— Ход! — зло выругался Гончиг. — У меня с прошлой недели ни капли во рту не было. Вот вздернут тебя на веревке, тогда узнаешь, какие духи в меня вселились! — Он повернул коня, ударил его пятками по бокам; конь рванулся вперед, поскакал к бадзаровской юрте.

«А пожалуй, нужно собрать аратов и ребятам об этом сказать, — подумал Чимид. — Гончиг хоть и врун, но иногда правду говорит. Поеду-ка я в аратское объединение к Аюрзану».

Когда Чимид прискакал в объединение, то немало удивился, увидев на пустыре большую толпу. Все были вооружены: у одних в руках были охотничьи ружья с посошками, другие держали увесистые камни, дубины. Сам Аюрзан был вооружен наганом, припрятанным еще со времен подавления первого ламского восстания.

— У дурных вестей быстрые ноги, — спокойно сказал Аюрзан. — Вот собрались проведать Бадзара. Мы ведь давно за всей его шайкой следим.

Сомонный председатель Арабдан, пожилой человек в очках, не особенно храбрый, трепетал при мысли о возможности мятежа — ведь он отвечал за спокойствие этого края! Он все торопил Аюрзана, чтобы тот арестовал заговорщиков. Но Аюрзан медлил, он выжидал, когда главари заговора соберутся все вместе. Среди охраны, которую выставил Бадзар, были и его люди. Полчаса назад один из них сообщил Аюрзану, что вся шайка собралась в юрте Бадзара; Гончиг подтвердил это. Пора было приступать к делу.

…Совещание в юрте Бадзара все еще продолжалось. Заговорщики строили далеко идущие планы на будущее. Все были уверены в успехе предприятия. Только Накамура понимал, что сил плачевно мало и вооружение ни к черту не годится. Приходилось надеяться на выступление японской армии, на то, что в сомон, удаленный от всех крупных городов, не скоро подойдут части Народной армии.

«В случае неудачи как-нибудь выкручусь», — думал Накамура. Он в деталях обдумал план побега: сперва будет скрываться в горах, где припрятано продовольствие, а потом постарается уйти на юг, за границу, в Эдзингольский оазис…

Дверца в юрту отворилась. Вошло несколько аратов. Среди них и Гончиг.

Бадзар недовольно скривился. «Вздую этого олуха!» — зло подумал он, но, заметив сомонного даргу Арабдана и Аюрзана, быстро подавил в себе гнев и заулыбался.

— Рад, рад, садитесь!.. Эй, Гончиг, налей всем арьки! — и сам засуетился, схватил самый большой бурдюк, выставил его на середину.

— Положи бурдюк обратно, — спокойно сказал Аюрзан. — Все равно на всех не хватит: с пяти стойбищ араты съехались. Прослышали мы, что недоброе дело здесь затевается, вот и решили вас всех арестовать.

Заговорщики повскакали с мест. Один Бадзар держал себя так, как будто ничего не случилось.

— Я не понимаю, о каком недобром деле говорит председатель, — отозвался он и пожал плечами.

— А кто хочет лагерь захватить, Сандага и Тимякова убить? — выкрикнул Гончиг. — Я все слышал!

— Собака! — выругался Бадзар. — Что же вы смотрите? — закричал он заговорщикам. — Бейте их! Бейте!

Грянул выстрел. Гончиг с перекошенным лицом упал на кошмы. Почти одновременно раздались два ответных выстрела. Началась свалка. Бадзар и Накамура, пользуясь всеобщим замешательством, выскочили из юрты. На них набросилось сразу несколько человек. Однако Бадзар сумел вывернуться из чьих-то цепких объятий, вскочил на первого же попавшегося коня и помчался в горы. Кто-то за ним гнался. Бадзар отстреливался из кольта, не замедляя бега. Сделалось совсем темно. Он свернул в узкое ущелье и остановил коня. Потом спрыгнул на землю и, укрывшись за камнем, стал ждать преследователей, держа кольт наготове. Вряд ли кто осмелится сунуться сюда!

Послышался конский топот.

— Эй, Бадзар, не стреляй… Это я… — услышал он крик Накамуры. На полном скаку японец влетел в ущелье.

— Бросай коня, скорей наверх! — скомандовал Бадзар.

Прячась за скалы, они стали взбираться на вершину горы. Снизу по ним стреляли, но безрезультатно. Уйдя от погони, заговорщики остановились у кучи камней.

