Мэллори слегка улыбнулся мне через плечо.

— Значит, ты действительно хорошо стреляешь?

— Да, — не было никакого смысла скромничать. Я хорошо стрелял — фантастически, прямо как мой папа и дед. — Мой папа говорил, что в нашей семье течёт кровь ястреба.

— Правда? — Мэллори снял с плиты то, что готовил, и начал доставать из буфета тарелки. — Тогда имя кажется подходящим [3] .

— Моего брата зовут Булзай [4] .

Мэллори сделал паузу, затем повернулся посмотреть на меня. Я приподнял брови. Через мгновение он расхохотался.

— Забавно.

Он подошёл туда, где сидел я, но оставался стоять через тумбочку от меня. На тарелке, которую он поставил передо мной, была маленькая стопка блинов с нарезанной клубникой сверху. Между нами он поставил тарелку с беконом, от которого пахло кленовым сиропом, а рядом поставил маленькую банку сиропа.

Я уставился на еду.

Мэллори взял кусочек со своей тарелки, проглотил, а затем указал вилкой на меня.

— Не голоден?

— Мне давно никто ничего не готовил, — я взял вилку и её краями отрезал кусок от стопки блинов.

— Да? Дома нет никого особенного?

— Нет. А у вас? — я сунул в рот вилку с куском блина, наслаждаясь сладостью сахара.

Мэллори посмотрел на меня забавным взглядом.

— Нет.

Тогда до меня дошло, что я разговаривал не с обычным другом. Это был отец моего лучшего друга.

— Всё вкусно, — сказал я ему. — Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — он протянул руку и захватил пальцами хрустящую полоску бекона. — Угощайся.

Остаток завтрака мы доели в уютной тишине.

Справа от меня была столовая и два окна от пола до потолка с отодвинутыми занавесками. Солнечный свет осторожно проникал через задержавшиеся тени.

Когда Дэнни вышел на кухню, он принёс с собой все звуки во вселенной. Он плюхнулся рядом со мной и громко зевнул, вытягивая руки над головой.

— Что в меню, шеф?

— Блины и бекон, — Мэллори вернулся обратно к плите и начал наливать на сковородку масло из миски.

— Хочешь сказать, Арчер на самом деле что-то ест? Ого, — сказал Дэнни.

Я ударил его по руке.

— Я ем.

— Едва ли, — его острый взгляд предавала лёгкая улыбка на лице.

Я пожал плечами.

Мэллори сказал:

— Я сегодня иду на работу. Куплю продуктов на завтрашний ужин, когда закрою магазин. А на День Благодарения возьму выходной, чтобы всё приготовить.

— Я помогу, — предложил я.

Дэнни ударил меня в плечо.

— Не давай ему помогать, пап. Он худший повар. Нас всю ночь будет тошнить.

— Всё нормально, — ответил Мэллори. — Расслабьтесь, мальчики. Наслаждайтесь отдыхом.

Я спрыгнул со стула и размял плечи.

— Я пойду в душ.

Выйдя из комнаты и подойдя к лестнице, я слегка притормозил, чтобы послушать их приглушённые голоса. Когда я безошибочно услышал своё имя из уст Дэнни, я стал перепрыгивать по две ступеньки за раз.

Минуты и часы начали перетекать друг в друга, медленно и тихо. Это был первый раз за многие годы, когда я чувствовал что-то близкое к удовлетворению. Близкое, но не совсем. Я объяснял это кедровым запахом дома. Было что-то особое в давно ушедшем запахе лака по дереву, что успокаивало меня. А ночи — господи — ночи были темнее, чем сердца извращённых людей. Я никогда не был где-то, где не было света, звуков и ощущений.

На следующее утро я тихо надел свои кроссовки и вышел на пробежку. Я ушёл до того, как кто-либо проснулся, и когда всё ещё слышал храп Дэнни из комнаты, соседней с моей. Когда я вернулся, Мэллори не спал и готовил завтрак. Мы поболтали, по большей части ни о чём. Но были моменты времени, когда мы не разговаривали. Мы просто… были.

