Старик выругался: много воды утекло! Но щели быстро заделали.

Во время пути случилось еще одно происшествие. Старый верблюд Вали, поднимаясь на крутой склон, неожиданно опустился на колени, а потом свалился на бок. Девушка едва успела соскочить на песок. Верблюд лежал и рыгал. Вскоре он околел.

— Ушла душа верблюда в страну бурханов, — невесело сказал Пушкарев. — Не дожил до сорока лет два дня. Пересаживайтесь на запасного.

Но вскоре верблюды стали падать один за другим. К двум часам дня пятнадцать верблюдов околели. Шестнадцатый было свалился, но потом поднялся на ноги и тусклыми глазами смотрел на пески и на людей.

— Простофили мы! — ругался Сандаг. — Этого нужно было ждать… Ведь в котловине было много ядовитых растений. Верблюды их ели…

Как ни странно, но на ногах остались три верблюда: те, на которых ехали Карст, Очир и Цокто.

Пришлось остановиться. Долго обсуждали, что делать дальше. Осталось всего три верблюда! Бросили все снаряжение, даже лапу динозавра.

— Надо вернуться в мой лагерь, — предложил Карст. — Там вода. Идти дальше бессмысленно: мы погибнем от жажды. Идти пешком я отказываюсь.

— Ваше мнение нас меньше всего интересует, — сурово сказал Сандаг. — Ваши верблюды объелись баглуром, но они не подохли. А наши полегли. Все это кажется мне странным.

Карст пожал плечами.

— Я пойду пешком, — произнес он смиренно. — Пусть на верблюдах едут дамы. Я джентльмен.

Потянулись скучные, томительные часы. Пескам, казалось, конца не будет. Остаток воды почти совсем не расходовали: смачивали носовые платки и прикладывали к губам.

— Гойо! — сказал Тимяков и указал на торчащие прямо из песка среди сухих кустарников селитрянки мясистые толстые стебли. Все стали выдергивать эти стебли и жевать. Жажду пытались утолять также и ягодами хармыка. На глинистых площадках рос корявый ветвистый кустарник. Собранные в кисти черные, красные, желтые ягоды, похожие на черную смородину, имели солоновато-сладкий вкус.

Миражи и зной доводили до исступления. Валя тяжело дышала. Ее с двух сторон поддерживали Долгор и Пушкарев. Напрягая последние силы, она думала, что вот-вот упадет и больше не встанет. Александр, сам осунувшийся, черный, с глубоко ввалившимися глазами и потрескавшимися губами, из которых сочилась кровь, говорил ей что-то нежное и ободряющее. Они шли позади всех; слов Пушкарева горячих и бессвязных, как бред, Долгор так и не могла понять. Но когда эти слова доходили до сознания Вали, она горько улыбалась. Среди этой раскаленной пустыни он говорил о любви и о будущем, о том, как они вернутся в лагерь и навсегда будут вместе.

Долгор тоже выбилась из сил. Все чаще и чаще опускалась она на песок. Сидела безмолвно, недвижимо. Она не жаловалась на жару и не просила пить. Она привыкла ездить по степи на лошадях, и ей еще никогда не приходилось совершать такой долгий путь пешком. Иногда она выкапывала рукой ямку и, если песок оказывался чуть влажным, клала его в рот. Но от этого хотелось пить еще сильнее.

Тумурбатор со страдальческим видом смотрел на девушку. Его сердце переполняла острая жалость к Долгор. Может быть, вот сейчас, когда она сидела на песке, беспомощная, обессилевшая, он ясно осознал, что любит ее и будет любить до конца своих дней…

Но он ничего не сказал о своей любви. Он только подошел к Долгор и помог подняться.

— Я буду поддерживать тебя, — сказал он хриплым голосом. — Потерпи немного…

— Ничего… я сама… Береги свои силы.

И в самом деле она тихо пошла за Тумурбатором. Ее сапоги вязли в песке. В ушах звенело. Но она видела впереди себя Тумурбатора и потому двигалась вперед, боясь, что он исчезнет, растворится в этом знойном просторе.

Тимяков пытался ободрить разбитых, утомленных людей. Он рассказывал о своих странствиях, о мертвом городе Хара-Хото, говорил о мужестве русских путешественников, и это немного приободряло его спутников.

— Ничего, все скоро останется позади, и мы вернемся домой, — говорил он.

