Никандру без исключения все было подвластно, именно потому Сатурн и не стремился противостоять, легко, не выходя из роли, поддавшись его очередному замысловатому плану.

В итоге, выступил на сцену и малоактивный мальчик Меркурий, рожденный в мире плохо прорисованном, потому как это было не особо важно для финальной цели, а без нужды опытный Никандр напрягаться точно не стал бы. Сатурн стройным шагом маршировал, поддаваясь течению жизни, понимая под чьими командами совершает он те или иные движения его тело.

Грубо говоря, Сатурн себя сам ощущал исключительно только как мысль. Таким образом, шагом к самоубийству служило лишь прекращение внутреннего диалога, до чего Сатурн и довел себя довольно скоро. Но так как единственную независимую свою мысль Никандр тоже думал сам, то ему не стоило большого труда ее изолировать от внешнего общества, не склонного к подобным вывертам. Для того план «Меркурий» в общем-то и был разработан.

Под маской Меркурия Сатурн прошел наспех сплетенный сценаристами путь, однако в итоге все же отвлекся от настоящей цели, зацепившись за довольно идиотскую, простую, но оттого более прилипающую идею дуализма собственного я. Дальше уже свой шаг сделала чистая импровизация. Так или иначе, через пень колоду, Меркурий, доковылял до назначенной скамейки.

Тогда игра перешла в более спокойное русло и продолжалась уже под репетированным контролем. Меркурий оказался в нужном месте и по сценарию должен был подслушать разговор отца с Никандром, но не разобрал ни слова. Затем, совершив усилие над существом, совладав с собой, Меркурий в конце концов оправдал возложенное на него Никандром доверие и оказался уже в окончательной точке. Где три действующих лица играли классическую сцену добычи тайной информации посредством подслушивания: когда двое говорят, а один нелепо прячется.

Глава IX

Второй выстрел вернул Меркурия на место. Боб Зу лежал посреди растекшихся красок и в лучших традициях импрессионизма его кровь смешивалась с окружающей средой, конструируя еще более выразительные воронки. Над телом стоял Никандр в ярко выраженной позиции государя, совершившего несправедливую, но обязательную для поддержания власти казнь. Мрачный с дымящимся револьвером.

Задолго до того, спустя неопределенный промежуток времени, где-то в Петербурге очнулся от сна не менее мрачный Сатурн.

После вечера сказок от знакомого Петра Бормутова единственным законным желанием представлялось полное телесное отсутствие.

Глава X

Спустя еще один, менее мощный, неопределенный промежуток времени где-то в Петербурге Сатурн посчитал разумным ненадолго отвлечься. Ему нравилось просыпаться резко, оставляя переживания при себе. Он ими питался и единственно кого ценил. В этот раз выхваченное чувство было мало знакомым, но все же определенные отголоски и знакомое послевкусие он ощутил в полной мере.

Полноправно назвать происходившее с ним далее также послевкусием не представлялось никакой возможности. С тем же успехом послевкусием можно было бы назвать действие псилоцибина на организм вкусившего волшебный плод. От подобных аналогий Сатурна чуть было не вывернуло наизнанку за кухонным утренним чаем.

На подоконнике напротив стола сидел серый голубь. За всю научно-исчерпывающую историю наблюдений за подоконником Сатурн ни разу не наблюдал на нем живых существ. Аномалия привлекла внимание, вызвав небольшие флуктуации по поводу причины. Если голуби носят вести, то с чем прилетел этот. Сатурн посмотрел птице в глаза и прочитал — Урал. Что Урал? Птица закатила глаза и повернулась другим боком, — Лару, — прочитал Сатурн. Что-то уж больно знакомое.

Голубь ударил клювом по стеклу и вновь посмотрел Сатурну в глаза, слегка наклонив голову к правому боку. Сатурн почувствовал его цепкие когти снаружи правого глаза. Ему показалось будто голубь выхватил глазное яблоко, будто всего его, прикованного нерушимыми цепями к глазу, рвут с полотна знакомого пространства-времени.

К тому времени как он очнулся от оцепенения, зрачок стал уже совершенно самостоятельным элементом, нисколько не нуждающимся в остальных частях. Сатурн слабо передвинул стакан на столе чуть вправо, потом обратно и снова вправо.

