Потом случилось несчастье. Поздно ночью ветеринар возвращался верхом в юрту. И когда пробирался по узкому ущелью, откуда-то сорвался увесистый камень, сломавший ему плечо. Конь приволок бесчувственного ветеринара к юртам.

Но главное было сделано: вовремя произведены прививки скоту. Погибло всего десятка три коров. Урон был незначительный, но сидевший у монастырских ворот подслеповатый Шараб сиплым голосом говорил о гневе богов:

— Отступают от старых порядков, сено косят, в артель объединяются — вот и разгневали богов. Погодите, еще не то будет…

Наиболее трусливые ушли было из объединения, но потом вернулись.

Все вроде бы успокоилось, только профессор Бадрах испытывал тревогу за судьбу будущего города. Он был достаточно умен и воспитан, чтобы не перечить председателю Ученого комитета и известному русскому ученому, авторитет которых был выше авторитета самого Бадраха. Он пытался заронить сомнения.

Когда от Цокто узнал о находке пещеры с вечным огнем, каменной богиней и костями динозавра, заволновался:

— Постарайся выяснить, когда Сандаг и Тимяков собираются ехать туда. Это очень важно.

— Скоро все поедем, пойдем через всю пустыню. И в пещеру заглянем, — сказал Цокто.

У отца Бадрах сурово спросил:

— Ты отправил пакет, который передал тебе Цокто? Большой, коричневый…

— Сразу же отправил с Жадамбой.

— Нужно немедленно послать туда верного человека с новым письмом. Пусть они там поторапливаются, если не хотят потерять все.

— Завтра пошлю.

— Не завтра, а сегодня. Сейчас! Это мой основной капитал — я под угрозой разорения из-за какого-то русского геолога. Очир мог давно его убрать, а теперь это не имеет значения. А Дамдина убрали — это хорошо: в Монголии алмазов нет и не должно быть! Нам с тобой они не нужны.

Бадраху хотелось попасть в эту большую поездку, задуманную Сандагом и Тимяковым, и он притворился смирившимся. В одну из встреч с Сандагом он сказал:

— Может быть, вы и правы: с чумой ведь тоже можно бороться. Я — человек старого закала. Но работы экспедиции меня заинтересовали. Если намечаются поездки, сулящие какие-либо археологические открытия, то прошу принять меня в состав отряда — будем считать, что лед между нами сломан.

Сандаг криво усмехнулся:

— Такие поездки не намечаются. Мы сейчас не можем отвлекаться на исследование памятников старины. А что касается льда, то ваши американские и английские друзья любят повторять, что способ ломки льда зависит от толщины льда.

После столь прямого ответа Бадраху ничего не оставалось, как встать и откланяться. Но он продолжал сидеть.

Улучив минуту, когда Сандаг вышел из юрты по делам, сказал Тимякову:

— Я помню вас совсем молодым. Великий отец археологии Петр Кузьмич Козлов был влюблен в вас, считал своим преемником, был уверен, что вы пойдете его путем. Вы были романтиком… да, романтиком. Рунические надписи приводили вас в трепет. И странно, что, прожив много лет в нашей стране, вы не стали археологом! Вспомните, Козлов назвал в честь вас Андреевским тот из Ноинульских курганов, где вы нашли череп гунна и голову мифического животного из ярко-червонного золота.

— Это давно решенный вопрос, — холодно ответил Тимяков. — Археология — не моя область. На мой взгляд, наука должна не только собирать древности, но и помогать строить настоящее. Я предпочитаю помочь преобразованиям Монголии.

— Все это, конечно, похвально. Но неужели вы всерьез думаете, что у моей бедной страны есть будущее, ради которого стоит тратить свои силы, отдавать жизнь? Монголия вся в прошлом. И только оно, это прошлое, может иметь значение для мировой науки.

— Вы обо всем этом написали в своей последней книге. Я читал ее. Она производит странное впечатление. Стоит ли говорить о том, как вы заблуждаетесь?

— Да, написал и буду писать! Буду утверждать, что времена Чингисхана были золотым веком монголов. Великая монгольская империя обратилась в руины. Ее население постепенно вымирает, количество скота с каждым годом сокращается. Монголы из «князей пастухов» превратились в жалкий сброд. Они вырождаются умственно и физически, и, наверно, им предначертано исчезнуть с лица земли, как исчезли племена гуннов и сяньбийцев.

