– Што ж дурного, брат Акинфий! Мы – судим да рядим, – отозвался Авраамий, задетый этим косвенным выговором, так как он тоже был в толпе весельчаков, осмеявших Арслана. – Иначе, слышь, брат о Христе, и не ведется. Вон выкликали уж много имен, а ни одного не прозвучало в ушах, как Божий благовест, как звон могучий колоколов больших соборных, што на Пасху зовут народ узнать благую весть о Воскресении Спасителя Христа!.. Те – чужаки, иные – больно стары… Ну, а иные… молоды ошшо, так думается мне!

– Ты энто про кого смекаешь?.. – раздались голоса. – Сказывай, отец Авраамий…

– Да… думалось бы мне про Михайлу Романова…

– Чего бы лучше и надо… Вот это дело! – снова раздались отклики отовсюду.

– Послушайте, што я сказать имею, честные господа! – подал голос Иван Никитич Романов, видя, что минута наступила благоприятная. – Не знаю, как святитель Филарет… Ошшо вестей оттуда не имеем… А матушка-родительница отрока, она, слышь, и помышлять об этом деле не желает! Боится, слышь!

– Да мы ее на царство и не позовем! Мы прочим сына…

– Кто прочит-то! – поднялся крик из другой кучки, где стояли сторонники других кандидатов. – Сказывайте про себя, не про всех! Нам Романова и не надобе! Голицына, княж Василья Васильева… То иное дело! Прямой царь! Из полону его выкупить и наречи!..

– Нет! – шумели другие. – Шуйского царем! Его всех лучче!..

– Наш Воротынский-царь! – голосила небольшая кучка. – Он и родом постарше-то Романовых будет… И муж совершенный, не отрок неразумный!..

– Присягу-то! Присягу-то поминайте, люди православные! – надрывались сторонники Польши. – Мы Владислава как усердно звали, присягнули ему!.. Он сам по себе, а ляхи будут сами по себе!.. Его возьмем, а ляхов сюды не пустим! Присягу не ломайте, слышь!..

– Эк невидаль! Врагу да из-под ножа, почитай, присяга была дадена! И Бог простит тот грех! И батько разрешит! – успокаивали опасливых сторонники Михаила.

– Я разрешаю данною мне от Бога властию! – громко объявил Савва.

– А я так нет… Маненько погожу, поосмотрюся, подумаю! – откликнулся и Палицын.

А крики снова стали нарастать. Опять стояли люди друг против друга, поодиночке и кучками, готовясь от обидных слов перейти к делу.

– Предатели!..

– Изменники вы сами! Боярские оглодки!.. Последыши воровские! Тушинцы! Недоляшки!

– Гречкосеи!..

– Опришники! Обидчики, разорители земские!.. Собачьи головы! Метлы поганые!..

– Цыц, черная земля! Орда кабальная, холопье стадо!..

– Гляди, холопья в ослопья бы не приняли вас, боляр дырявых!..

– Вот я тебе и сам!..

Уже заносились руки… Передние ряды стали поталкивать друг друга… Жестокая свалка могла затеяться в храме. Кто был при оружии, ухватились за рукоятки кинжалов и мечей…

Но Минин так и втесался в самую гущу, пройдя ее из конца в конец и, словно плугом борозду провел, оставил за собой свободное узкое пространство, разделившее обе враждебных партии.

– Стой! Тише, вы! – расталкивая людей, уже готовых сцепиться, повелительно окрикнул он спорящих. – Все власти у дверей!.. Бояре, воеводы… И послы от чужих городов… От всей земли… Срамиться бы не след перед чужим народом и людьми начальными…

С ворчаньем, медленно стали расходиться спорщики по своим местам, отведенным для представителей Москвы.

В торжественном шествии появилось сперва духовенство, митрополиты: Иона Сарский, Кирилл Ростовский и, всеми чтимый, Ефрем Казанский, затем Дионисий, игумен Троицкой лавры, иноки, священники заняли свои места. За ними – на «начальных» местах – расселись бояре и воеводы с Пожарским во главе. «Печатник» царский, дьяк Лихачов с подручными дьячками занял место за особым столом. Разместились подальше и младшие чины, московские и иные дворяне, головы стрелецкие, есаулы, дети боярские, торговые, цеховые и слободские люди, выборные от Москвы и иных городов. Представители каждого города сидели одной кучкой, без разбора по сословиям.

Ратные люди поместились особым, пестрым, красивым гнездом.

Осенил всех крестом престарелый Ефрем.

