Не зная, с чего начать разговор, я осматривала обстановку, словно играя в игру «найди десять отличий». Андрей Владимирович остался у двери.

- Я должен извиниться за свой поступок? – спросил он.

Я наконец посмотрела на него.

- Нет, - тихо ответила я. – Я не хочу и не умею разыгрывать из себя оскорбленную невинность. Да, если честно, и не чувствую себя оскорбленной, - я глубоко вздохнула, собираясь с силами.

«Да, сказать это намного сложнее, чем я думала», - слова застряли в горле, не желая вырваться наружу.

Глубоко вздохнув, я уже испугалась, что сейчас начнется приступ, закрыла глаза, сосредоточившись на дыхании. Андрей Владимирович ждал, не говоря ни слова. Я услышала его шаги по комнате.

- Попей, - он протянул мне стакан воды.

Я открыла глаза и, благодарно кивнув, взяла стакан. Медленно сделав несколько глотков, я почувствовала, как ком в горле исчезает. Опекун сел на соседнюю кровать.

- Спасибо, - смущенно улыбнулась я, поставив стакан на тумбочку возле кровати.

- Наверное, лучше разговор начать мне, - произнес он спокойно.

В его голосе чувствовались нотки вины, и я мысленно застонала:

«Нет, только не это! Если он сейчас скажет, что это была ошибка, что во всем виноват алкоголь... Это будет не только ложь, но и самая нелепая отмазка, как в плохих любовных романах. Притом я это ошибкой совсем не считала».

Учитель, казалось, не заметил моей реакции. Он долго смотрел на вид за окном. На улице было темно и шел снег.

- Почти шесть лет у меня была жена, - его голос был тихим и печальным. – Я уверен, что ты уже знаешь, что я был женат, - улыбнулся Андрей Владимирович и взглянул на меня. – Два года назад она умерла.

Он отвернулся от меня и снова посмотрел в окно.

- Она заболела болезнью Кройцфельдта-Якоба - тебе это название мало что скажет. Такое заболевание редко встречается во всем мире и проявляется с вероятностью один случай на миллион. Болезнь неизлечима, люди с ней живут год, возможно, чуть больше, и все это время человек медленно становится беспомощным, как ребенок, теряет зрение, способность нормально двигаться, - с каждым словом его голос делался все тише и тише.

Я слушала опекуна и даже не сразу смогла понять, воспринять смысл услышанного. Разум отказывался понимать, а воображение наоборот рисовало ужасные картины.

- Я работал в фармакологической лаборатории, - после небольшой паузы продолжил он. - Я пытался найти лекарства, изучил все об этой болезни, искал любую возможность, любой намек на какое-то новое лекарство, пусть даже на самом первом испытательном периоде. Я медленно сходил с ума вместе с ней.

Андрей Владимирович замолчал, его руки ощупали карманы, словно в поисках пачки сигарет. За все то время, пока я жила с опекуном, я не замечала у него сигарет, но сейчас этот жест выдавал в нем бывшего курильщика.

Мужчина посмотрел на меня: я сидела, боясь пошевелиться: он рассказывал ужасные вещи, от которых у меня волосы вставали дыбом, а мурашки ползли по телу. Потерять близких – это страшно и больно, но видеть, как любимый человек медленно угасает, а ты ничем не можешь помочь, еще страшнее.

- Ты, наверное, не понимаешь, зачем я это все тебе рассказываю, – вздохнул Андрей Владимирович, – но тебе необходимо знать об этом, поверь мне. Через полгода после смерти Светланы я переехал в Москву.

Это мне было уже известно, но я не стала говорить об этом мужчине, просто слушала, боясь спугнуть этот момент откровенности между нами.

- Бестрева Семеновна была знакомой моих родителей, и поэтому, когда узнала, что я вернулся, предложила мне пойти в школу учителем, - пожал он плечами. – Сначала я отказался. Никогда не хотел учить детей, но в какой–то момент понял, что качусь под откос, что стал терять смысл во всем вокруг. Чтобы окончательно не рехнуться в этом вакууме из тишины и воспоминаний вокруг себя, дал согласие. Так я стал вашим учителем, - он замолчал.

Мы оба молчали.

- В классе я не обратил на тебя особого внимания: такая же девочка, как и все остальные. Первый раз, когда я тебя действительно заметил, был в тот день, в коридоре, - Андрей Владимирович встал и начал мерить комнату шагами.

