Последним толчком к открытому возмущению послужило поведение капитана Киевского поселенного полка Шаховского. Капитан совершал вечернюю прогулку и, проходя мимо линеек бивака, не ответил на окрик часового. Это дало повод заподозрить, что капитан приходил с недобрым намерением. Среди солдат и в городе давно ходили слухи, что начальство хочет всех извести. Капитан был схвачен, обвинен в рассыпании яда и избит. Сразу же возбужденные мастеровые баталиона бросились в город на поиски начальства, по дороге избив встретившегося им полицейского надзирателя Савастьянова. К ним присоединились горожане.

На городской площади толпа ворвалась в дом присутственных мест, в отделение военной городской полиции, строительного комитета, квартирной комиссии и в зал общественного собрания. Везде искали полицеймейстера Манджоса, дворян, офицеров. Не найдя их там, толпа рассеялась по всему городу. Над городом поплыли звуки набата. Мятеж разрастался. На городской площади была разгромлена аптека. Аптекарь Вайгнер был убит.

Полицеймейстер Манджос хотел было сорганизовать полицейскую команду из жителей города для отражения мятежников, но ненависть к нему всего населения была настолько велика, что ему не удалось завербовать ни одного человека. Тогда он попытался скрыться, но вскоре был найден и убит. Ненависть к нему, даже мертвому, не угасла: старики-раскольники приходили на площадь топтать его труп ногами.

Старшим в городе был председатель строительной комиссии генерал-майор Мевес. Услыхав о мятеже, он оделся в парадную форму и на дрожках поехал на городскую площадь, надеясь своим присутствием и словом подействовать на мятежников. Ему удалось сказать речь. Мятежники довольно спокойно выслушали речь генерала, и это, казалось, обещало благополучный исход. Но когда генерал хотел уехать, из толпы закричали: «берите его!»

Мевеса стащили с дрожек и тут же на площади убили. В других частях города также продолжались поиски начальства. Мятежники арестовывали спрятавшихся офицеров, чиновников, помещиков, избивали и приводили на городскую площадь, где был устроен суд над дворянами.

Не было забыто и духовенство. На другой день архимандрита Спасопреображенского монастыря Серафима толпа заставила выйти из монастыря и присутствовать на народном суде над арестованными. Вместе с архимандритом на городскую площадь толпа заставила придти и белое духовенство. Посередине площади стоял стол, покрытый красным сукном. За столом сидели рабочие 10-го баталиона, мещане и купцы. Невдалеке валялся труп полицеймейстера Манджоса. Шел допрос лекаря Богородского.

Увидя столь страшную картину, архимандрит ужаснулся, но, не теряя присутствия духа, попытался единственным остававшимся в его распоряжении приемом отстранить себя от ответственности и той невольной роли, которую ему навязали: он начал молебствие.

Во время молебствия толпа вела себя спокойно, но как только молебствие кончилось и архимандрит хотел удалиться с площади, он был остановлен народом. Несмотря на протесты архимандрита, на его красноречие, он был посажен за стол судей и должен был не только принять участие в допросе лекаря, но склонять его написать показание.

Пользуясь суматохой, духовенство, пришедшее с архимандритом, сбросив ризы, тайком удалилось с площади; покинули площадь и купцы. Оставшись один, без всякой поддержки, архимандрит окончательно пал духом и вместе с судьями подписал показание Богородского[4]. После этого его отпустили домой, а лекаря отправили на гауптвахту.

К судному месту со всех концов города приводили арестованных. Некоторые из арестованных были подвергнуты устному, а другие письменному допросу, как раньше лекарь Богородский. После допросов арестованных отправляли на гауптвахту и по разным учреждениям присутственных мест.

Восставшие фактически были хозяевами города. Стремление к организованности, к революционной законности, к порядку замечались уже с начала восстания. Авторитетом у мещан пользовался городской староста Солодожников. Он распорядился выставить у застав города караулы из мещан. Свободный въезд и выезд из города прекратился. Всех подозрительных караулы направляли от застав на площадь.

