Крестие было очередной ересью, что как поветрие побежало вдруг по всем провинциям Серединных земель.

Как началось?

Фабиус вспомнил Крохмора из Пущи, смешного носатого старика. Именно он всполошил магистров, рассылая из Гариена воронов с депешами, что, мол, некий оборванец пугает народ байками о неведомом боге.

Новоявленный «пророк» крепко пил, речи свои говорил в харчевнях и кабаках. Хватал кузнецов, а Гариен — город кузнецкий, за грудки и, дыша им в рябые курносые лица, восклицал: «Вот крест на мне, не вру!»

Может и не врал, кто его знает? Пришёл оборванец издалека, шпионы и дознатчики скрупулёзно записывали за ним имена земель и правителей, но магистерская служба не обнаружила таковых в архивах и церковных книгах. Получалось, что земли эти были крайне удалены от мира Серединного. Кто знает, может и жил там какой-то маг, дерзнувший называться богом?

Ересь в Магистериуме приняли в штыки. Дальновидному Совету не понравился самовольный «защитник», якобы спасающий людские души от Ада.

Магистры полагали, что одна-две ереси крепкому государству даже во благо, если не несут они мыслей по-настоящему революционных. Но идея о спасении и посмертной жизни души не годилась тут даже теоретически. Ведь если завтра люди перестанут кормить своими душами адских обитателей, обрушится весь существующий миропорядок, скреплённый Договором с Сатаной. И тогда голодные демоны снова дуром попрут в человеческий мир за добычей. И вернётся беда.

Проповедника, чтобы упаси Сатана, не сделать из него мученика, быстренько опоили дурманом и подвели в пьяной драке под нож. Но ересь оказалась стойкой.

С тех пор в провинциях постоянно объявлялись малые группы поклонников «милостивого бога» и разлагали речами чернь. Мол, веруйте, и после смерти души ваши спасутся от гибели в Преисподней. Хотя куда они, спрашивается, денутся, если есть в этом мире только земля и Ад?

Совет Магистериума выпустил эдикт, призывающий городские советы наказывать смутьянов изображением креста. Калёным железом либо широким палаческим ножом. На самом видном месте — на лице, дабы показать, что никакой выдуманный бог защитить своих проповедников не в силах.

Эдикт тоже вышел боком: вскоре крещёные сами начали уродовать лица, почитая это за некий божественный знак, по которому они после смерти попадут не в Ад, как все прочие, а в какое-то другое, тайное место. И как не объясняли людям магистры, что никакие знаки, поставленные на теле, не влияют на собственно душу — «крещение» лиц прижилось.

Фабиус не имел пока собственного мнения о ереси крещёных. Он понимал опасения Совета Магистериума: толпа, как собака, помани самым несусветным — она и пойдёт.

Однако чума казалась магистру гораздо более серьёзной проблемой, чем нелепые людские россказни. Потому к версии «я расследую здесь ересь» он решил прибегнуть в крайнем случае. Для начала же он предложит префекту простое объяснение своего визита: в Дабэне чума, и Совет Магистериума беспокоится, готова ли провинция принять беженцев. Некое официальное уточнение ролей, не более. А если префект поинтересуется, почему к нему не обратились через ангонского магистра Ахарора Скромного, то Фабиус просто сошлётся на дряхлость «официального» мага.

Ахарор оскорбится, конечно… Придётся нажить ещё одного врага.

Фабиус и ангонский магистр и так не были особенно дружны, но встречались. И именно Ахарор в начале лета писал Фабиусу о неких странных происшествиях в Ангистерне. (Нужно будет взять с собой его письма, может и пригодятся).

Фабиус отправился в башню, в свою рабочую комнату на среднем этаже, где наблюдал за звёздами, читал, составлял заклинания, делал амулеты и проводил колдовские обряды.

Он уже позабыл, что оставил там сына, и вздрогнул, заметив разбросанные по полу книги, неубранный нагар в ещё чадившей пентаграмме… Самого же виновника беспорядка и след простыл!

Маг поморщился, постоял в дверях. Думая заставить мальчика убрать за собой, спустился в его комнату. Но Дамиен крепко спал, умостив на подушке обожжённые колдовским огнём руки.

