— Я вполне способен понять очевидное, — прохрипел он. — Говори, что хочешь. Моя ванна стынет. А еще лучше — раздевайся и присоединяйся ко мне.

Женщину почти восхищала его наглость.

— Итак, очевидный вопрос: почему ты решил схватить меня тем вечером? Это была еще одна твоя игра?

— Приятная мысль, но нет, — ответил жрец. Теперь его голос стал сильнее, но в глазах его был страх. Он заметил ярость на лице Бронвин. — Не игра. Я не стал бы позорить себя такими вещами. Ты не какая-то шлюха из таверны, которой можно попользоваться и выбросить.

— Лестно слышать. Так что же?

Он поднял руки и показал ладони.

— Ничего личного. Я из Жентарима. А ты — дочь заклятого врага Жентарима. Человек, который хочет прожить долгую жизнь, не оставляет опасных щенков, чтобы те окрепли, отрастили клыки и совершили свою месть.

Бронвин замерла. Ничего из пережитого и испытанного, ничто в этом злом, уродливом человеке не могло бы ошеломить её так, как эти простые слова. Ты чья-то… дочь.

— Кто? — резко потребовала она. — Кто ваш враг?

Малхор рассмеялся, от чего складки его плоти заколыхались.

— Дорогуша, я жрец Цирика. У меня врагов больше, чем папочек у этой шлюхи.

Бронвин почти проигнорировала легкое ударение на слове «папочек». Малхор играл с ней. Вот и все. Она посмотрела на нож, приставленный к горлу жреца. Как же хотелось вонзить его поглубже. Но если она ударит, то никогда не узнает ответа, которого жаждала двадцать долгих лет. Она глубоко вздохнула и смогла погасить гнев.

— Скажи мне имя моего отца. Скажи, и я позволю тебе жить.

— Обещание дано, обещание исполнено? — передразнил он. — И где мое ожерелье?

— Это не моих рук дело, — прошипела она. — Как ты сам сказал — у жреца Цирика много врагов.

Еще одно предупреждение.

— Ты обработал янтарь. Интересно, какие секреты умелый маг сможет узнать, повторив твою магию?

Эта мысль прогнала из глаз Малхора самодовольство.

— Это ожерелье. Теперь оно принадлежит подобному магу?

— Возможно. Оно было возвращено мне, но я была бы рада расстаться с ним подобру-поздорову.

Малхор пораскинул умом.

— Я скажу тебе имя отца, если ты… скажем… три лунных цикла подержишь ожерелье у себя.

— По рукам.

— Ты можешь найти эту информацию забавной, учитывая твои, скажем так, оригинальные методы ведения дел, — лукаво начал жрец.

— Заканчивай!

— О, хорошо, — сказал он, надувшись. — Я все равно получу кинжал в горло, учитывая, как ты держишь мою голову. Не то, чтобы мне не нравилось на тебя смотреть, но не могла бы ты слегка отпустить мои волосы? И этот нож…

— Говори!

Жрец кивнул в ответ на её нетерпение.

— Ты старшая, и единственная, выжившая дочь Хронульфа Карадуна. Паладина Тира. Полагаю, он некоторым образом рыцарь.

Сквозь охватившее её оцепенение, Бронвин почувствовала, как медленно кивает. Это имя вызвало давно позабытые воспоминания и образы, которые она никак не могла осознать — словно сны из далекого прошлого. Масштабность осознания ослепила её. У неё было имя отца!

Женщина убрала нож с горла жреца. Затем, она развернула руку и с силой ударила рукоятью в лоб Малхора.

Глаза жреца закатились, а тело повалилось вперед. Бронвин отпустила волосы мужчины, и он упал лицом вниз, на ковер, который уже был измазан кровью шлюхи.

Осторожно наклонившись, Бронвин приложила пальцы чуть ниже уха человека. Он проснется слишком рано, чтобы совершить меньше зла, но это была сделка. Жизнь и обещание, что любые секреты, неосторожно переданные им янтарному ожерелью, будут сохранены от посторонних глаз.

Обещание дано, обещание исполнено.

