Чтобы уйти от ответа, она спросила:

— Неужели вы были когда-нибудь маленьким?

Сандаг рассмеялся:

— Ты, Долгор, забавная… У меня тоже было детство. Правда, невеселое… Помню нашу серую низенькую юрту. Отец и мать работали на богача. Когда мои ноги стали доставать до стремян, я сделался пастухом. В зной и мороз пас хозяйских овец, собирал аргал на топливо, носил воду верблюдам… И даже не думал, что может быть какая-то иная жизнь… Помню, когда я вошел в юрту хозяина, то он, совсем голый, сидел на войлочных подушках и пил чай. Завидев меня, он поперхнулся чаем и закричал: «Что-нибудь случилось со скотом?! Почему ты не в степи?» — «Скот в порядке, — отвечал я — Только я не хочу больше пасти его…» Хозяин, наверное, подумал, что я не в своем уме, и грубо спросил: «Чего же ты хочешь, собачья блоха?» Я сказал ему, что хочу учиться, как его сын, и потому решил ехать в город. «А кто будет пасти мой скот?»— спросил хозяин, все еще не опомнившийся от изумления. «А это уж не мое дело», — ответил я. Хозяин взревел, будто рассерженный як. Его душил приступ бешенства. «Ах ты сопливый голодранец! — завопил он. — Так-то ты отплачиваешь мне за мою доброту!.. Разве не я приютил тебя после смерти твоих родителей?! Разве не я кормил, поил, одевал тебя все время!..» Я молча снял свой дырявый халат, облезлую тарбаганью шапку, гутулы, швырнул все хозяину и ушел. Один арат, друг моего отца, подарил мне свой халат, сапоги, дал коня. «Трудно тебе будет одному добраться до города, — говорил он. — Но я тебе дам добрый совет: на реке Байдарик работает русская экспедиция; я слышал, им нужны погонщики верблюдов. А месяца через два экспедиция вернется в Улан-Батор. Думаю, русские возьмут тебя к себе на работу, помогут добраться до. Улан-Батора и устроиться на учебу».

— А что было дальше? — спросила Долгор.

— В экспедиции я встретился с Андреем Дмитриевичем и сильно к нему привязался. Он был первым моим наставником. Потом я учился в Иркутске, а когда вернулся в Монголию, то Андрей Дмитриевич снова взял меня к себе в экспедицию. Вот видишь, Долгор: когда у человека есть такие друзья, ему легко жить.

— Это правда, — согласилась Долгор. — Я люблю Валю, она для меня как старшая сестра. Даже не знаю, как я буду без нее тут, когда она уедет…

Она спохватилась, но было уже поздно.

— Значит, ты собираешься остаться здесь? — хмуро спросил Сандаг. — Но тебе надо учиться!

Долгор прямо и смело взглянула ему в глаза, что его несказанно удивило, и ответила спокойно, даже, как показалось Сандагу, с легкой насмешкой над ним:

— Вы хотите построить здесь город и госхоз. Для кого? Должно быть, для таких, как я. Выучусь в этом городе на ветеринара и буду работать в госхозе, лечить красных верблюдов.

Все это было настолько неожиданно, что Сандаг оторопел, потом спрыгнул с кровати, схватился за бока и расхохотался. Он смеялся до тех пор, пока ему не сделалось плохо.

Но и лежа на постели, он продолжал похохатывать, а Долгор не могла понять, чем рассмешила его.

ОСНОВНОЙ ГОРИЗОНТ

Прежде чем забуривать новую скважину, Валя по деревянному настилу поднимается на площадку внутрь вышки. Придирчиво осматривает буровой станок — не было бы перекоса! Потрогает свисающий трос, чтобы лишний раз удостовериться в его вертикальности. Заглянет в круглое отверстие, проделанное в деревянном настиле для скважины: там уже установлена направляющая труба. За эту трубу она всегда беспокоится: малейшая неровность, и скважина пойдет вкривь! Из-за недосмотра мастера скважину можно запороть в самом начале.

Все ждут. Сопит, хмурится Зыков.

— Пускайте! — кричит Валя.

Пускают мотор. Он фыркает, переходит на басовитый рык, затем на ровный ритм. Рабочий Силаев нажимает на рычаг станка. Колонковый бур начинает легко ввинчиваться в мягкую глинистую породу.

Вот и забилось сердце новой скважины!

После первого подъема к рычагу становится Абросимов.

— Полегче жмите на рычаг, учитесь «чувствовать» породу, — учит его Валя.

Абросимов не обижается: он опытный рабочий и понимает волнение техника-девушки. Если бы она даже кричала на него, он не рассердился бы. У него веселый, добродушный нрав.

Зыков тоже изменился. Буровой мастер вроде бы и ростом стал ниже, утратил свою значительность, степенность, и Валя поняла, что, в общем-то, он добрый и добросовестный человек и что развинченность его была показной: демонстрировал перед рабочими свою независимость.

За последние дни Валя побывала на трех буровых. Сегодня очередь дошла до зыковской.

