Когда оно было опровергнуто, физики стали думать, что из космоса приходят к нам электроны, Но и такое предположение оказалось ошибочным.

До протонов очередь дошла только в сороковых годах. И в том, что ученые окончательно убедились в ядерной природе гостей издалека, была большая заслуга многих наших экспериментаторов-космиков, проводивших исследования в горах и в стратосфере.

Разумеется, космические протоны ничем не отличаются от ядер земного водорода и сами по себе они вряд ли возбудили бы острое любопытство исследователей элементарных частиц. Весь интерес, который питают к ним физики, особенно экспериментаторы, корыстного происхождения: эти протоны, залетающие к нам из космоса, совершенно бесплатно снабжены колоссальной энергией. Расходы на их ускорение взяла на себя вселенная, за что экспериментаторы ей весьма благодарны. Почти световые скорости, — те десятки, сотни, тысячи и даже миллиарды миллиардов электроновольт энергии, какими перегружены пришельцы из мировых глубин, — делают их незаменимыми участниками физических экспериментов, нечаянно проводимых самой природой в воздушном океане. Эти протоны — действительно могучий молот Космоса. Он бьет по веществу нашей атмосферы, покоящейся на Земле-наковальне. И эти удары вызывают бесценные для физиков искры ядерных превращений. И что всего ценнее — превращений самих элементарных частиц.

Вот тут-то исследователи «первооснов материи» и погружаются в область тончайшей алхимии. И знают: здесь их могут подстерегать любые неожиданности. Эти искры, эти вторичные частицы, — по правде говоря, они уже недостойны носить высокое и таинственное звание космических, — рассказывают о мире «первооснов» такие поразитёльные новости, каких никогда не смогли бы сообщить истинно космические, залетные протоны. Рождаясь в результате насильственного вторжения таких протонов в глубинную структуру материи, вторичные частицы выдают секреты этой структуры. И легко понять, почему несколько лет назад академик Д.В. Скобельцын сказал: «Я думаю, что, если проследить за историей физики в последнее время, страница, относящаяся к развитию наших знаний о космических лучах, быть может, окажется одной из наиболее интересных и увлекательных».

На протяжении трех десятилетий вторичные космические лучи щедро рассказывали физикам новость за новостью, одну другой неожиданней. Исследование состава этих лучей и возбудило у наших экспериментаторов надежды на открытие новых элементарных частиц при киносъемках на горе очарований и разочарований.

…Наверное, уже вызывают досаду эти навязчиво красивые, но не разъясненные слова. Почему «очарований»? Почему «разочарований»? Не пора ли, наконец, растолковать, в чем тут дело? Согласен, давно пора. И сейчас все станет ясно само собой. А попутно, может быть, станет ощутимей не только дух приключений (и художнический дух) в изучении «первооснов», но еще и драматизм, сопутствующий научным разысканиям экспериментаторов в невидимом и неслышном мире элементарных частиц.

Мне в самом деле верится, что на Арагаце возникнет со временем целый научный городок. Я мысленно вижу обжитые берега Кара-геля: по соседству со старыми лабораториями космиков — новые здания, асфальтовые дорожки, оранжереи, по-северному скудные, но живые сады. Вон биологическая станция и рядом, быть может, станция вулканологов, а дальше — сооружения, воздвигнутые исследователями погоды, физиологами, авианавигаторами, геофизиками, да и мало ли кем еще?.. А в стороне и выше — высокогорная гостиница туристской базы. И над нею, может быть, и вправду светящееся название «Мезон». Почему-то мне совершенно реально видится во тьме неоглядной ночи это неоновое слово, напоминающее об исканиях тех, кто столько сделал для освоения арагацкого поднебесья. (Осенью 1960 года в газетах промелькнуло сообщение, что высоковольтная линия электропередачи уже дошагала до Кара-геля. Значит, замолк движок на горе, и ток пошел наверх из долины! Это начало будущего.)