Женщина встала и скользнула за гобелен. Она могла уйти другим путем, но первый шаг был таким же. Когда она отступала по запасному пути, помеченному эльфом, то старалась не жалеть о содеянном. Она выполняла свои обещания. Данные человеку или монстру. Это имело смысл. Даже если человек полностью лишен чести, это не значило, что он не способен понять и оценить честь других. Она преуспела — ради себя, ради других людей и ради Арфистов — клиенты знали её репутацию и были готовы вести с нею дела. Но была и другая причина столь суровой политики. Еще более важная и глубоко личная. Если однажды, хоть один раз, она нарушит свое правило — будет ли она отличаться от своих клиентов? Новый голос в её голове — новое, но все-таки смутно знакомое дополнение. Если она нарушит свои правила — сможет ли она быть дочерью паладина?

Глава 4

Эбенайзер крался вдоль реки. Тихо, словно одна из кошек Тарламеры. Большинство людей считало, что дворфы бесшумны, словно лавина, но правда была в том, что бородатый народец умел передвигаться совершенно незаметно.

По этой, а так же множеству других причин то, что произошло дальше оказалось совершенно смущающим. Вот Эбенайзер идет вслед за тремя людьми, держась вдали от света их факелов и не попадая в поле их ограниченного зрения. А вот он уже пойман в сети, словно рыба.

Тяжелые веревки ударили его, достаточно сильно, чтобы сбить с ног. С инстинктивной привычкой ремесленника, Эбенайзер отметил, что сеть была прочной и утяжеленной по краям. К тому же, она была прошита еще одним шнурком, работавшим, словно завязки на кожаном мешке для денег. Хотя для богатого воображения Эбенайзер был слишком крепко придавлен. Посмотрев сквозь веревки, он увидел на уступе сверху пару ухмыляющихся полуорков. Один из них поднял руку к носу, делая насмешливо-непристойный жест. Затем звери потянули дворфа вверх.

Первый рывок сотряс веревку. Разозлившись, дворф потянулся за своим охотничьим ножом, желая перерезать сеть. Вот поддалась одна веревка, затем — другая. Сейчас дворф находился почти в пределах досягаемости полуорков. Пробравшись через сделанное отверстие, он тяжело повалился вниз на каменную тропу.

Тело дворфа ударилось о каменный пол с грохотом, сотрясшим стены пещеры. Люди развернулись и с любопытством посмотрели на уступ. Предупреждающе крича, полуорки начали спускаться вниз, стремясь добраться до своей добычи.

Эбенайзер развернулся, сжимая в руке топор и готовясь встретить приближающихся людей и их полу-родичей. Улыбка покинула его лицо, как только взгляд дворфа упал на державшего факел. Это был высокий мужчина, облаченный в черно-фиолетовые одежды. Его бритая голова была такой же лысой, как череп, вырезанный на его большом медальоне. Этот символ был известен Эбенайзеру. И совершенно не нравился. Жрец. Мужчина. Он мог сражаться, но добавил лживое волшебство человеческого бога, и вот Эбенайзер уже был совершенно беспомощен. На раздумья не было времени. Полуорки закончили свой спуск и подошли к нему, держа в руках оружие.

За весенней песней реки раздался звон митрала. Затем, в сознание Эбенайзера ворвался новый звук — зловещее пение. Дворфа охватил страх. Он с отчаянием бросился в бой, в надежде добраться до жреца прежде, чем стало слишком поздно.

Но топор стал тяготить руки, а движения замедлились. Даже пропитанные потом локоны волос, казалось, успокоились и повисли — прямо и безжизненно. Песня реки становилась все медленнее, пока не обратилась в торопливый лепет. Вскоре исчез даже он, и настала лишь тьма и тишина.

Эбенайзер проснулся позже. Конечности его онемели, а голова болела. Осторожно, он сел. Подняв руку к голове, он ударился о дерево и быстро заморгал, стараясь прояснить зрение.

Он был в клетке. Хорошей, крепкой, сколоченной из толстых палок. Инстинктивно рука его попыталась нашарить топор. Разумеется, оружие исчезло. Его клетка стояла в маленькой нише, небольшом алькове неподалеку от реки. Похитители были жадными собирателями — Эбенайзер увидел некоторые предметы, которые уже находил в кладе осквипов. Люди пошли на трудности, чтобы удержать его. И — признание это причиняло ему боль — это было разумно.

— Похоже, я сокровище, — пробормотал Эбенайзер. Он скорее желал поднять себе настроение, чем в действительности верил своим словам. — Узнать бы, чем я ценен.