— Только несколько раз.

— Где?

Борясь с гневом, сдавливающим мою грудь, я выплевываю:

— В шкафу.

Долгое время он просто смотрит на меня. Затем пересекает комнату, направляясь к окну, и закуривает ещё одну сигарету.

— Сколько тебе лет? Ты выглядишь старше, но тебе не может быть больше… восемнадцати? Ты наверняка была слишком маленькой, чтобы помнить меня.

Мне ненавистно отвечать на его вопросы. Такое чувство, что мой мир сошёл со своей оси и то, в чем я была уверена, внезапно подвергается сомнению, но мне нужно знать правду.

— Мне двадцать два.

Его тело каменеет. Он поворачивается и изучает меня так, будто я лгу, ищет доказательства на моей коже или в моих глазах.

— Чёрт. Ты серьёзно?

Он отводит взгляд и делает затяжку. Медленно выпускает дым изо рта и наблюдает за кольцами, словно они открывают секреты понятные лишь ему одному. Затем отводит от себя сигарету и смотрит на тлеющий кончик.

— Я слышал о той хрени, что несли мои братья, — бормочет он, — но я никогда в это не верил. О ней. О нем. Но, должно быть, всё так и было, раз она захотела уйти.

Затем он тяжело вздыхает и кивает.

— В этом не было никакого смысла. Она любила меня, ей нравилась та жизнь, что мы вели.

— Вы насиловали мою сестру или нет?

— Ты на полном серьезе спрашиваешь, не насиловал ли я собственную дочь? — он бросает на меня убийственный взгляд — Нет. Я могу быть дерьмовым отцом и злобным сукиным сыном, но, чёрт возьми, я никогда не трону ребёнка. Я зарою любого, кто осмелится навредить моей Санни.

Эти слова сносят меня, как товарный поезд.

— Вашей Санни?

Она его дочь.

— Да.

Шестеренки в моей голове вращаются все медленнее и медленнее, скрежещут и внезапно с лязгом останавливаются. Я не хочу в это верить. Он запросто мог навешать мне лапшу на уши. Но вынуждена признать, я много раз задавалась вопросом, права ли я относительно того, что на самом деле произошло несколько лет назад.

Я начинаю хвататься за соломинку.

— Тогда для чего нужны были деньги?

— Для чего же ещё? Деньги для неё и твоей мамы. Гребаный алименты.

— Но после того, как вы уезжали, она была сама не своя. Всякий раз. И никогда не признавалась, почему так.

— Поэтому ты просто предположила, что я насиловал собственного ребёнка? Срань Господня, — он качает головой. — Санни просила взять её с собой. Но я не мог. Моя жизнь была слишком опасна. Я говорил ей это. На моей спине всегда было чересчур много мишеней.

— Я… Я… — у меня голова идет кругом. Внезапно все это предстает передо мной в ином свете. Моя ненависть к нему постепенно угасает. Я даже слышу нотки горечи в своём голосе, когда спрашиваю: — Если вы её отец, тогда где, чёрт возьми, вы все это время были?

Он пожимает плечами и избавляет меня от своего пронзительного взгляда.

— Каждый раз, когда я навещал её, я подвергал ее и твою мать риску. Когда клуб оказался в дерьме по самые уши, я знал, что мне придётся разорвать отношения. Иначе я либо потеряю их, либо похороню. Поэтому я сделал выбор, с которым смог бы жить.

— Почему моя мать прятала меня от вас?

— Потому что она прятала свои грехи, она была умна. Она понимала, стоило мне узнать, что, пока я сидел за решеткой, она спала за моей спиной с человеком, которому я доверял, я бы убил их обоих. Она всегда навещала меня в тюрьме. Вроде бы, она какое-то время серьёзно болела и не могла посетить меня с визитом, но затем, как обычно, начала приходить каждую неделю, правда, вела себя до безумия странно, настаивая на супружеских свиданиях, тогда как раньше ей, казалось, было на них наплевать. Я подумал, что она хотела забеременеть, возможно, в то время ей нужен был не я, а нечто большее, что сделало бы её счастливой. Но потом, когда она забеременела твоей сестрой, она наплела мне какую-то чушь о том, что не сможет меня дождаться, как обещала. Что она больше не хотела такой жизни, она была матерью. Я не должен был ей верить. Моё нутро подсказывало мне, что это была ложь. Твоя мать была байкерской сучкой до мозга костей. Но она всегда придерживалась именно этой истории.