— Ну, кажется, спаслись, — сказал Бадзар. Ноги и руки у него тряслись. — Норбо-Церена и других, должно быть, забрали…

— Не велика потеря, — мрачно выдавил из себя Накамура. — Не унывай, не все еще пропало.

Они присели на камни, закурили. Над ними нависали черные, угрюмые скалы. На темном небе серебрились звезды.

— Что делать будем? — спросил Накамура.

— Теперь нас на каждой дороге подкарауливать будут, — сказал Бадзар. — Тут неподалеку люди Карста, дружка моего сына. Сперва здесь, в укромном месте, сидеть будем, а когда все стихнет, к Карсту переберемся. Укроет, в Нинся уйдем…

В кромешной тьме они добрались до глубокой котловины, спустились в нее и, протиснувшись между острых камней, остановились перед плитой с заклинанием: «Ом мани падме хум».

— Тайная пещера, — сказал Бадзар. — Никто о ней не знает. Один я знаю.

А в это время в юрте Бадзара араты подняли Гончи-га и вынесли на воздух. Он открыл сперва один глаз, потом второй, сел на траву.

— Ты ранен? — спросил кто-то.

— Я со страха на пол плюхнулся. А потом лежал и ждал, что будет дальше. Где Бадзар?

— Удрал. И японец удрал.

— Я знаю, где они.

— Где?

— У Бадзара в котловине Ногон-Могой есть тайная пещера — я как-то проследил. Вход плитой завален. Я покажу. Там их и накроем.

— На коней!..

СКАЗКИ МЕРТВОГО ГОРОДА

Это был мертвый город Хара-Хото, легенда пустыни, ее многовековой сон. Заколдованный город из «Тысячи и одной ночи».

Как ни был измучен Пушкарев, сердце его дрогнуло, когда он увидел высокие стены с башнями по углам, силуэты полуразрушенных мавзолеев — субурганов. Пески вплотную подступили к стенам, взобрались кое-где на них, и только на западе стена вставала в своем первозданном грозном величии, перед ней не было песков: на запад, к самой реке Эдзин-гол, тянулась черная пустыня, ровная, как паркет.

Удивительное дело: этот город был известен человечеству давно, еще по запискам великого путешественника Марко Поло, — тогда он назывался Эдзина, что в переводе с тангутского означает «Черная река». Потом жители покинули город, и о нем забыли. На целых шесть веков. Забыли и караванный путь через Эдзин-гольский оазис. Среди песков и барханов Гоби и Алашаньской пустыни затерялась память о нем. Настолько прочно затерялась, что русский путешественник Владимир Обручев, очутившись в конце прошлого века в Эдзингольском оазисе, слышал от местных жителей-торгоутов лишь смутные легенды о развалинах какого-то большого города, куда суеверные кочевники боятся заезжать.

Обручев находился от мертвого города всего лишь в двадцати верстах. Открыть его суждено было другому знаменитому русскому путешественнику — Петру Кузьмичу Козлову. Случилось это в 1908 году.

То было величайшее открытие века, о нем сразу же заговорили на всей планете. Козлов открыл целый мир— мир древнего тангутского царства Си-ся. Он извлек из субурганов библиотеки с книгами на странном, непонятном языке, статуи богов, тонкие полотна тангутских икон, поражающие изяществом рисунка и яркостью колорита.

Главным божеством тангутского государства считалась Тара, та самая, чью гигантскую статую Пушкарев увидел в пещере хребта Гурбан-Сайхан. Козлов нашел в одном из субурганов ткань — «кэсы», так она называлась — с изображением прекрасной Зеленой Тары, и это полотно было признано знатоками уникальным образцом средневекового ткацкого искусства.

Много сокровищ нашел в Хара-Хото Петр Кузьмич Козлов: древние ассигнации Юаньской (Чингисовой) династии, оттиснутые на грубоволокнистой бумаге с надписью: «Ассигнация годов правления Чжэ-тун. Стоимостью в одну связку»; богатое собрание рукописей неведомого письма си-ся, красиво отшлифованные стекловидные и топазовые глаза, выпавшие, по всей видимости, из глиняных статуй; позолоченные маски, гобелены, серебряные украшения, золоченые статуэтки и большие статуи и даже скелет женщины.

Сидя на развалинах одного из субурганов, Козлов записывал: «Когда мы раскрыли эти образа, перед нами предстали дивные изображения сидящих фигур, утопавших в нежно-голубом и нежно-розовом сиянии. От буддийских святынь веяло чем-то живым, выразительным, целым, мы долго не могли оторваться от созерцания их, так неподражаемо хороши они были…»