Он остановился у стены и уткнулся в нее лбом. Мне захотелось подойти, обнять его, хоть как-то утешить, но не решилась. Слезы стояли на глазах, мешая видеть, но я не делала никакой попытки стереть их, позволяя скатываться по щекам.

- Тогда, в твоем взгляде, я увидел отражение собственных чувств, это стало первым толчком, - тихо сказал он. – Потом, когда мы встретились на дороге той ночью, я понял, что должен спасти тебя, пока челюсти приютской системы не сломали тебя окончательно, - его голос был печальным; он развернулся и теперь стоял к стене спиной, смотря на меня.

- Вы тогда решили стать моим опекуном? – спросила я; голос, на удивление, не дрожал, даже звучал спокойно.

Учитель улыбнулся:

- Нет, наверное, когда ты сбежала от меня в больнице. Я тогда боялся, что ты попадешь в какую-нибудь историю, искал тебя по улицам. Когда узнал, что тебя вернули в приют, я понял: ждать дальше нельзя. – Он пристально и серьёзно посмотрел на меня - от этого взгляда мурашки по коже побежали быстрее. - Я позвонил знакомым из социальных служб, они и Бестрева Семеновна помогли мне быстро оформить документы на опеку, но не стоит и говорить, что директрисе вся эта затея не понравилась, да и до сих пор не нравится, но так или иначе, я стал твоим опекуном.

Картины трехмесячной давности проплывали перед глазами как кадры из фильма, пока он говорил. Я казалась себе такой самонадеянной и глупой, но не думаю, что поступила бы по-другому. Ведь именно это привело меня сюда.

Андрей Владимирович снова подошел ко мне и сел на соседнюю кровать. Он смотрел мне прямо в глаза, в его взгляде была печаль, но еще в нем зажглись огоньки: так обычно блестят глаза у человека в приступе лихорадки.

- И тут началось что-то невообразимое. В тот вечер, когда ты со своей подругой забралась ко мне в кабинет, это всколыхнуло все: воспоминание, боль, жгучую боль, всепоглощающую.

Мне стало стыдно. «Идиотки! Какие же мы с Иринкой были идиотки», - мысленно посыпала я голову пеплом.

- Нет, не надо себя винить, - покачал головой мужчина, словно прочитав мои мысли. – Я был жутко зол на тебя, но именно это заставило меня очнуться от затяжного анабиоза, хоть что-то почувствовать.

Я опустила голову, щеки горели. Его пальцы бережно взяли меня за подбородок и заставили поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

- Я повторяю: ты не должна себя винить, - сказал он с ободряющей улыбкой.

Я несмело улыбнулась в ответ и кивнула.

- Вот и хорошо, - его пальцы отпустили мой подбородок.

- То фото, в кабинете, оно вашей жены? - решила я проверить свою догадку.

Он подтвердил:

- Да, - его взгляд снова стал печальным.

Андрей Владимирович встал и подошел к окну. Мы снова замолчали, слушая тишину. Марина и Татьяна, скорее всего, уже допили бутылку вина и уснули, а может, вернулись на праздник, искать меня и Сергея.

Мысль, что мы с Андреем Владимировичем в доме одни, заставила меня нервно сглотнуть. Нет, я не боялась, что он на меня накинется с поцелуями, или… Просто сама ситуация, сам разговор достиг самой напряженной точки.

«Неужели он сейчас признается мне в любви?» - сердце пропустило удар.

- С того дня я стал замечать, что твое сходство со Светланой не имеет чисто внешней природы: некоторые твои фразы, жесты, манеры напоминали мне ее, - он резко повернулся, отчего я вздрогнула, и пошел ко мне. – Я думал, что это все мое воображение, что от долгого одиночества разыгралось не на шутку. Память, зацепившаяся за какие-то мелочи, - он сел рядом и взял мои ладони в свои.

В его глазах загорелись безумные огоньки - мне на мгновенье стало страшно, но я не двинулась, не убрала рук, просто продолжала слушать, хотя поворот разговора мне не нравился.

- Я пытался встречаться с другими, говоря себе, что ты еще ребенок, что мое влечение к тебе неправильно, нечестно по отношению к тебе. Я не могу сказать тебе, что люблю тебя, но я хочу заботиться о тебе, хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы ты была рядом.