Изо дня в день и в разные времена года этот пляж претерпевал разительные перемены, что было одной из причин, по которым он был таким неповторимым. Иногда песок сносило на одну сторону, иногда — на другую. Иногда ручей вымывал в песке извилистое, глубокое и узкое ущелье, по которому обожали скатываться вниз собаки и дети. Иногда поток прокладывал себе скрытый путь под поверхностью пляжа, и его было невозможно обнаружить до того самого места, где он выплескивался в прибой. Иногда песок оказывался девственно чистым — как сегодня. А бывало и так, что на нем громоздился увлекательнейший хлам, смытый с проходящих судов: подошвы от резиновой обуви, пластиковые бутылки, ломаные ящики для упаковки. А однажды, к восторгу Гарфилда и Хедли, на пляже оказался хитроумный гальюн с какой-то яхты, состряпанный на скорую руку из туалетного сиденья красного дерева и старого стула из столового гарнитура.

Случалось, что на несколько недель подряд песок исчезал практически весь, и увидеть его можно было только с вершины утеса в виде отмели, появляющейся в широком устье залива. Тогда наружу выступало каменистое основание пляжа, завораживающий слой скругленных валунов на гранитном шельфе, отлого уходящем вниз, где так легко можно было вывихнуть лодыжку. Когда песок уходил, купаться становилось сложнее и менее комфортно, но зато имелось и преимущество — это отпугивало случайных посетителей и детей. И если удавалось найти достаточно широкий валун и постелить на него полотенце, достаточно толстое для того, чтобы заменить подушку, тогда этот пляж все еще мог сойти за вполне приличное место для раздумий и дремоты, неги в тепле, исходящем от просоленных морем глыб, под звуки ручья, журчащего где-то под ними.

— Ты идешь со мной? — спросила она Петрока. — Заплыв со старушкой мамкой в честь дня рождения?

Она уговорила его надеть плавки вместо шортов, потому что обычно он не в меру стыдливо относился к переодеванию на людях, пусть даже и в пещере. Но ему нравилось его занятие — он пытался отвести или перегородить ручей, устанавливая камни и втыкая пучки водорослей, посему он с мимолетной улыбкой только отрицательно покачал головой.

Она понимала, что следовало бы намазать его солнцезащитным кремом — у него была легко сгорающая бледная кожа, гармонирующая с темно-рыжими волосами — но он ненавидел, когда она начинала приставать к нему с пустяками, да и солнце еще не жарило вовсю. К тому же, у нее было нескромное страстное желание увидеть его в веснушках. Поэтому она оставила его в покое и заставила себя шагнуть в волны, боясь взвизгнуть или вздрогнуть от холода. Она заставила себя нырнуть, чтобы миновать то самое мгновение, когда соблазн выскочить из воды может еще пересилить, и сделала несколько гребков под водой. Когда же она, задыхаясь, вынырнула, то обнаружила, что оказалась в одном из необъяснимо теплых полос, созданных течением. Она помахала Петроку, обеспокоенно следившему за ней, и он помахал в ответ. Потом легла на спину и, с силой отталкиваясь ногами, проплыла еще несколько ярдов. Но память об уроках плавания в старших классах была слишком свежа, и вскоре она попросту держалась на поверхности как поплавок, разглядывая утесы и небо, а затем уставилась на маленький самолет, тащивший флаг с рекламой какого-то развлечения, которое они никогда не увидят. Потом она перевернулась на живот и увидела тюленя, наблюдавшего за ней с расстояния ярдов в пять, не больше, достаточно близко, чтобы она могла уловить еле слышное негодующее фырканье в его дыхании. Она замерла, держась на плаву, желая подобраться к нему поближе, хотя подозревала, что тюлени далеко не так безобидны, как кажутся. Вдруг рядом с ним появился еще один, гораздо меньшего размера и тоже уставился на нее; возможно, детеныш или просто самка? Она оглянулась через плечо на берег, надеясь привлечь внимание Петрока не спугнув при этом тюленей, но он был погружен в строительство плотины, поэтому она вернулась к тюленям и насладилась целой минутой общения с ними с глазу на глаз, прежде чем они ускользнули из вида.