«И откуда у него берется энергия?..» — удивлялся Пушкарев. Выносливость ученого казалась ему сверхъестественной. Географ даже не прикладывал мокрый платок к губам: он берег воду — скромный остаток на дне фляги. Андрей Дмитриевич хорошо понимал, в каком тяжелом положении очутилась экспедиция по милости Карста.

Ему казалось, что и в истории гибели верблюдов как-то замешан Карст. Как замешан Карст, он не знал, но не верил, будто верблюды отравились. Такого случая, чтобы верблюд за верблюдом падали на землю, еще не было. Нет, они не объелись баглуром и ядовитым ковылем. Тут было что-то другое. А Карст только ухмылялся. Предъявить ему обвинение они не могли: за Карстом все время наблюдали, он не делал попыток к побегу, не жаловался. Он только ухмылялся, словно бы поддразнивал их, говорил всем своим видом: «Я хитрее всех вас. Вы простаки. Мы могли бы уложить вас всех, но я редко прибегаю к оружию. Убить члена правительства Монголии и крупного русского ученого — не в моей манере. Мое оружие — ум. Я все равно вывернусь, уйду и на этот раз».

Цокто шагал в каком-то забытьи. Он потерял представление обо всем и не подозревал, что считанные часы отделяют его от смерти. И сон и явь смешались.

Они брели по плоским пескам, их окутывал красноватый сумрак. Иногда ветер поднимал в воздух тучи пыли, и она спирала дыхание, лезла в глаза и рот. Тело мучительно зудело. Они шли, крепко держась за руки, чтобы не потерять друг друга. Хотелось пить. Воды не оставалось ни капли, а Сандаг вел и вел их на юг…

Цокто грезилось, будто с ними бредет и убитый Очи-ром старик Дамдин, тот самый, который прислал в учком красные камни и алмаз.

Дамдин вынимает из-за пазухи узелок и развязывает его.

«Драгоценные камни, — говорит он. — Много камней! За каждый камешек можно купить верблюда и бегунца. Но разве купишь в пустыне хотя бы глоток воды?» И старик бросает камни в песок. Цокто видит, как глубоко ввалились глаза его спутников. Их губы потрескались, сочатся кровью.

«Я знаю колодцы Балбырха, — неожиданно произносит Тимяков. — Четыре колодца!.. Вода в них солоноватая, но вполне пригодная для питья. Они за той грядой…»

Вместе со всеми Цокто поднимается на гряду. С вершины открывается вид: бесконечное взволнованное песчаное море. А где же колодцы? Они будут, должны быть…

Он очнулся, когда услышал голос Сандага:

— Привал!

Измученные люди сбились в кучу, они хотели пить, а солнце жгло и жгло их лица и руки.

— Не понимаю, почему я должен умирать вместе с вами от жажды? — сказал Карст. — Дайте мне проводника, и я вернусь в свой лагерь.

— Я проведу его! — хриплым голосом выкрикнул Очир. — Все равно мы все умрем без воды… Я не пойду дальше! Я не давал обещания подыхать вместе с вами… Цокто, ты идешь с нами?

Цокто нехотя поднялся, взял пустую флягу, раскаленную солнцем, отшвырнул ее в сторону и выкрикнул:

— Очир — японский шпион, князь из-за границы! Я знаю. Он отравил наших верблюдов и оставил нас без воды. Хватайте его!.. Он убил Дамдина…

Он хотел сказать еще что-то, но не успел: грянул выстрел, и Цокто, хватаясь за живот, медленно стал опускаться на песок.

Очир кинулся к верблюду, но Тумурбатор ударом кулака свалил его на песок. Очира скрутили по рукам и ногам.

Все обступили Цокто: он еще был жив, но черты его лица сразу как-то преобразились, стали тоньше, одухотвореннее от страдания.

— В сомоне заговор… — прошептал он. — Бадзар, Бадрах, Накамура… Дамдина ищите в пропасти Ногон-Могой…

Он умолк.

Сандаг взял его руку: Цокто был мертв.

Все произошло так быстро, что люди стояли потрясенные и не знали, как действовать дальше.

Только Тумурбатор не потерял присутствия духа. Он подошел к Карсту и прошипел:

— Ты — шелудивый пес, это твоих рук дело, я знаю. Я пристегну тебя к себе веревкой, и ты будешь идти до тех пор, пока не подохнешь…

Он и в самом деле опоясал Карста веревкой и другой конец ее привязал к своему поясу.

Цокто положили в яму, засыпали песком и двинулись дальше. Очира взвалили на верблюда, привязали к седлу ремнями.