У нас с Лесли Чуном всегда были прекрасные отношения. Когда ещё был жив Дэнни Чан[145], они любили надо мной подшучивать. Я тогда носил длинную причёску. Едва завидев меня, Лесли подходил, аккуратно отодвигал мне рукой волосы, приближал губы к моему уху и принимался что-то нашёптывать, нарочно поддувая мне в ухо. Мне было щекотно, я весь застывал и покрывался мурашками, но просто не мог на него сердиться. Я обратил внимание, что по сети гуляет старое фото времён нашей молодости, где он треплет меня за щёки. На самом деле это лишь один из множества подобных эпизодов нашей дружбы, он обожал надо мной подшучивать.

Находясь в Гонконге, я регулярно виделся с Лесли, мы вместе обедали, веселились, мне очень нравилось проводить время в этой компании. Потом заболел Роман Там[146]. Когда я пришёл в больницу проведать его, он был уже совсем плох. Я очень переживал. Я сказал ему: «Поскорее поправляйся, и мы с тобой снова выпьем». Раньше каждый раз, когда мы с ним виделись, он непременно выпивал огромный стакан виски, да и я от него не отставал. В тот мой визит мы с ним немножко поболтали, а затем я сказал, что потом ещё зайду, и снова отправился на съёмки. Но когда съёмки закончились и я вернулся в Гонконг, он уже покинул нас. Я подумал тогда: эх, нужно чаще видеться с друзьями, при любой удобной возможности!

Однажды я пригласил в ресторан нескольких друзей, в том числе Мэгги Чун, Аниту Муи, Лесли Чуна и Карен Мок. Мы расселись вокруг длинного стола. По правую руку от меня села Мэгги Чун, напротив — Анита Муи, чуть наискосок — Карен Мок с ещё двумя друзьями. Лесли Чун сидел сбоку. Разумеется, за длинным столом неудобно общаться, разговаривать получается только с теми, кто сидит рядом и напротив. Поэтому, на мой взгляд самым великим изобретением китайцев стал обеденный стол круглой формы: за таким столом видно всех присутствующих и со всеми можно пообщаться.

В общем, тот стол оказался очень неудобным. Во время обеда мне понадобилось отлучиться в туалет, и вдруг я заметил, что Лесли Чун пропал. Ресторан, в котором мы сидели, представлял собой винный погреб. Друзья сказали, что Лесли почувствовал себя нехорошо, здесь, под землёй обстановка для него слишком давящая, поэтому он ушёл. Я немного удивился, но не придал этому значения, сам я человек не суеверный и решил, что он просто был не в настроении. После этого я вернулся в Германию, где шли съёмки моего фильма, и уже там я узнал, что Лесли спрыгнул с крыши. Я был ужасно подавлен. Ну почему я сразу не обратил внимания на его душевное состояние? Такой прекрасный человек ушёл навсегда…

Вечные легенды, вечные друзья

Вскоре после этого заболела Анита Муи. Вернувшись в Гонконг, я прямо из аэропорта поехал навестить её к ней домой. Домашние впустили меня и сказали, что она в своей комнате. Когда я увидел, что с ней стало, я не выдержал и расплакался. Она проходила терапию, и волос на голове совсем не осталось, а сама она ужасно похудела и осунулась.

У меня стало горько на душе: когда я уезжал из Гонконга, оба моих друга были живы и здоровы, а вернувшись, одного из них я уже не застал в живых, а второго болезнь довела до такого состояния…

На свои последние концерты Анита пригласила всех своих друзей — таким способом она хотела с нами попрощаться. Во время выступлений она была одета так прелестно, словно невеста на свадьбе, и у всех от этого на душе стало ещё тяжелее. У меня всё ещё продолжались съёмки в Германии, и на концерты я приехать не смог. Но в последние дни её жизни я постоянно был рядом в больнице, вплоть до того самого дня, когда пришлось проводить её в последний путь…

Сейчас оба они — великие легенды гонконгского кино. Мне очень повезло, что у меня были такие друзья.

Долгое время я и не думал, что у меня могут быть братья и сёстры и тем более не представлял себе, какой мощный водоворот страстей когда-то кипел вокруг моих родителей.

После того, как папа вернулся из Австралии, я заметил, что он время от времени берёт из офиса деньги и посылает их на материк, в Китай, да и сам туда наведывался, однако он никогда не говорил, зачем, а мне неохота было выспрашивать. Я не любитель совать нос в чужие дела.