Я слушал треск масла и специй, которые он добавил на сковородку. Я наблюдал за движением его рук, пока он резал картошку и взбивал яйца в ярко-розовой миске. И я смотрел, как иногда он терял поток своих мыслей, кладя обе ладони на край тумбочки и глядя в пустоту, которая, казалось, исходила изнутри него — или изнутри меня.

Мэллори ушёл на работу до того, как проснулся Дэнни. Но когда Дэнни, наконец, проснулся, он показал мне комнату, которая принадлежала ему, когда он был младше.

— Твои вкусы не сильно изменились, — поддразнил я, глядя на спортивные постеры на стенах.

Он хохотнул.

— Ну, мама не разрешала мне вешать плакаты, которые я действительно хотел. Ты знаешь, те с полуголыми девушками в бикини.

Детская комната Дэнни была большой и от пола до потолка усыпана воспоминаниями. На массивном деревянном стеллаже у боковой стены стояли трофеи с блестящими золотыми и серебряными фигурками, которые подавали мяч, держали бейсбольную биту или пинали футбольный мяч.

Я наклонился, чтобы поближе рассмотреть ленточку с олимпиады по орфографии, которая висела на стеллаже сбоку, а затем повернулся посмотреть на Дэнни через плечо.

— Никаких баскетбольных трофеев?

— Очень смешно, Эйс.

— Почему нет? В смысле, здесь так много других спортивных трофеев, — продолжал я.

— Эй, ты всего на несколько дюймов выше меня, знаешь ли.

Когда я рассмеялся, Дэнни легонько толкнул меня.

— Хочешь увидеть кое-что смешное? — спросил он.

— Конечно.

Мы сидели рядом друг с другом на двухместной кровати и смотрели на выпускной альбом на коленях Дэнни. Он открыл его и начал просматривать лица, с улыбкой на губах.

— Смотри, — сказал он мне, прижимая к странице подушечку пальца.

— О нет, — произнёс я, начиная смеяться.

— О да. Моя мама подстригла меня под горшок.

— У тебя не было никаких шансов. Поэтому ты получился таким.

— Скорее всего. Мне пришлось научиться быть смешным, чтобы все забыли, что у меня когда-то была эта дурацкая причёска. К счастью для меня, я вырос с невероятно привлекательной внешностью.

Мы рассмеялись и начали смотреть остальные его старые фотоальбомы.

Я узнал, что Дэнни почти не изменился за годы — не особо. Какая-то часть этого, казалось, заполнила маленькую дыру в моём сердце. Я практически чувствовал облегчение, зная, что кто-то может пройти через столько скорби и всё же оставаться тем же человеком, которым должен был быть всегда.

На третий день мы с Дэнни поехали в город. Он не говорил мне, куда мы едем, а я и не спрашивал. Мы проезжали маленькие магазины, продающие сливочную помадку, магазины круглогодичного Рождества с золотыми и красными фигурками на витрине, а по тротуарам шли семьи, держась за руки.

На задворках города Дэнни припарковал арендованную машину, тяжело вздохнул, а затем улыбнулся мне. Было тяжело определить эту его улыбку. Она была слишком доброй и почти грустной, но не от такой грусти, как моя. Но в ней было что-то, что всегда пронзало меня в самое сердце.

— Идём, Эйс, — сказал Дэнни, открывая водительскую дверь. — Я хочу, чтобы ты познакомился с моей мамой.

Мать Дэнни была похоронена в северо-восточном углу кладбища. Её надгробие было гладким и красивым, ухоженным, но не новым. Рядом лежал букет цветов, их разноцветные лепестки были покрыты инеем и льдом.

— Папа постоянно сюда приходит, — сказал мне Дэнни в качестве объяснения.

Воздух был достаточно холодным, чтобы видеть собственное дыхание, но солнце висело высоко и ярко светило на безоблачном голубом небе. У нас у обоих куртки были застёгнуты по самое горло, а руки засунуты глубоко в карманы.

София Патель

1976 — 2011

Мать, жена и прекрасная душа

— Мне жаль, — глупо произнёс я, сосредоточив взгляд на красиво выбитой гравировке на камне. Забавно, что выразить сожаление было рефлекторной реакцией, когда кто-то рядом с тобой переживал потерю. Я сам слышал это сто один раз, и ни разу это не было тем, что я хотел слышать.