Закоченев от холода, она поплыла назад к берегу и поспешила к своему полотенцу. Она недавно купила некий пляжный халат, синий махровый халат с объемным капюшоном. Она не могла смириться с тем, что пора перейти на крой купальника более подобающий почтенной женщине, но рождение четырех детей привело ее к осознанию того, что фигура приобретала все более отчетливую грушевидную форму, а на бедрах все более явно проступали вены. Ей нравились пляжные халаты, она чувствовала, что состарившись и полиняв, он будет выглядеть только лучше. Она предложила купить халат и Петроку, поскольку он будет защищать кожу мальчика, а сам он будет в нем очаровательно выглядеть, но Петрок отказался, потому что халат похож на девчачье платье.

Вероятно, он был прав. Ее беспокоило, что слишком много неправильной любви могло подтолкнуть мальчиков к гомосексуальности, но Джек заверил ее, что это находится полностью вне материнского контроля.

Она удобно устроилась на песке, прислонившись спиной к особо плоскому участку скалы. Лежать на этой стороне пляжа было довольно рискованно, потому что высоко над головой нависали большие камни, едва прикрытые торфом и сланцем, но именно здесь солнечный свет падал лучше всего и именно отсюда открывался самый лучший вид. Из сумки для пикника она извлекла альбом с пеналом и начала рисовать сводчатую арку, которую море выдолбило из скалы на теневой стороне пляжа.

Форма была интересной, но схватить ее только карандашом и несколькими цветными мелками было сложно, ведь свет и тень там сходились в крайностях. Но работа над плоскостями воды — совершенно неподвижный темный омут в песке под аркой и ослепительная синева открытого моря, испещренная кое-где белыми мазками, мелькавшая за пределами арки — натолкнула ее на идею картины или даже серии картин. Слои краски, самым точным образом незаметно переходящие от оттенка к оттенку, можно положить полосами, как в стопке блюдец из пирекса[10], на которую она как-то раз загляделась в больничной столовой.

Она бросила работать над эскизом и стала заполнять страницу за страницей набросками, подтянув колени и согнувшись над ними.

Погрузившись в работу, она едва замечала ход времени. Какие-то люди пришли на пляж с собакой и полезли в пещеры, громко разговаривая о птице, которая, как они считали, там гнездилась, а потом ушли. Петрок неслышно пошмыгал вокруг нее, взял бутерброды и пирог со свининой, помидоры и яблочный сок. В какой-то момент, когда она снова вернулась к созерцанию арки в скале — видя ее и в то же время не видя, пока в уме у нее образы уже складывались и менялись местами на холсте — в поле зрения вошел человек и отвлек ее. Он был точно сошедший с иллюстраций Мервина Пика — невероятно высокий, худой и старый, возможно, лет семидесяти. Она наблюдала за ним, пока он наполовину разделся, и, оставшись только в брюках цвета хаки, опрометью ринулся в мелководный прибой и также стремительно выскочил оттуда, подобно голенастой длинношеей птице, шлепая по воде и наклоняясь, чтобы поймать руками пену и смочить лицо, шею и, что самое странное, поясницу тоже. Она видела, что Петрок, дальше вверх по пляжу копаясь в нанесенной высоким приливом гальке, тоже наблюдал за человеком, и улыбнулась сыну. Затем они увидели, как мужчина, потоптавшись на своей футболке, отряхнул ноги насухо, оделся и снова ушел, карабкаясь вверх по валунам и глине с удивительной ловкостью. Его короткий визит продолжался шесть или семь минут, точно ускоренное воспроизведение записи детской радости посреди зрелого удовольствия долгой прогулки по вершине утеса.

Она начала беглый рисунок типа комикса: человек в волнах, накатывающихся на берег, но ее снова отвлекли свет на воде и абсолютно не водные формы, которые она там приметила, если смотреть достаточно долго — некую сеть из тарелкообразных форм и изгибающихся дисков. Потом она вспомнила, что некоторые из цветных мелков, которыми рисовала, были водорастворимыми, поэтому она поэкспериментировала, смочив уголок носового платка в яблочном соке, и стала выборочно протирать свой рисунок поперек. Она играла и работала, была полностью поглощена своим занятием и счастлива.