Подушка была мокрой, на полу перед кроватью ширилась лужа в островках тающего снега…Фабиус долго смотрел на мягкие кольца тёмно-русых волос, на нежные черты лица, слишком напоминающие материнские, и раздражение покинуло его.

Магистр убрал лужу, прошептав: «Ordinem». Всё это юность, сказал он себе. Парень подрастёт, и дурь выйдет из него сама. Главное — он одарённый маг и способный ученик. Нет тех, кто не бесился в юности, не отрицал авторитеты старших. Сейчас мальчик думает, что лучше отца знает, что ему читать и чем заниматься. Это пройдёт.

Фабиус с облегчением ощутил, что равновесие духа восстановилось в нём. Он поднялся в рабочий кабинет, собрал с пола книги. Аккуратно почистил пентаграмму от гари специальной щёточкой — магический инструментарий требовал ручного ухода. Потом принёс с балкона стремянку и погасил толстые свечи, изготовленные по его личному эскизу.

Обряды предполагали строгое сочетание элементалей — огня, воздуха, земли, воды и эфира. Для каждого магического предмета имелось своё предписание о форме, цвете, фактуре материала, из которого он был сделан. Если форма пентаграммы указывала на огонь, то цвет её должен был защитить элементаль земли, а камень — иметь фактуру, благоприятную для элементаля воздуха, и тут больше всего подходил дымчатый мрамор.

Работа окончательно успокоила магистра. Он любил магию даже в мелкой суете хозяйственной рутины. Многие десятилетия настраивал он сочетания форм и цветов в рабочих залах башни: достаточно сильные сочетания. Пожалуй, уже одна эта настройка помогла сегодня Дамиену слепить из огня саламандру. Но всё-таки сын проявил и личное мужество, и сообразительность. Это сводило на нет мелкие огрехи. А меч…

Фабиус вздохнул. Ему были очевидны мысли и поступки многих, но сыну он прощал то, что не простил бы и себе. Потому он решил дать мальчику время для осознания предназначения. Пусть он избавится от детских игрушек не по воле отца, а когда сам поймёт, что он маг, а не воин или кузнец.

Магистр и раньше замечал, что Дамиен посещает в Лимсе лавки совсем не магических книг. Что его влекут древние бессмысленные истории о рыцарях, выдуманных землях и несуществующих городах. Мальчик не понял ещё, что книжные миры сродни мыльным пузырям — ткнёшь их булавкой, и миру конец. А булавкой может стать острое слово, меткое наблюдение или прозрение. Твоё собственное. Потому достойными книгами могут быть только книги о серьёзных науках.

Ничего, думал Фабиус, всё утрясётся. Дамиену нужно больше ответственности и самостоятельности. Он слишком загружен зубрёжкой, а магия — это познание жизни во всех её мелочах — в движении растительных соков, дыхании ветров, поведении людей.

Мальчик начитан, но не привык замечать простое. Это следует исправить. Нужно будет занять его хозяйственными делами, приобщить к управлению провинцией, к разрешению споров и ссор между слугами.

Магистр закончил уборку и задумался о дорожных сборах. Первым делом он вынул из потёртого дубового сундучка связку последних писем. Письма Ахарора лежали сверху, но маг не стал их перечитывать. Сначала нужно было распорядиться на период своего отсутствия, перепоручить обязанности.

До Ангона не больше трёх дней в седле. А может и меньше, если учесть сухую осень и резвость коня. Казалось, что для поездки вполне хватит тринадцати суток малого лунного месяца. Но Фабиус подозревал, что задание ему дали не из простых, и отсутствовать он будет гораздо дольше. Как бы не заставил его Совет расселять и кормить беженцев?

А у самого на носу подзимний сев ячменя, сушка яблок едва началась. И главное — кому доверить подготовку первой варки осеннего пива?

Фабиус поскрёб бороду, выложил письма Ахарора на маленький столик у окна, добавил туда же молитвенник, вспомнив, что не прочитал положенное число раз утреннего «Гори, Отец наш, в пламени Геенны своей», отмахнулся сам от себя, быстро сбежал вниз, вышел на двор и ввалился в летнюю кухню, притулившуюся у башни.