С появлением же ракет и истребителей необходимость в рискованных наземных налетах на аэродромы отпала, да и тяжеловато было до них теперь добираться. Но все-равно, почти до самого Нового Года основная нагрузка на отражение воздушных атак лежала на истребителях. Пока же, в ноябре, основным препятствием к массовому использованию ракет было недостаточное количество операторов — не всякий человек мог четко вывести ракету на самолет, да и тем, кто мог, требовались постоянные тренировки — для них сделали специальные тренажеры, в которых по слегка выпуклой плоскости катался стальной шарик и поворотами рукоятки оператор был должен удержать его в центре.
Подобные тренажеры мы делали и для летчиков, и для танкистов, что позволяло нам существенно экономить моторесурс. Для обеих категорий были сделаны тренажеры, повторяющие рычаги танка или рукоятку управления самолета. Поначалу они также катали шарик по поверхности, а в ноябре инженеры ввели обратную связь — воздействие среды на рукоятки управления моделировалось электромоторами со случайным управлением — тренироваться стало гораздо тяжелее, зато руки привыкали компенсировать отклонения точными и минимальными движениями, что позволяло, пересев на технику, сходу к ней приноравливаться, так как в ней были сходные условия и соответственно требовались такие же навыки действий руками.
Затем пошли еще дальше и стали делать тренажеры, повторяющие основные элементы управления аппаратами. Так, для танкистов ввели моделирование работы сцепления, тормоза, газа, а для авиаторов — рукоятку газа. Наблюдатели задавали режим движения и следили за действиями обучаемых, отмечая их ошибки и тренируя раз за разом повторяющиеся ситуации, пока руки обучающихся не начинали действовать в автомате. Параллельное знание теории работы систем и механизмов давало учащимся комплексное представление не только о работе механизма, но и представление о том, как их действия повлияют на работу в конкретных условиях — все это закладывало навыки управления на уровень инстинктов. То есть в обучении работе с техникой мы пытались повторить те же принципы, что и для стрелковых подразделений. Для зенитчиков такие методы были введены еще ранее, там тренажером выступала сама зенитка, так как у нее не было критичного моторесурса и ее можно было гонять непосредственно вживую.
Глава 28
Но все это было уже в декабре-феврале. Октябрь же закончился для нашей страны двояко. С одной стороны, мы овладели и удержали Вильно, войска северо-западного фронта отбросили немцев от Ленинграда, сняв тем самым блокаду. С другой стороны, немцы захватили-таки Смоленск — стало понятно, что там делала их группа войск, которая постоянно увеличивалась. Мы сообщали об этом большой земле, но те либо не приняли наши сообщения во внимание либо, что скорее всего, все-таки не смогли противостоять наступлению, хотя более хорошо подготовленная оборона остановила немцев в ста километрах восточнее Смоленска. Киев оставался нашим. Одесса была окружена, но также оставалась у нас и сообщалась через Черное Море.
Видимо, неудача под Смоленском склонила советское руководство принять наше требование и признать образование на западных областях СССР Западной Советской Социалистической Республики. границы были определены условно — "что сможете взять у фашистов и удержать".
Прецеденты уже были — Белоруссо-Литовская ССР в 1918 м — существовала несколько месяцев, потом — западная область — включала Минск и Смоленск — в 23(27?)-36(38?) годах. Полоцк опять же отдали Белоруссии… Да много территорий тасовали в первые два десятилетия советской власти — передавали и отбирали у республик, укрупняли и разукрупняли губернии и области. Так что никого не удивило ни образование новой республики, ни ее пока не определенные границы.
По членам семей советских граждан, находящихся на нашей территории, была достигнута договоренность, что их не тронут, будут способствовать скорейшему воссоединению семей на той территории, которую они выберут, и корреспонденцию будут доставлять по адресатам, но так, чтобы власти СССР могли ее просматривать. Но мы продавили, чтобы, если письма не пройдут цензуру, их не уничтожать, а возвращать с пометкой, но получателю сообщать что им было послано письмо — так хотя бы людям было понятно, что была попытка связи и ее надо повторить, поменяв текст письма.
Некоторые наши товарищи восприняли в штыки новое образование, они опасались что это первый шаг к тому, чтобы отколоться от СССР. Часть таких "товарищей" пришлось перевезти на большую землю. Но основная масса населения восприняла новости как минимум спокойно, а некоторые и с радостью, так как нам достались архивы местных партийных органов и НКВД, по которым были начаты расследования о репрессиях — проверялась законность обвинений и условия получения доказательной базы. Стали выноситься приговоры, иногда и заочные. Ряд лиц были арестованы, сняты с должностей, либо понижены в званиях — навсегда или с испытательным сроком. Газеты СССР об этом не писали, но мы старались распространить эту информацию, и по стране пошли шепотки что после победы так будет везде. В результате НКВДшники умерили свой пыл, так как было неизвестно, вдруг и на самом деле их ретивость выйдет им потом боком.
Людей, по которым приговор был пересмотрен, запрашивали у руководства СССР из лагерей. Пока руководство СССР нуждалось в нас, поэтому, хоть и скрипя зубами, но шло на освобождение людей. Потом это нам конечно аукнется.
Между двумя частями СССР потянулись ручейки переписки, из которых народ узнавал о нашей жизни.
Как мне ни хотелось стать тихим технарем, у меня это не получилось. Как волна понесла меня в самом начале, так уже и не отпускала — пришлось стать политиком, лишь изредка занимаясь техническими вопросами, да и то все больше на уровне консультаций. Нет, я понимал, что в любом случае мне пришлось бы много консультировать, но тут потребовалось нести еще и представительские функции — встречаться с людьми, выступать на митингах и собраниях. А я этого не любил. Меня угнетало всякое общение с людьми — после даже получасового совещания мне требовался отдых — голова просто не варила. Здесь же, коль от всего этого было все-равно не отвертеться, пришлось перестраивать свое подсознание, чтобы оно воспринимало всю эту суету не как выпивающую силы, а наоборот, это я как бы напитывался новыми силами. И действительно, хотя поначалу поймать нужные ощущения мне удавалось с трудом, но чем дальше, тем проще мне становилось входить в состояние приподнятости, радости от общения с людьми. И вскоре я заметил, что это состояние приходит уже автоматом — мне на самом деле стало начинать нравиться общаться с людьми. Я предвкушал новые и не совсем новые лица, разговоры, ситуации.
Но не все ситуации были полезны. В ноябре я отметил очередной юбилей — семидесятое покушение на меня. Вместе с другими опасными ситуациями — бомбежками, обстрелами, засадами, участием в боевых действиях — количество опасных для жизни ситуаций уже перевалило за две сотни — мною овладел стальной фатализм.
Он стал моим щитом не только против непосредственной физической опасности, но и отложенной. Если раньше я считал достаточной защитой от властей СССР небольшой коллектив, под прикрытием которого я проскользну в советское общество, когда перейду линию фронта, то сейчас, так как я засветился по полной, пришлось создавать небольшой культ личности — мне казалось, что только всенародная если не любовь, то хотя бы известность, могут защитить меня от властей — если те будут видеть, что за мной, пусть и на словах, стоят значительные массы населения, меня не тронут. Конечно, было глупо рассчитывать на это, учитывая судьбу Троцкого, Бухарина и прочих политических деятелей, которые были не менее, а скорее даже более известны и знамениты, поэтому одновременно я старался улучшить и жизнь народа, чтобы его любовь ко мне, если она есть, подкреплялась ощущение заботы. Поэтому и приходилось вставлять в газетные статьи об улучшении жизненных условий упоминания обо мне — за этим следила служба агитации и пропаганды.