Даниель приметил горстку людей справа от центральной аллеи. Он взволнован и останавливается перед утопающей в цветах могилой Аллана Кардека. Старая женщина сосредоточилась на своем, взывая к этому апостолу спиритизма. «Может быть, она верит, что он тут, рядом с нею, незримый, но внимательный, готовый прийти на помощь. В конце концов, а что я знаю о мертвых?.. Если ты меня слышишь, Сильвен, я хотел бы кое-что тебе сказать. Хотя все это организовал я, тем не менее подлинная вина не моя. И не Марилен. У тебя еще не было достаточно времени на то, чтобы порвать все нити, связывающие тебя с землей. И мне нужно помочь тебе оторваться от нее».

Поодаль сверкали блицы фотоаппаратов. Марилен выдавливает из себя две слезинки и падает в обморок, поддерживаемая Евой, которая вернулась из Лондона к самой развязке. «Какая замечательная актриса! А ты и не подозревал, Сильвен. Ты считал ее бездарной, и с этого слова все пошло-поехало. Я должен тебе объяснить, бедная душа! Это Марилен обнаружила твой „труп“ по возвращении со студии. Она сочла тебя мертвым. Прочла письмо, оставленное тобой. Какой удар! Потеряв голову, она тотчас позвонила мне. Да-да! Ты не мог знать, что мы с ней… Понимаешь ли, кончилось тем, что мы и не переставали быть супругами. А ты? Ты так мало уделял ей внимания!»

Даниель отходит в сторону, пока немолодая особа в трауре кладет на могилу букетик полевых цветов. Он вспоминает про телефонный звонок Марилен, который застал его врасплох. Что оставалось ему делать? «Что сделал бы на моем месте ты, Сильвен? Ведь если бы твое письмо предали гласности, ответственность за твое самоубийство пала бы на нас. Выходит, его следовало скрыть. Но следовало также изъять пистолет — так или иначе, а твое самоубийство вовлекало нас в ужасно скандальное дело. В таких случаях мысль срабатывает молниеносно, и я в один миг обозрел все аспекты проблемы. Если письма больше нет, если оружия больше нет — полиция окажется перед лицом таинственного преступления, а твоя смерть утратит характер личной драмы, рискующей погубить нас в общественном мнении. Я диктовал Марилен линию поведения. Мы оба считали свое дело правым. Но как на беду, существовал эпизод с автоответчиком, и меня арестовали. Вот с этого момента я и задумал всех перехитрить. Прости меня, Сильвен!»

Даниель прошелся среди могил. Как тяжело вести тяжбу с мертвым. «Ты должен верить мне, Сильвен. Я сразу сообразил, что если дело примет для меня плохой оборот, то при посредстве Марилен я всегда сумею выкрутиться, предъявив письмо в доказательство твоего намерения покончить с собой. Следовательно, мне нечего было страшиться, и я мог отсиживаться, ограничиваясь заверениями о своей невиновности. Ты прекрасно видишь, какая сложилась ситуация. Я был уверен, что время работает на меня. Между нами, Сильвен, да разве бы ты и сам не отказался от подобной удачи, когда вся пресса занята тобой одним? Наоборот, ты подпитывал бы такую рекламу. Вот и я тоже — я позволял расти ставкам на этом аукционе.

Я хорошо знал, что в тот день, когда полиции станет известно, что ты хотел себя убить, ты сможешь считать себя конченым человеком. И тогда уж мы — Марилен и я — возьмем реванш. Да вот только Марилен было этого мало. Ты приводил ее просто в бешенство. И в конце концов она пожелала, чтобы ты наложил на себя руки. Ведь ты ужасно ее унизил. Так что око за око — тебе тоже надлежало испить всю чашу унижения до дна. Вот почему она так изводила тебя, бедный мой старик».

Внизу толпа начинает редеть. Даниель скрывается в боковой аллее. Он видит издали, как с кладбища уходит Марилен, приложив платочек к губам, сгорбившись, опираясь на Еву. Даниель выжидает еще с минуту и, когда воробьи снова завладели кладбищем, наклоняется подобрать гвоздичку среди цветов, возложенных на свежую могилу Аллана Кардека, и направляется к розовому склепу Дорелей. Он долго собирается с мыслями и наконец кладет цветок на могильную плиту.

