосибирском журнале «Настоящее» свои скандальные воспоминания о жизни в колчаковском Омске. Одним из героев его повествования был, разумеется, и Ауслендер. Тогда эта публикация, кажется, никак не сказалась на жизни писателя. Работа по созданию ТЮЗов, гастроли с МТЮЗ по стране — от Минска до Баку — вот главное дело Ауслендера в эти годы, но в 1937-м наступила вполне ожидаемая развязка: арест, приговор 9 декабря и расстрел 11 декабря24. Эта дата уже неоднократно цитировалась в публикациях и рецензиях последних лет, и именно ее и следовало привести в конце истории жизни Сергея Ауслендера.
Конечно, мы не станем утверждать, что во вступительной статье нужно было детально останавливаться на той части биографии писателя, которая хронологически выходит за рамки произведений, опубликованных в «Петербургских апокрифах». Однако мы считаем, что для любого читателя более основательное знакомство с этим ярким периодом в жизни Сергея Ауслендера было бы весьма поучительным.
Гораздо более сильное впечатление производит собственно литературоведческая часть вступительной статьи. Нам кажется, что публикатору удалось достаточно глубоко проникнуть в творческую лабораторию Ауслендера-прозаика, и наши замечания касаются нескольких частных вопросов. Например, мы бы не стали столь категорично утверждать, что «сборник „Сердце воина“ был почти не замечен критикой» (с. 37). Последняя дореволюционная книга С. Ауслендера вышла из печати около 30 августа 1916 г.25, и у критики, особенно провинциальной, почти не было шансов не то что проанализировать издание, но даже просто получить его от издателя (военные поражения, беженцы, разруха, наконец, «корниловские дни» и т. п. внелитературные факторы).
Совершенно иное впечатление производят комментарии.
При изучении комментариев к «Петербургским апокрифам» нас постоянно не покидало ощущение, что над ними работало, по меньшей мере, два человека: один — специалист по русской литературе, могущий, умеющий и любящий работать в архивах с первоисточниками, второй (или вторые) — любитель, умеющий читать по диагонали справочники.
Поясним наши мысли на примерах.
Полную историю создания Ауслендером своих произведений восстановить практически невозможно, поскольку почти не сохранился его личный архив26. Тем не менее в некоторых случаях публикатору удалось достаточно подробно и убедительно реконструировать эту историю, используя, прежде всего, переписку Ауслендера из шести государственных архивов. Вторым по значимости источником информации и о жизни, и о творчестве писателя может и должен служить дневник его дяди — М. А. Кузмина. К сожалению, второй его том не был использован Грачевой при работе. А ведь в нем можно найти некоторые уточнения, например, к истории создания романа «Последний спутник» и его реальной предыстории27.