– Во имя Господа Вседержителя, Отца и Сына и Духа Свята! Призываю благодать Божию на помыслы и на деянья ваши! Любовь и мир да внидут во все сердца!..

– Аминь! – пророкотало по рядам людей, затихших невольно в эту последнюю минуту. И снова воцарилась напряженная тишина.

– С чистым духом, помоляся Господу, собралися мы здесь решить дело великое, каковое даст мир Земле, изгладит, уврачует тяжкие раны, ею понесенные! Просили мы Всевышнего, да вразумит Он нас и да внушит то имя, кое всем нам принесет и тишину, и счастие! Да отженет от нас все помыслы лукавые, плохие и просветленье пошлет, яко посылал Израилю во дни избрания царя Давида и иных!

Смолк, опустился на свое высокое место Ефрем.

Заговорил Дионисий:

– Именем Господа Спасителя, Распятого за ны, – благословляю вас, чада мои возлюбленные! Да будет здесь незримо послан вам дух мудрости и чистоты душевной!

За Дионисием заговорил Пожарский:

– Уж, почитай што, месяц мы толковали, ни на чем сойтися не могли! Пора и конец положить разнотолкам да разномыслию. Время не терпит. Хоша и не ото всех городов и царств съехались послы на собор наш Земский, – да ждать уж более и не можно нам! Распутица большая вешняя приспела больно рано! Из Сибири дальней али из иных углов и к лету не дождемся мы выборных! Так будем и решать, как Бог пошлет!.. Вот начертили мы тута три статьи, как дело показало. Я их оглашу пред вами, люди добрые. А вы решайте, с Богом! Первое. Отколе мы царя себе хотим?.. Из чужих ли краев, как уж не раз и толковали… Как многие того желают, штобы не почалося ремства и пререканий между своими боярами… Алибо у себя искать государя? Второе теперь. Ежели здесь обирать кого на царство, – каков быть должен избранник Бога и народа?.. Из старинных княженецких ли родов, али из своих бояр московских, алибо изо всего служилого дворянства искать можно?.. И выкликать нам должно поименно: ково мы волим. И третье. Как при новом царе земле стоять? По-старому, на его полную волю… Али и порядки новые завести надобно… Штобы и сама Земля через послов своих да выборных и с думой боярскою и со властями духовными бесперестанно тута, на Москве промышляла о делах по государству?.. Так, первое: свой царь нам надобен либо – чужого можно звать, лишь бы веру принял православную да дал присягу не нарушать Земли обычаев и законов. Штобы с нами думал заодно да с собором с Земским непрестанным… Как скажете?

– Свой… Свой!.. Свой! – раздались сначала отдельные, редкие крики. Потом они стали чаще, сильнее… Слились в один общий гул: – Своегоооо!..

– Не надобе чужого! Попутались и то мы с «чужаками»! Буде!..

– Сдается, все стоят против чужого! – громко крикнул Трубецкой, когда стихли общие голоса.

– Ну, где же все!.. Так, кое-кто!..

– Считайте голоса!..

Это Шуйский, Палицын, Вельяминов, видя крушение своих замыслов, потребовали долгого, утомительного подсчета голосов, желая затянуть дело.

– Приставы, слышьте вы, считайте голоса! – дал приказ Пожарский. – Возьмите дьяков поболе себе на подмогу… Скорее бы это было…

– Чаво считать! Чужова не желаем! – грянуло в эту минуту под сводами храма из всех почти грудей.

– И то! Считать не надо! Ни к чему! Видно и так: все люди, как один, свой голос подают! – обратился к Пожарскому Шереметев.

– Да всех-то больно мало! – громко отозвался голос какого-то сторонника Владислава.

– Немного, да! – подхватили его единомышленники. – Пообождать бы с таким великим делом. Ошшо подъедут…

– Чего ждать ошшо! – не вытерпя, поднял голос Савва. – Бог нас вразумит! Где двое собралися во Имя Христово, – тамо и Он Сам-Третей! – забыли, што писано есть!..

– Добро! – решительно заговорил Пожарский, обращаясь к Лихачову. – Пиши! Речь первая. «За своево все голоса подавали». Супротив иноземца общее решенье… А я, признаюся… сам было в уме полагал… Штобы не было своим обиды: «Тово-де взяли, а меня-де – нет!» Думалось, из Свеи Филиппа вызвать… Карлусова сына. Алибо есть ошшо у швабов… Их преславный император Рудольф послал бы нам каково пристойного из прынцев, сыновей своих… Но ежели земля тово не пожелала…