«Пистолет, — бормочет он, — пуля… Это придумал не я…»

Тетя

Mamie (1983)

Перевод с французского Т. Ворсановой

Часть первая

Тень за окном, колеблясь, как ветвь на ветру, перечеркнула стекло сверху донизу. Взрезанное, оно осыпалось, и рука в перчатке нащупала задвижку. Окно растворилось, и фигура, еще более черная, чем сама ночь, ступила в коридор. Застыв на какое-то время в полной неподвижности, человек вслушивался в тишину. Наконец тоненький луч света, как белая тросточка, протянулся перед ним, и неуверенной походкой слепого он двинулся по коридору. Дверь. Еще одна дверь. Вздох облегчения. Спальня Амалии. Тень остановилась. Это здесь.

За перегородкой тяжело дышала спящая женщина. Луч света выхватил из темноты дверную ручку. Ее ловко, не торопясь, повернули, фонарь погасили. Комнату слабо освещал ночник. Шаг. Еще один шаг. И еще. Человек явственно увидел Амалию, прижимающую к себе своего ребенка. «Как трогательно!» — подумал он.

Открытая дверь вела в детскую. Он остановился на пороге, снова зажег фонарик и обшарил лучом стены. Красивые ковры. Ветряные мельницы, парусники, дельфины. Все голубое и розовое. Луч опустился ниже, выхватил из темноты две колыбельки и сладко спящего в одной из них младенца, с кулачком у губ.

Человек склонился над кроваткой, повесил фонарик на пуговицу куртки и откинул одеяльце. Подложив одну руку ребенку под голову, а другую под ягодицы, он поднял его, не разбудив. Затем, держа ребенка как приношение, снова прошел мимо кровати Амалии и, сделав считанные шаги, добрался по коридору до окна. Раздался тихий свист. Соучастник, сидевший на самом верху приставной лестницы, взял ребенка на руки и исчез. Вслед за ним в темноту нырнул, как пловец, и похититель.

— Еще раз спасибо, дорогой мой, — сказал Клери. — Мы вас увидим на будущей неделе?

— Никак не раньше субботы, — ответил нотариус. — У меня сейчас дел по горло.

Жак Клери закрыл дверцу и опустил стекло.

— Постарайтесь притащить Бельереса. Этот юноша просто очарователен.

Нотариус склонился к самому уху Клери:

— Ирен сегодня выглядит очень усталой.

— Ничего, это у нее пройдет, — проворчал Клери.

Ирен закурила. Она сделала вид, что ничего не расслышала.

— И все-таки будьте поосторожней! — снова заговорил нотариус.

— Знаю, знаю, — или пить, или водить… — пошутил Клери. — Ну ладно! Всего доброго, Альбер.

Он рывком тронулся с места. Нотариус смотрел на удаляющиеся огни роскошного «порше», затем поднялся по ступенькам крыльца; на лицо ему упала капля дождя, и он взглянул на затянутое тучами небо.

— Опять дождь пошел, — сказал он, вернувшись в гостиную.

— Ну что, — спросила его жена, — как там дела? У нее все та же похоронная мина.

— Все та же, разумеется. Другой у нее про запас нету. — Он заговорил, обращаясь к Бельересу: — Это нечто особенное. Уверяю вас. Вот вы ее первый раз видели, и какое у вас от нее впечатление?

Архитектор отставил свой бокал с шампанским на столик возле дивана.

— Мне она показалась несколько зажатой, — сказал он.

Мадам Тейсер снисходительно улыбнулась:

— Муж ваш не хочет говорить лишнего. Ну а вы, Ивонна, скажите честно…

— Мне, признаюсь, она показалась несколько… странной. А главное, по-моему, они не очень ладят между собой.

— О! — воскликнул Шарль Тейсер. — Они совсем не в ладах.

— Мой муж их пользует… как давно, Шарль?

— Шесть лет… Ну да, с тех пор как они поженились. Тогда-то все и началось.

— С ума сойти, как они оба изменились, — заметил нотариус. — Он ведь был просто хорош собой, правда, Сюзанна? Молодцем он никогда не казался, но всегда весел, легок на подъем, в общем, у него было все, чтобы нравиться женщинам. А она… Ну, я всегда считал, что она вполне в моем вкусе.

— Вот так кое-что выясняется, — пошутил доктор. — Ай да Альбер!