— Проходим проектную глубину, Валентина Васильевна, — доложил буровой мастер. — А на остальных точках как?

Он был весь почтение и покорность. Глазки его больше не смотрят свирепо.

— Все в порядке. Теперь постепенно проясняется, где будем закладывать город и госхоз, — будничным голосом отзывается она.

— Где же?

— Наверное, ближе к Дзуун-Булаку: ваша разведочная скважина! На плите высечем ваше имя и имя Чимида — увековечим.

— Не перехваливайте старого дурня Зыкова: я-то помню, какие споры у нас были. Вы меня уже высекли. Здорово высекли! Как мальчишку.

— Кто старое помянет…

— И то правильно. Нанесли вы мне удар, можно сказать, под дых: Зыков вынужден был поверить в конспектики. И даже больше того, признаюсь вам одной, раз такое дело: без вас у меня уверенность в своем чутье пропала. Надо решение принимать, а я теряюсь. Ваша отлучка вечностью показалась. Ну как, те районы, где вы ездили, представляют интерес?

— В общем-то, да. В пустыне вода, как правило, близка к поверхности. Монголы недаром говорят: где песок — там и вода. Мы ведь с вами только пунктиром обозначаем, где искать воду, а после нас начнется систематическое обводнение. Работы на многие десятилетия хватит. Лично я наметила двести семьдесят водопойных точек. Прогулка по Нэмэгэтинской котловине пошла на пользу, ну, а если брать весь район, то здесь можно построить несколько тысяч инженерных водных точек. Из Улан-Батора хотим затребовать специалистов и оборудование.

— Нужно немедленно затребовать: не хватает обсадных труб, сеток для фильтров, насосов…

Обыкновенный деловой разговор двух специалистов. Как будто и не было нэмэгэтинских чудес, встречи с бандитами, убийства Цокто, мертвого города Хара-Хото, песчаной бури и жажды.

Ведь для Зыкова отлучка техника Басмановой на полторы недели — всего-навсего служебная командировка с разведывательно-исследовательскими целями: она уезжала — она вернулась. А как же по-другому? По мнению Зыкова, они здесь, в сомоне, подвергались большей опасности со стороны заговорщиков. Стоило Сандагу появиться тут, и на него совершено покушение…

Хорошо после многих злоключений очутиться в кругу близких людей, которые ждали тебя и, оказывается, уважают, а возможно, даже успели полюбить. Рабочий Абросимов, чубатый парень в тельняшке, явно влюблен в Валю. Он балагур, выдумщик, и Валя, послушав его истории, всегда хохочет от души. Абросимову это нравится.

Вот и сейчас, сидя в кругу своих товарищей, он, бросая озорные взгляды на Басманову, «травит»:

— Работал я до этого на Кавказе — Зыков не даст соврать, — искали воду. Пробурили скважин десять, и все без толку. Заложили одиннадцатую. Не успели пройти и десяти метров, как ударил фонтан. Как раз моя смена работала. Опускаю желонку, беру пробу. Вода какая-то желтая. Ничего, думаю, откачаем… Ребята окружили меня, радуются. Я осторожно пробую воду на вкус. Что за чертовщина?.. — Абросимов нарочно умолкает, выпуская изо рта колечки дыма.

— Ну? — с нетерпением спрашивает Силаев.

— Вода приятно язык пощипывает, и запах этакий знакомый… «Ну, — говорю я ребятам, — кажется на минеральную напоролись. Пробуйте».

Ребята попробовали, почмокали губами и говорят: «Давайте наберем побольше этой святой водицы, процедим через вату и получше распробуем». Набрали мы таким манером литров десять — и ну пробовать. Смотрю, мои ребятки осоловели, да и сам я еле на ногах держусь. «Вот те на, думаю, отравились, должно быть». Дальше я потерял сознание. Очнулся от страшной ругани. Кто-то тряс меня за плечо и кричал в самое ухо: «Безобразие! Под суд отдам! Напились, как свиньи, на работе…» А я еле языком ворочаю и только мычу… Едва в себя пришел. Смотрю, ребята мои спят, как праведники, время уже за полдень. А Зыков наш рассвирепел, как тигр. «Как тебе не стыдно!» — кричит. «Да что вы? — отвечаю. — Никто не пил. Воду обнаружили странную, напробовались и, видно, отравились. Вот, попробуйте сами…» И подаю ему кружечку с этой самой водой. Глотнул он осторожненько, поставил кружечку на стол да как гаркнет на меня: «А, такой-сякой, ты еще надо мной издеваться?! Коньяк хлещете!.. Я вам покажу минеральную воду!..» Тут я совсем растерялся: «Какой, говорю, коньяк? Посмотрите сами…» Схватил его за рукав — и к скважине. Достали мы с ним пробу. Взял он в рот, подержал, выплюнул и растерянно так смотрит на меня: «Что бы это, Иван, могло значить? Сколько лет работаю мастером, а ископаемого коньяка никогда не встречал…»