– Хорошо, Федя. Хорошо, миленький!.. – пообещал царь-мальчик другу и скрепил поцелуем обещание.

Все исполнил, все повторил при первом же случае Иван, что Федя ему говорил. Дело было в Столовой палате, на обычном совете государевом 9 сентября 1543 года.

Нахмурились Шуйские, зароптали Куренские, Пронские, Басманов Михаил с ними и Федька Головин.

– Что за речи негожие? Откуда их взял ты, государь, не потаи!..

– Ниоткуда не взял! – упрямо хмурясь, ответил государь. – Сам я так надумал, решил… Сам так и сделаю… Пиши, дьяк!.. – обратился он к дьяку палатному.

Тот, не зная, что делать – писать или нет? – переводил глаза с Шуйских на Ивана и обратно.

Андрей Шуйский, теперь первый в роду, только бровью повел – и дьяк застыл в своей прежней бесстрастной позе, словно и не слыхал слова царского.

– Пиши, говорю, собака! – крикнул, бледнея, отрок.

– Потерпи малость, государь… Все будет написано и сделано. Да обсудить же малость дай… Не простая вещь… Вишь, Воронца Сеньку к большой казне приставить… Волка овечье стадо стеречи… Не изменишь ли волю свою государскую?

Тринадцатилетний, но много в жизни изведавший мальчик почуял, что глумятся над ним. Он постарался не выйти из себя, чтобы не потерять преимущества над мучителями.

– Нет, не переменю моей воли государевой… – спокойно по виду ответил Иван. Только какая-то больная струна зазвенела в звуках голоса.

– Что делать, видно, исполнить придется… – мигнув единомышленникам, опять мягко процедил Шуйский. – А еще, отче митрополит, ты попроси: не уважит ли твоей просьбы пастырской строгий наш царь-государь.

– И то, сыне! – медленно, убедительно и плавно заговорил ставленник Шуйских, волей-неволей покорный им, Макарий. – Не отменишь ли? Казна твоя большая хорошо оберегается… И малая тож… За какую провинность людей сменять? Не водится… Ну, скажем, если уж так тебе твой слуга люб, иначе чем возвысь его…

– Царь я или не царь я?.. – крикнул мальчик, забывая даже почтение к сану святителя. – Его, вот его!.. – указывая на сидевшего словно на горячих углях Семена Воронцова, заговорил быстро царь. – Его к казне… Нынче же. Не то клич кликну… Народ на вас подниму, на мятежников…

– Вот оно что! – бледнея от ярости, заговорил Шуйский. – До того уж дошло… Царь на верных слуг своих, на бояр на первых, народ натравить желает… Ну как по-твоему не сделать теперь?! Его? Его вот… к казне большой?! Ну, а змееныша этого, содомское семя нечестивое, который и тело и душу тебе поганит? – указывая на стоявшего за местом царевым Федора Воронцова, загремел боярин. – Его куды?.. Уж не на мое ли место?.. И сказать народу: за что он тут от царя посажен!.. Что народ скажет? А?.. Иди, садись, голубчик…

Вплотную подойдя к женообразному, оробевшему от неожиданного поворота дел Федору, Андрей Шуйский повлек наперсника-юношу к своему месту, прочь от Ивана…

Окружающие поняли маневр… Вскочили… Кто окружил великого князя Ивана, другие стали тащить прочь из покоев Федора… Засверкали ножи в руках.

– Убить… Убить гадину, что промежду царя и бояр рознь сеет! – первый крикнул Шкурлятев-князь.

С воплем рванулся на помощь другу Иван, но плотной стеной стояли тут бояре: и Пронские, и Палецкий…

Затем, когда уже увели Воронцовых, сына и отца, совсем вон из палаты, и эти бояре вдогонку побежали…

Оборванный, избитый, бледнее смерти, мотался в руках палачей Федя и молил о пощаде. А те все тащат вперед, из горницы в горницу, на дворцовое крыльцо…

Иван кинулся на колени перед митрополитом.

– Святитель! Заступись… Только бы они, злодеи, не убили его… Пусть все будет по-ихнему!.. Беги скорее… Как хотят, стану покоряться им!.. Только бы не убили его, Федю!..

Встал, пошел Макарий, высокий, сухощавый, на ходу слегка раскачиваясь…

К Морозовым, сидящим тут же, в стороне, печальным и молчаливым, к ним ринулся юный князь.

– Вас чтут бояре, чтит народ… Ради Спасителя, молю: застойте за Федю…

Встали Морозовы, пошли на выручку…

В сенях дворцовых видят: сгрудились все. Угрозы звучат… Ножи в руках…

Стал просить Макарий:

– Чада мои, Бога вспомните!.. Не проливайте крови под сенью царевой… Молод, глуп парень… Сослать – и то кара будет ему!

И Морозовы голос подали:

– Опомнитесь, бояре… До народа еще долетит о нас худая молва. Что хорошего? И царь не всегда в молодых годах пребудет. Попомнит услугу вашу.

Потешившие свою душу над обоими Воронцовыми бояре успели остыть на воздухе.

– Ну, ин ладно! – отозвался запевала, Шуйский Андрей. – Взашей их с крыльца… Эй, стража, подбери-ка казначеев княжевых, господарских!..

И когда кубарем слетели со ступеней сброшенные вниз оба Воронцова, их подхватили стражники Шуйского и повели в тюрьму.

Иван видел это в окно. Не успел вернуться в Столовую палату митрополит, как отрок кинулся к нему:

– Спасибо, отче… Видел я: вызволил ты несчастных. Век тебя не забуду… Еще прошу: поди, от меня Шуйских моли: недалеко бы их… В Коломну бы их, чего лучше?.. Пусть там пока что проживают Воронцовы, если уж из Москвы их выбить задумали… Вон шумят бояре на крыльце… Толкуют, видно: как дальше им быть?.. Скорей иди, отче!

Опять вернулся Макарий на крыльцо.

– С чем опять? – окрикнул его Фомка Головин, особенно не любивший Воронцовых и недовольный, что не дали ему прикончить недругов.

Макарий передал просьбу царя.

– В Коломну? Ишь ты!.. А то еще в Тверь, благо Москве она дверь! – с издевкой подхватил Фомка. – Поди скажи царьку своему: без Федьки девчонок немало на Москве… Ступай, ступай…

Яростно надвигаясь на Макария, чтобы заставить его уйти, Фома тяжелым, подкованным сапогом наступил на край его мантии, и затрещала, разрываясь, крепкая ткань.

Макарий не сдвинулся.

Так же мягко, плавно и внушительно, как всегда, он произнес:

– Да сбудется реченное Пророком: разделили ризы мои между собой и об одежде моей бросали жребий.

Услыхав такой упрек, сравнение их с мучителями Христа, бояре сдержаться захотели.

– Иди, отче, с миром к царю и скажи: в Коломну – больно близко для изменников и воров ведомых… На Кострому мы их сошлем… – сказал Андрей Шуйский.