(10)

Я готовилась поехать в Англию на учёбу, и Джеки сам предложил написать для меня рекомендацию. Это было так неожиданно, я была очень польщена такой честью. Наступил март, я вовсю была занята сбором необходимых документов и укладывалась в срок только при условии, что Джеки вовремя подпишет свою рекомендацию. Я сообщила ему крайний срок, когда нужно это сделать. Как раз на эти дни пришлось очередное заседание НПКСК, и Джеки всё время пребывал взаперти. Прошло десять с чем-то дней, и наступил мой дедлайн, неожиданно в 10 часов вечера раздался телефонный звонок от Джеки:

— У меня есть разрешение выйти на два часа. Где ты сейчас? Привези бумагу, чтобы я подписал.

В этом весь Джеки Чан, и неудивительно, что его любят столько людей во всём мире.

Чжу Мо и актёры фильма «Доспехи Бога 3: Миссия Зодиак» в частном самолёте Джеки Чана на пути в Торонто

Глава 6

Как ковался Джеки Чан

Я родился 7 апреля 1954 года под знаком Лошади. Папа с мамой дали мне имя Чэнь Ганшэн (Чан Конгсан).

Ещё в утробе матери я был непоседой, всё время ворочался и брыкался. Впрочем, в этом нет ничего диковинного, а необычно было то, что я прожил у мамы в животе 12 месяцев и никак не желал выходить наружу. Однажды у мамы живот разболелся так, что у неё не было сил терпеть, и папа отвёз её в больницу. Маме было так больно, что она не могла лежать на одном месте, она перекатывалась и ворочалась на кровати, а потом от боли даже залезла под кровать. После осмотра врач сказал, что плод слишком большой и во время родов возможны осложнения. Он посоветовал немедленно сделать кесарево сечение.

Папа подписал согласие на операцию. Операция продолжалась около двух часов, и меня, наконец, извлекли на свет. Родился я весом 12 фунтов[184], поразив и врачей, и папу с мамой. Об этом случае даже написали местные газеты, обозвав меня в заголовках «младенец-гигант». Я родился с огромной головой, и потому родители нарекли меня детским именем А-Пао, «пао» как в слове пао дань — «пушечное ядро». Иногда они ещё называли меня Пао-Пао.

В 50-х годах ХХ в. родители бежали в Гонконг с материка и устроились на работу во французское консульство: папа стал поваром, а мама служанкой — небывалое везение для беженцев в те годы. Финансовое положение моих родителей было весьма плачевным, но всё же я родился в богатом особняке на пике Виктория. Правда, хозяева жили в главном доме, внушительном и просторном, стоявшем у всех на виду, а наш маленький и убогий домик прятался позади.

Папа с мамой дали мне детское имя А-Пао, а ещё иногда они называли меня Пао-Пао

То есть, мы с хозяевами жили на одной территории, и они были к нам очень добры, однако по социальному положению мы принадлежали к двум разным мирам.

А сейчас — небольшое отступление.

Кесарево сечение стоило несколько сотен гонконгских долларов — цена, для моих родителей неподъёмная. Оперировала маму женщина, у которой не было своих детей, и она предложила папе сделку: если меня отдадут ей, она не только не потребует денег за операцию и за проживание в больнице, но ещё и доплатит родителям 500 гонконгских долларов. Это была внушительная сумма, и папа всерьёз раздумывал над этим предложением. В те времена бедняки часто продавали детей в богатые семьи — это был отличный способ раздобыть денег и в то же время обеспечить ребёнку хорошее будущее. К счастью, мои родители в конце концов отказались от предложенной сделки. Я был их первым общим ребёнком, и к тому же, оказался бодрым и энергичным малышом, им было жалко меня продавать. Папины друзья поддержали их решение:

— Ведь это, может быть, твой последний ребёнок! — Моей маме было тогда уже сорок лет. — Он родился двенадцатимесячным и двенадцати фунтов весом! Когда вырастет, наверняка станет совершать великие дела!

Друзья дали папе денег, чтобы он расплатился со всеми долгами и чтобы я смог расти рядом с кровными родителями.

В нашем домике всегда было очень чисто. Он был довольно тесный: мы втроём ютились на пространстве чуть более 10 кв м. Мебель, которую папа мастерил своими руками, мама всегда натирала до блеска. В комнатке не поместилось бы две кровати, поэтому мы спали на двухъярусной кровати: папа с мамой на верхнем ярусе, а я — внизу. По ночам я громко плакал и ворочался, не давая покоя обитателям дома: я мешал спать не только родителям, мои вопли частенько долетали даже до семьи консула, не давая им уснуть. Консул и его семья были людьми предельно воспитанными и деликатными, но даже они иногда спускались к нам удостовериться, что всё в порядке. Папе с мамой становилось очень неловко. Иногда я орал так громко, что меня слышали даже обитатели соседних домов, и в ночи до нас доносились сердитые крики:

— Да чей это ребёнок надрывается?! Надоели уже!

Тогда мама брала меня на руки и выходила во двор. Там, пристроившись где-нибудь в дальнем углу, она аккуратно обмахивала меня, пела и баюкала, пока я не погружался в сон. Я тогда был уже довольно тяжёлым, днём мама трудилась без передышки, а по ночам ей приходилось таскать на руках меня, она очень уставала.

С детства в моей памяти глубоко запечатлелся образ отца, целыми днями хлопотавшего на кухне, и образ матери, проводившей дни напролёт в прачечной перед грудой белья. Когда я немножко подрос, мама стала брать меня с собой. Пока она стирала, чистила, гладила, складывала, я ползал у неё под ногами, так что она всякий раз рисковала споткнуться об меня и упасть. Иногда, пока она не видела, я поедал с пола клочки бумаги и кусочки мыла. Мама из-за этого очень переживала. Наконец она нашла способ утихомирить меня: она сажала меня в ванночку, до краёв наполненную водой. Мне это ужасно нравилось, я радостно шлёпал по воде ручонками и играл, а мама в это время могла хоть немного перевести дух.

Папа говорит, что в детстве я был очень похож на маму. Я родился пухленьким, с небольшими глазёнками и с длинной шевелюрой. Стыдно признаться, но мама так любила меня, что до трёх лет кормила грудью. Уже и молока не оставалось, а я всё не отступал. Иногда в редкие часы досуга мама садилась поиграть в маджонг с соседями, а я подбегал и распахивал на ней одежду, чтобы напиться молока.

Когда мне исполнилось года четыре, папа стал обращаться со мной строже. По утрам, едва начинало светать, он вытаскивал меня из кровати на утреннюю тренировку, а иногда заставлял вместе с ним принимать холодный душ. Своими умелыми руками папа мастерил для меня снаряды для тренировок из всякого старого хлама и ежедневно, стоя рядом, наблюдал за моими упражнениями. Папа когда-то изучал стиль ушу хунгар и теперь учил меня кое-каким несложным таолу[185] и боевым приёмам. В возрасте 5 или 6 лет я с огромной неохотой пошёл в начальную школу. Каждый мой день сопровождался какими-то выходками: я то хулиганил в школе, то терял свой портфель с книгами по дороге домой, то покупал себе лапшу с рыбными шариками на те деньги, которые родители давали мне на проезд. Дома я тоже отнюдь не был тихоней. В окрестностях пика Виктория имелся глинистый склон, с которого я любил съезжать вниз. В конце концов подошва на моих кедах протёрлась до дыр, и я бросился искать мастера, который бы мне их починил.

В детстве соседи спрашивали меня, кем я хочу стать, когда вырасту. Я отвечал, что хочу стать летающим человеком.