Столкнувшись заново с профессором Шепардом, Энтони уже не был так уверен. Профессор был моложе, чем ему показалось вначале ее мальчишеский вид оказался никудышной маскировкой пожалуй, ему было под сорок, но одевался он и держал себя старше своих лет. Однако, даже в одежде, делавшей его старше, были заметны штрихи денди: черные туфли отполированы до зеркального блеска, ладно скроенный костюм-тройка, гармонировавшая с посеребренными волосами белая рубашка сияла чистотой и была отлично отглажена, а галстук переливался сине-зелеными тонами. И голос у него тоже был одновременно и повелительным, и вкрадчивым. Даже когда он вещал о том, как мастерски Пьеро владел пространством и о достаточно скороспелой идее застывшего времени, Энтони мог вообразить, как этот же голос произносил: «Сними платье и встань там, где я могу тебя видеть». Это был голос не человека, беспомощного в любви своей, но хищника, пленяющего тем, что отказывает в привязанности. Так почему же отсутствовала его последняя рабыня?

Тревога начала овладевать им, и он не мог дольше оставаться там. Под покровом темноты, пока профессор Шепард возился со слайд-проектором, он выскользнул из аудитории, отомкнул велосипед и, пробиваясь через внезапный слепящий ливень, поехал в Джерико. Ее маленький домик был освещен и выглядел уютнее, чем неделей раньше, но, когда он постучал в дверь, ему открыла пожилая женщина в халате, сжимавшая в руке перепачканную чистящим порошком губку для ванной.

— Так это вы, — не давая ему войти, сказала она, когда он спросил Рейчел.

— Извините. Мы не знакомы.

— Нет, но ясно, кто вы такой. Вы опоздали. Скорая помощь увезла ее в Рэдклифф час назад. А в каком состоянии наша ванная комната! И у вас хватает наглости появиться здесь сейчас!

В узком коридорчике позади женщины прошаркал ее муж с вопросом: «Это он?» Но Тони уже вскочил на свой велосипед и понесся вверх по улице к служебному входу в больницу.

Она была в реанимации в Рэдклиффе, а затем ее перевели в психиатрическое отделение на другом конце города. Когда, наконец, он отыскал ее, ситуация в палате показалась ему странно похожей на ту, что случилась только что. По пути он купил цветы в больничном киоске, что, возможно, вдобавок к Данте было ошибкой. Медсестра, к которой он обратился, взяла цветы с таким видом, как если бы они объяснили ей все, что нужно, и была с ним холодна.

— Вам повезло, — сказала она. — Не уверена, что могу сказать то же самое о ней. Ее койка последняя слева. Даю вам пять минут, потом ей нужно будет отдохнуть.

В лице Рейчел было немногим больше цвета, чем в подушке. Под больничной ночной рубашкой она вся казалась составленной из болезненно торчащих углов. Без берета или шарфа прямые и жирные волосы висели за ушами, которые, как он теперь видел, были небольшими, но немного торчавшими. Она сонно пошевелилась, затем, увидев, кто пришел, попыталась сесть. И тогда он увидел, что оба ее запястья туго забинтованы.

— Энтони, — невнятно пробормотала она.

— Нет-нет, — сказал он, пододвигая стул. — Не пытайтесь говорить.

— Я не пьяна, — сказала она. — Это таблетки. Ох, потрясающие таблетки. Когда я закрываю глаза, я вовсе не сплю, я просто отключаюсь, вроде как выключить свет… и тьма такая мягкая, такая податливая, прямо как подушка.

На несколько медленных секунд глаза ее закрылись, и в это время он отчетливо услышал, как другая женщина в палате шепчет «Отче наш». Она открыла их снова, посмотрела на него как бы заново и сказала: «Ты принес мне цветы».

— Да. Извини. Они не очень…

— Они отвратительны. А ты такой милый. Милый Энтони.

— И это, — он положил на одеяло сверток в оберточной бумаге от букиниста. — Боюсь, читать это здесь будет немного трудновато.

У него росло чувство того, что он окружен пациентками, которые находились в более или менее схожем бедственном положении. Она казалась ему невообразимо прекрасной. — Что я могу сделать? — спросил он, стараясь не плакать, но чувствуя, что слезы подступают к глазам. Казалось, он ощущает, как ее раненый дух трепещет у него в ладонях. — Кому я могу сообщить о Вас? Вашим родителям?