И вот очень хочется представить себе, что будут отвечать старожилы Арагаца любопытствующим туристам, когда те зададутся естественным вопросом: отчего это кому-то пришло на ум вычертить в здешнем небе неоновыми трубками непонятный научный термин «Мезон»?

— Это целая история… — ответит старожил. — Долго рассказывать…

— А если в общих чертах?

— Ну, разве что в общих чертах…

Пожалуй, старожил улыбнется про себя, он припомнит, как Ильф и Петров в свое время заметили, что на Востоке обязательно рассказывают легенды о несчастных красавицах, которых ревнивые деспоты швыряли в горные озера с прибрежных скал. Возвышенные кочующие легенды для романтического объяснения местных названий… А тут — проза науки, пот, годы однообразного труда, черное озеро без красивых легенд. Но, может быть, старожилу подумается, что всякое время творит свои предания? Что же касается романтичности их, то еще не известно, что предпочтительней.

Как ни бегл будет рассказ старожила, начать ему придется издалека: с возникновения самого слова мезон. Оно появилось в науке о микромире незадолго до войны.

В 1935 году молодой японский теоретик Хидэки Юкава, как очень многие теоретики в ту пору, был поглощен размышлениями над природой ядерных сил. Всего тремя годами раньше было надежно установлено, что атомные ядра построены из протонов и нейтронов — одинаково массивных частиц, почти в две тысячи раз более тяжелых, чем электроны. Но оставалось совершенно непонятным, какими силами удерживаются эти частицы вместе, образуя ни с чем не сравнимую по прочности упаковку атомных ядер.

Может быть, все объясняется силами тяготения? Нет, они слишком малы. Надобно число с 38 нулями, чтобы показать, во сколько раз эти силы слабее тех, что связывают протоны и нейтроны в ядрах.

Может быть, все объясняется электромагнитными силами? Нет, это явная нелепость: все протоны одинаково заряжены и не притягиваются взаимно, а отталкиваются друг от друга. У нейтронов же вообще нет электрического заряда: они нейтральны. Правда, ядерные частицы обоих видов — крошечные магнитики, но и силы магнитного притяжения в 100 раз слабее тех, с какими столкнулись физики, когда захотели разрушить связи протонов и нейтронов в ядре.

Стало ясно: существуют какие-то особые силы ядерного взаимодействия. Их особенность прежде всего в том, что они огромны по сравнению со всем, что было прежде известно физикам, но действуют на очень маленьких расстояниях — таких ничтожных, что они, эти силы, совсем иссякают в ближайших окрестностях ядер. Юкава размышлял над вопросом: как же осуществляются взаимодействия ядерных частиц?

Но еще годом раньше этот вопрос заставил подолгу засиживаться за рабочим столом московского теоретика Игоря Евгеньевича Тамма. Его живая мысль, такая же легкая на подъем, как и он сам, известный альпинист и путешественник, всегда влекла его туда, где еще мало кто хаживал и где торных дорог еще никто не нашел.

Едва в 1932 году был открыт нейтрон, как И. Е. Тамм понял, что наконец-то открыта частица, которая вместе с протоном создает все атомные ядра. Это же понял и другой наш физик, Д. Д. Иваненко. Скоро стало известно, что нейтрон не очень живуч: он превращается в протон, электрон и ту третью крошечную частичку, которую «выдумал» Вольфганг Паули для объяснения бета-распада и которую Энрико Ферми нежно назвал нейтрончиком, нейтрино. Эти новые сведения, пришедшие от экспериментаторов, заставили теоретика Тамма подумать: «А не возникают ли могучие непонятные ядерные силы оттого, что между ядерными частицами все время происходит обмен электронами и нейтрино?»

Идея такого странного взаимодействия была новой и неожиданной. Тамм принялся считать. (Теоретики обязательно набрасывают математические портреты своих физических идей мало кому доступными закорючками на бумаге — они «абстракционисты поневоле».) Взаимодействие с помощью обмена электронами и нейтрино получалось сильным. Но все таки недостаточно сильным!

Однако трасса нового пути была проложена.