— Я не понимаю.

— А понимать тут особо нечего, — он смотрит на свою сигарету и перекатывает её между пальцами. — Моя старуха спала с моим лучшим другом, а ты — прямое доказательство того, что он меня предал.

Глава 40

Правда не всегда дарует душевный покой. Иногда она пробуждает вас ото сна, в котором вы бы хотели провести всю свою жизнь.

МАВЕРИК

Войдя в часовню и захлопнув за собой дверь, я бросаю:

— С какого хрена такая важность?

Мой взгляд пробегает по Уизу, который держит в руке папку, а затем перескакивает на Таза, стоящего перед огромной, начищенной до блеска металлической эмблемой «Предвестников Хаоса», которая висит на стене. Его руки скрещены на груди, а на лице прекрасно знакомое мне выражение. Его голова повернута к символу нашего клуба, и он готов сделать то, что получается у него лучше всего, — избавить клуб от какой бы там ни было проблемы.

Дверь снова открывается, и в помещение входят Эдж и Гриз.

— Из-за чего весь сыр-бор? — спрашивает меня Эдж.

— Это я и хочу выяснить.

Я подаю Уизу знак, предлагая начать.

— Тебе захочется присесть, — говорит он.

По мере того, как внутри меня начинает зарождаться чувство пустоты, я сажусь на стул и ощущаю, как потертая кожа дарит мне столь необходимое успокоение, хотя я был не в своей тарелке с тех пор, как оставил Эмбер. Эдж присаживается на край стола слева от меня, а Гриз опускается на стул справа. Обогнув стол, Уиз кладет папку передо мной. Он открывает её на фотографии Эмбер в объятиях другого мужчины.

Я знал, что, в конце концов, мне придётся увидеть нечто подобное, но все равно для меня это удар под дых.

Я подаюсь вперёд и подхватываю фотографию. Это она, только совершенно другая её версия.

Её волосы гладко зачесаны назад и собраны в низкий хвостик, волосок к волоску. На ней драгоценности и консервативное белое с темно-синим платье без рукавов. Она выглядит изысканно и элегантно, ничем не походя на ту женщину, которая обхватывала меня своими ногами несколько минут назад.

Она мне не нравится в таком облике. Совсем не нравится.

Я перевожу взгляд на её бывшего. На козла, который насиловал её и удерживал против её воли. Я запоминаю каждую деталь его смазливого личика, светло-голубых глаз, телосложения и даже его фальшивой дружелюбной улыбки. Он высокий, моложе меня и опрятнее. На нем темно-серый костюм, скроенный точно по его фигуре и дорогой. Все в нем кричит о достатке. Его поза, одежда и даже золотые часы, выглядывающие из-под рукава его рубашки.

— Ты хотел, чтобы я копнул и нашёл все, что мог, на бывшего твоей девчонки, — начинает Уиз.

Поерзав на стуле, я стараюсь сдержать тьму, заполняющую каждую клеточку моего тела, пока вглядываюсь в снимок.

— Да.

— Хорошо, я кое-что нарыл. Но то, что я узнал, тебе не понравится.

Уиз перелистывает несколько газетных статей, после чего переходит к статьям об ее исчезновении и пожаре. Я хватаю одну из них и бегло пробегаю по ней взглядом. Заголовок гласит: «Сенатор МакТирни помогает сыну найти пропавшую без вести возлюбленную». На протяжении нескольких минут я просматриваю другие статьи, за исключением последней, в которой говорится, что они потушили пожар, который стал следствием несчастного случая в связи с утечкой газа; они все говорят почти одно и тоже.

— Я всё это уже знаю, — заявляю я, отбрасывая папку в его сторону.

— Есть ещё кое-что.

И тут свой рот открывает Таз.

— Я попросил Уиза проверить твою девчонку, когда ты только начал проявлять к ней интерес, — признается Таз. — Но нам не хватало информации. Мы не знали её имени или откуда она родом, пока ты не сказал Уизу о пожаре и этом её бывшем.