— Боже упаси, нет.

— Куратору?

— Я не студентка.

— Тогда профессору Шепарду?

— К черту его! — громко выдохнула она, напугав его. Она хихикнула и покачала головой. — Никому, — вздохнула она. — Только ты, ты милый, — и снова закрыла глаза.

Подошла медсестра, и он встал, чтобы опередить ее. Медсестра взяла цветы с легким оттенком презрения. — Я поставлю их в вазу для нее, — сказала она. — Пора уходить.

— Когда я могу вернуться?

— Завтра. Часы посещения с двух до четырех. Вы оставили пакет на кровати.

— Ой. Нет. Это для нее.

— А… — и медсестра сунула книги, еще в обертке, в шкафчик рядом с койкой Рейчел.

Когда он пришел на следующий день, на сей раз с фруктами, тайком пронесенной шоколадкой и романом Джорджетт Хейер из книжного киоска, поскольку эта книга выглядела более утешительной, нежели Данте, его остановила женщина-врач приблизительно того же возраста, что и профессор Шепард, и суровая, словно монахиня. Только вместо распятия у нее на груди висел стетоскоп. Однако, она была добрее медсестры.

— Вы отец? — спросила она.

— Простите?

— Вы друг мисс Келли?

— Да.

— Может быть, она вам не сказала. Она беременна. Срок два месяца.

— Ну и ну.

Он сел, невольно подтверждая ее предположение.

— Вы не помолвлены или…

— Нет, но…

— Хм?

— Я могу позаботиться о ней.

— Вы можете забрать ее из Оксфорда? — спросила она. — Полная перемена обстановки была бы лучше всего.

— Я живу в Пензансе.

— Отлично. Она сохранила ребенка, несмотря на передозировку и потерю крови. Она крепкий орешек. Они оба молодцы.

— Вот как, — сказал он, и голова у него пошла кругом. — Хорошо. Когда она сможет выписаться?

— Возможно, в конце недели. Она довольно сильно себя поранила, и я хочу быть уверенной, что она достаточно окрепла. От антидепрессантов она будет как пьяная. Полагаю, у вас дома есть врач, к которому она сможет обратиться?

— Да, — сказал он, не имея об этом ни малейшего представления, поскольку ни он, ни его дед никогда не болели. Он подумал о своем лучшем друге, Джеке, который получил недавно диплом врача и вернулся домой, но никак не мог решить, становиться ли врачом общей практики или художником.

На том и порешили. Мнения Рейчел ни по какому вопросу не спрашивали. Ей просто сообщали. В тот день она спала, так что он просто сидел и держал ее за руку целый час, пока на него не начали поглядывать окружающие, но, когда он пришел на следующий день, она уже сидела, поджидая его. Она, точно пьяная, неразборчиво пробормотала: «Мне сказали, что ты забираешь меня к себе домой». И эта смазанность речи начала казаться ему тревожно привлекательной.

— Что ж… Мало ли что они тут могли наговорить, я просто… я просто мог бы отвезти Вас обратно, если хотите. Врачу об этом и знать необязательно.

Но его слова расстроили ее, она затрясла головой и заплакала.

Так все и устроилось. Он встретился со своим руководителем и ухитрился сообщить ему новости таким образом, что слова его не были ложью, но в них звучало больше морального долга, чем было, пожалуй, на самом деле. «Очень близкий мне человек, молодая женщина, тяжело больна и нуждается в моей заботе о ней, — сказал он. — Потому что у нее больше никого нет. Я понимаю, что занятия придется бросить, я очень серьезно обо всем подумал, но не вижу другого выхода».

Руководитель, явно почуяв, что у Энтони слабеет энтузиазм к Смоллетту и к диссертации, проявил глубочайшее понимание.

— Если вы сможете вернуться в следующем семестре, дайте мне знать, и мы посмотрим, что сможем сделать, но…

— Думаю, мне, вероятно, придется искать работу, — высказал он мысль, которая вот только что пришла ему в голову. Он выбрал работу над диссертацией после первой степени, наполовину из-за того, что единственным будущим, которое он мог представить себе со своей степенью по английскому языку, было учительство.