— Вы не любите свой народ, Бадрах. Ваша книга вышла не в Монголии, а в Англии. Почему? Кто вырождается? В своей книге устами одного японского авторитета вы предлагаете создать ни больше ни меньше, как Великое монгольское государство. Вы, правда, не указываете, под чьим протекторатом будет это государство, но японский авторитет говорит сам за себя. Как видите, вопросы, казалось бы, чисто теоретического порядка перерастают в вопросы государственной важности. Тут мы с вами — противники. Монголия должна перенимать опыт Советского Союза, максимально развивать производительные силы страны, поставить достижения науки на службу народу, чтобы ослабить зависимость кочевого скотоводства от природных и климатических условий. За это дело я, русский советский человек, готов отдать жизнь. Вы — ученый и должны помогать своему народу, который не вымирает, как вы утверждаете, а возрождается. Мы присутствуем при его возрождении.

Бадрах порывисто встал.

— Ну что ж, — сказал он, — останемся при своих заблуждениях. Вы на редкость откровенны со мной.

— Я хочу вам добра. Опомнитесь, пока не поздно.

На темно-красных губах Бадраха появилась саркастическая улыбка.

— Ноинульские курганы стоят тысячелетия, — сказал он. — И один из них, получивший ваше имя, вошедший в мировую археологию как Андреевский курган, ждал вас все эти тысячелетия. Он как памятник всего вашего земного существования, ваша вечная слава. А город, который вы собираетесь построить в этой пустыне, не продержится и года — он никому не нужен! Его не будет, просто не будет… Прощайте!

В его голосе Тимяков уловил скрытую угрозу. Бадрах ударил ногой дверцу юрты и вышел.

«Чего он от меня хочет?» — подумал Тимяков. Поведение профессора почему-то встревожило Андрея Дмитриевича. Что кроется за горячностью Бадраха? Нет, никогда еще они не разговаривали вот так… Отношения у них были всегда сдержанные. А сегодня Бадрах словно бы решил обратить русского географа в свою веру.

Завтра экспедиция отправляется в далекий и, несомненно, опасный путь… Тимяков вышел из юрты и окинул взглядом далекие горы и пустыню. Небо было охвачено вечерним багровым пожаром.

Вот так вот всякий раз перед большой дорогой он заражался непонятным беспокойством, томился, и на память неизменно приходили слова неутомимого исследователя Центральной Азии Петра Кузьмича Козлова, любившего все эти необозримые пространства: «Душу номада даль зовет… Путешественнику оседлая жизнь что вольной птице клетка… Таинственный голос дали будит душу: властно зовет к себе. Воображение рисует картины прошлого, живо проносящиеся непрерывною чередою… Сколько раз я был действительно счастлив, стоя лицом к лицу с дикой, грандиозной природой Азии…» Он был поэтом странствий, в нем жило ощущение самого себя как номада-кочевника, и это ощущение хорошо было знакомо и самому Тимякову.

Да, Козлов много сделал для археологии, открыв Ноинульские курганы гуннов и мертвый город Хара-хото. И своим преемником считал его, Тимякова.

«Тебе суждено открыть развалины других городов, тебе завещаю и Ноинульские курганы, все их тайны, — говорил Козлов, напутствуя юного Тимякова. — Могу повторить лишь слова моего великого учителя Пржевальского: „Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень“».

И теперь, после разговора с профессором Бадрахом, Андрей Дмитриевич чувствовал словно бы некую вину за собой: не оправдал надежд учителя! Почему — не оправдал? Может быть, просто не стремился их оправдать. Почему великий путешественник, не спросив желания самого Тимякова, выбрал ему судьбу археолога? Да, но и ты в самом деле был опьянен этой наукой, решил посвятить ей всю жизнь. А потом вдруг круто изменил.

С чего все началось?.. С некой увлеченности древностями. Тогда, десять — двенадцать лет тому назад, для него существовали только древности. И они казались самым главным, самым существенным. Да, да, тогда они с Петром Кузьмичом Козловым открыли в Северной Монголии, всего в ста тридцати километрах от Улан-Батора, двести двенадцать курганов и глубоких могил, относящихся ко временам ханов-гуннов первой кочевой империи.