Однажды в офисе мне на глаза попалось письмо. Написанная в нём фраза «Дорогой отец» привела меня в ступор: я не писал отцу никаких писем. Показав письмо отцу, я спросил:

— От кого это? К письму приложены фотографии, кто эти люди на фото?

Папа не ответил на мои вопросы, а лишь отмахнулся:

— Ай, к чему все эти расспросы?

Я подумал: ну ладно, не хочет рассказывать — не надо, какое это имеет значение. На самом деле в Гонконге тогда ещё было весьма распространено многожёнство, я решил, что это как раз тот случай.

А потом до меня стали доходить слухи, что моя настоящая фамилия вовсе не Чэнь, а Фан.

— Не может быть, — подумал я. — Как такое возможно?

И при первой же возможности задал отцу этот вопрос, но он снова с улыбкой уклонился от ответа:

— Зачем ты всё это выспрашиваешь? Чтобы обо всём рассказать, одного дня не хватит, я как-нибудь потом расскажу тебе всё не торопясь.

С тех пор меня стало съедать любопытство, что же такое он собирается мне поведать?

Наконец настал заветный день. Мы с отцом ехали по одной из автострад Гонконга, и вдруг он сказал:

— Сынок, нам надо выбрать время, чтобы я тебе кое-что рассказал. Я уже не молод и боюсь, что однажды могу уснуть и не проснуться, и ты уже никогда не узнаешь историю своей семьи.

Я почувствовал, что это будет долгая и насыщенная история, поэтому я должен снять на камеру всё, что он будет рассказывать — чтобы эта история сохранилась навсегда.

В тот же день я пригласил в ресторан нескольких членов Ассоциации режиссёров Гонконга, чтобы приглядеться к разным режиссёрам и определить, кто из них мог бы мне помочь. В конце концов, я остановил свой выбор на Мэйбл Чун[147], изложил ей задачу и спросил, интересно ли ей было бы поработать над таким документальным фильмом. Идея её весьма воодушевила, и она охотно согласилась. Так мы и договорились[148].

Съёмочный процесс проходил вовсе не так гладко, как я предполагал вначале. Каждый день всё зависело от настроения отца. Съёмочная группа расставляла камеры, налаживала освещение, а после всех приготовлений он раздражённо говорил: «Ну и что вы тут снимать собрались?» — и уходил. И нам приходилось ждать. Иногда он неожиданно обращался ко мне:

— Ай, расскажу-ка тебе…

И тогда нужно было пользоваться моментом и снимать.

Бывало, он рассказывал, рассказывал, и вдруг замолкал. Я спрашивал:

— Папа, а что было дальше?

А он раздражённо отвечал:

— Отстань, дай мне порыбачить.

Работа осложнялась ещё и тем, что я постоянно отлучался по делам, мотаясь по всему свету. В общем, мы потратили на эти съёмки три года. А снимали мы тогда ещё на плёнку. Представьте, как дорого нам всё это обошлось!

Папа родился в 1915 г. в провинции Шаньдун, жил в разное время в провинциях Аньхой и Цзянсу. Когда ему было 16 лет, он стал изучать кунг-фу стиля хунцюань[149], завершив обучение в год своего девятнадцатилетия. В возрасте 20 лет в Нанкине он поступил на службу в Гоминьдан в качестве ординарца, а затем служил гоминьдановским разведчиком.

Когда началось вторжение в Китай японской армии, папа окольными путями вернулся в Аньхой, где состоялся его первый брак. У него родилось двое сыновей, их назвали Фан Шидэ и Фан Шишэн[150]. Вскоре после этого его жена скончалась от рака[151]. После начала национально-освободительной войны отец оказался в опасном положении, учитывая его гоминьдановское прошлое[152]. Ему пришлось с болью в сердце покинуть маленьких сыновей и ступить на путь скитаний. Так несчастные малыши в восьмилетнем возрасте лишились родительской заботы. Они всё же подвергались преследованиям и допросам, однако, поскольку следов отца так и не обнаружилось, детей оставили в покое. В августе 2013 года я, наконец, побывал в провинции Аньхой и встретился со своими старшими братьями и со многими родственниками. Эта встреча взволновала меня до глубины души.