Солодожников командировал в госпиталь мещанина Воробьева, освобожденного утром из-под ареста. Воробьев должен был проверить существующие в госпитале порядки и доброкачественность пищи. Ни Воробьев, ни сопровождавшая его толпа «никаких неистовств в госпитале не чинили».

Первое время власть и инициативу действий делили с Солодожниковым мастеровые рабочего баталиона, настоящие зачинщики восстания и главари его.

Но задачи их и круг действий мастеровых были шире, чем задачи и цели горожан. За пределами города, на всей площади уезда, тесно примыкая друг к другу, находились округа военных поселений, — эти пороховые погреба, которые необходимо было взорвать. Мастеровые рабочего баталиона рассеялись по уезду.

Совсем не так действовали купцы. Недовольные властью за стеснения в торговле с переходом города в военное ведомство, представители городской торговой буржуазии на первых порах, примкнув к движению, пытались возглавить его и направить по желаемому для них руслу. Скоро, однако, они убедились, что движение перекидывается за поставленные ими рамки. Развернувшись столь бурно и грозно, спутав все их карты, движение солдатско-крестьянских масс не только лишило их руководства им, но стало угрожать собственному их благополучию как со стороны восставших, так и, в случае их поражения, со стороны «законных» властей, на явный разрыв с которыми купцы вовсе не хотели идти. Большинство из них трусливо, тайком покидало город или пряталось по домам.

Что делало в это время начальство?

Начальник поселенного корпуса генерал-лейтенант Эйлер получил известие о восстании 12 июля, в 2 часа дня, в штабе корпуса в Новгороде и не первый из высшего начальства узнал о нем. В деревне Дубовицы, в двух верстах От Старой Руссы, разбуженный ночью с 11 на 12-е известием о восстании, подполковник Розен соединился с бежавшим из города переодетым в солдатскую шинель аудитором Коноваловым и вместе с ним поспешил на подводе в Княжий двор, — лагерь всех резервных баталионов гренадерского корпуса. Здесь он донес о восстании начальнику 2-й гренадерской дивизии генерал-майору Леонтьеву. Леонтьев отправил его с донесением дальше — в Новгород, к генералу Эйлеру, а сам принял первые меры к подавлению восстания. По его приказу в 10 часов утра выступили из лагеря два сводных полубаталиона 3-го и 4-го карабинерных полков под начальством майора Ясинского. Майор Ясинский получил предписание: стараться убедить заблудших мерами кротости, а если они останутся недействительными, то усмирить оружием. Ему поручалось также захватить всех главных бунтовщиков.

В свою очередь генерал Эйлер «взял свои меры».

Меры эти были следующие: 1) генералу Леонтьеву с двумя баталионами немедленно отправиться на подводах в Старую Руссу и восстановить там порядок, а четырем баталионам выступить туда же вслед за ним и расположиться в городе на площади; 2) генералу Томашевскому[5] отправить тотчас два карабинерных баталиона в Устрику, в 20 верстах от Старой Руссы, и приказать ожидать им приезда Эйлера; 3) баталиону Австрийского полка[6] отправиться немедленно через Ильменское озеро в новгородское поселение, а трем остальным баталионам содержать порядок при Княжьем дворе; 4) баталионам, находящимся на карантинной линии, следовать форсированно к Старой Руссе[7]; 5) подполковнику Баттому с двумя баталионами и четырьмя ротами удерживать порядок в Новгороде и около него.

Сделав эти распоряжения, генерал Эйлер с курьером послал донесение царю о событиях. Донося о восстании в Старой Руссе, генерал причиной бунта считал появление эпидемии и недоверие поселян к начальству, которое якобы хочет отравить народ. Он упоминал о том, что намерен лично выехать в Старую Руссу и до своего приезда предписал генералу Леонтьеву «ни в какие действия не вдаваться и если возможно действовать кротостью».