— Каждый кусочек очередной никандровской выдумки, — вяло шевелил он сонными губами, лежа за столом, — Так и хлещет на других, ну как на других, на себя же килограммами ответов на всевозможные вопросы, — он перевел взгляд на окно кухни — голубь на подоконнике игрался с листиком, — Ну и что ты хочешь этим сказать, тяжело выбраться из ловушки, но неужели ты думаешь будто мне невдомек как. Знаю, не думаешь, но к чему тогда игры, дай спокойно посидеть, Ника, не мешай.

Сатурн знал, что Никандр таким ничего не делал и потому обидится на некоторые слова. Но уж лучше пусть погрустит, чем снова включит любимую пластинку и заставит выслушивать свои бредни еще и во сне.

Сатурн уснул за столом, а когда проснулся, уже было абсолютно все равно кто именно его будит и для чего. Голубь вновь постукивал по стеклу, но уже как-то ритмичнее, Сатурн отсчитал восемь четвертей и подхватил мотив, и бил что есть мочи руками и ногами обо все вокруг, пока ни стало совсем страшно, и испуганный голубь то ли ни улетел, то ли ни свалился куда-то из поля зрения.

Посидев еще немного, Сатурн позвонил Михаилу Валерьевичу Корневому в поисках встречи. Спустя пятнадцать минут и совершенно не взирая на легкий вечерний дождь, Сатурн улыбался Михаилу душераздирающей улыбкой олигофрена. В любой непонятной ситуации Миша всегда появлялся вовремя и наверняка был приставлен Никой, но зато хотя бы программа у него была интересная и познавательная как радиопередача.

— Ты как думаешь, Михаил, каковы перспективы Марсианских исследований с последующей успешной колонизацией? — Сатурн высоко задрав подбородок смотрел на плакат Роскосмоса «Подними голову — 55 лет».

Миша улыбался не менее олигофренически, перемещая взгляд постепенно с лица Сатурна на огромный, размеров неба, плакат, — Ух, Сатурныч, заживе-е-е-е-м! — мечтательные лица страждущих нисколько не выдавали. Разве что Сатурн прослезился.

— Как там Ника, от скуки совсем загибается? — косясь на безвкусные картинки американских городов из графических романов конца прошлого века, непринужденно вопрошал Сатурн Михаила за столиком в небольшом баре на Дюкло, — Каждый день мультики крутит, и в свою очередь я с них не по-детски плачу, просыпаясь как последний протуберанец, цепляющийся изо всех сил за остатки воспоминаний.

— Последние дни особо сосредоточенный, а сейчас так и совсем закрылся и не выходит, работает над новым проектом. Кажется, дело до конца доводит, основной этап, думаю, пройден.

— Это ты как определил? А, не отвечай, знаю. Но с кем и почесать-то, кроме как с тобой. Совсем кончились богатыри, один ты остался, Михаил Корневой. Страшное имя.

— Так тебя беспокоят последствия последнего сна — вскользь ты упоминаешь только самое главное. Понимаешь, в игрушки Никандра я не могу влезать, поэтому конкретно ничего не говори, не забывай, я работаю лишь с переживаниями и эмоциональными потрясениями. Честно говоря, он предупредил о твоем желании что-то обсудить.

Сатурн смотрел на разорванные липкие от соуса бумажки, скреплявшие до этого местного пошиба шаверму. Однако сквозь слова Миши и столь знакомый запах употребленного блюда он различил две вещи, которые не удостоил вниманием раньше. Он не понимал свое переживание, а значит Никандр в данный теме делал выводы по-своему, не основываясь на догадках Сатурна, которые пока что попросту не родились в его голове. Значит, здесь и есть первый слабый намек на точку Никиной слабости.

Сатурн с самого детства приучил себя в подобных ситуациях действовать, а не придаваться размышлениям. Будучи чистым листом в ладони Никандра, он начинал бормотать бессвязные слова, перетекающие в настолько же бессвязные предложения и целые поэтические этюды, в следствие которых на мгновение вспомнить то, что он скрывал, удавалось вообще-то не всегда.