Какого чёрта?!

Сорвавшись с места, Губер бежит к двери, а следом за ним и Жак, успев поцарапать мою руку.

Чертыхнувшись, я встаю с кровати и первым делом достаю из прикроватной тумбочки пистолет. Хранить я его там я начала с того момента, как какой-то мужик топтался у моего окна.

— Ш-ш-ш, — шепчу я, схватив Губера за ошейник и оттащив от двери.

Очередной стук раздаётся у меня за спиной, как только я завожу пса в спальню и закрываю его на замок. Не хватало того, чтобы это был кто-то из штаба, и на него набросилась собака.

Подойдя к двери, я встаю на носочки и гляжу в глазок.

Сердце падает куда-то к ногам, а руки дрожат так, словно я в немой истерике.

Какого чёрта он здесь забыл?!

Он протягивает руку, чтобы снова постучать, но я быстро открываю дверь и вытягиваю руку вперёд, на этот раз в своём исполнении направив дуло пистолета прямо в его лицо.

— Пр-а-а-айс, — протягивает он, криво улыбнувшись.

Немного пошатываясь, он неуклюже засовывает руки в карманы и делает шаг вперёд, уткнувшись лбом в дуло пистолета. Я вздрагиваю, но шага назад не делаю.

— Что тебе нужно? — мой голос предательски вздрагивает.

— Я пришёл за собакой, — в лицо ударяет запах алкоголя, и я хмурюсь.

Ни припомню ни одного раза, чтобы он пил.

— Я не отдам тебе его, пока ты в таком состоянии, — попытка сделать голос холодным провалилась с треском.

— В каком? — вздымает он брови. — В пьяном? Слишком омерзительно для тебя? — его губы кривятся в ухмылке, а затем его ладонь ложится на пистолет, опуская оружие, к сердцу. К тому же месту, в которое он выстрелил сам, выбрав меня своей мишенью.

Своей долбаной жертвой.

— Именно так, — выдёргиваю я руку, схватившись за ручку двери.

Прежде чем закрыть её перед его носом, слышу то, от чего по моему телу пробегается холодок:

— Джейд?

Перед глазами моментально проносится воспоминание из самолета, когда он впервые назвал меня по имени и впервые я почувствовала что-то похожее.

Я открываю дверь, глядя в карие глаза и чувствую себя просто…отвратительно.

Отвратительно из-за того, как сильно мне хочется впустить его. Снять эту чертову промокшую одежду, запустить пальцы в его влажные волосы и ощутить вкус влажных губ.

— Я ненавижу тебя, — шепчет он.

 — Почему? — получается еле слышно.

Его лицо принимает возмущённое выражение, а затем раздаётся крик:

— Почему? Потому что твои долбанные родители живы. Я видел, как они навещали тебя каждое воскресенье в Академии! Видел, как ты счастлива! А я? Я жалок, потому что у меня никого нет. Больше…нет никого, — заканчивает он, пытаясь отдышаться.

Мы стоим оба словно громом поражённые.

С его губ только что слетело то, что он хранил в себе восемь лет.

Вот в чём дело. В зависти?

— У тебя есть я, — в сердцах выкрикиваю я. Моё участившееся дыхание приносит мне немало дискомфорта.

Его лицо принимает гримасу, полную недоумения, а затем он заливается притворным смехом. Коротким и холодным.

— Ты себя слышишь, Прайс? Ты говоришь это мне, Остину Уэльсу! Тому, кто постоянно тебя унижал! Опомнись!

Опомнись…

Делаю шаг назад, глядя на его скривившееся лицо.

От боли? Ненависти? Раздражения?

Как много скрыто за этой маской.

К удивлению для самой себя, делаю два шага вперёд, оттолкнув от себя дверь и замираю на полпути, как только он выставляет ладони в останавливающем жесте. Его лицо выражает искренний испуг, а грудь вздымается в такт капель, что стучат по подоконнику.

Я что…хотела его поцеловать?

Скорее всего да, потому что мой взгляд всё ещё устремлён на его губы. Влажные, приоткрытые, произносящие:

— Какого…чёрта…

Действительно, какого чёрта, Прайс?

Горло сжимается, а с губ срывается всхлип. Боль. Она поглощает меня. Укутывает в свои колючие объятия и убаюкивает. Я выгляжу отвратительно и слабо.

Сорвавшись с места, я возвращаюсь обратно в квартиру и закрываю дверь, прислонившись к деревянной поверхности спиной.

Сдерживать себя больше нет сил, поэтому по моим щекам катятся слёзы. Буквально рыдая, сползаю по двери на пол и зарываюсь лицом в свои ладони.

Какая же ты дура, Прайс.

***

Всё-таки иногда я благодарна Гэвину за его понимание. За то, что он не задаёт лишних вопросов и просто делает то, что я прошу.

В особенности я благодарна ему сегодня за то, что он не стал спрашивать, почему у меня красные и опухшие глаза. Почему на прикроватной тумбочке лежало две обезболивающих таблетки, а не одна. Почему я выгляжу уставшей и не выспавшейся, если должна была выпить успокоительное, чтобы уснуть.

А спать не хотелось, и не потому, что я рыдала в подушку, а потому, что я пыталась найти зацепку. Что-то, что даст мне ответ.

Хотя, как можно найти ответ, если ты не можешь правильно сформулировать свой вопрос?

— Извини, — спохватился Гэвин после того, как уже остывший чай пролился мне на ноги.

— Всё в порядке. Моя вина, — отмахиваюсь я, поставив стакан в подстаканник.

Открыв бардачок, я достала оттуда пару салфеток и принялась вытирать свои ноги, задержав взгляд на окровавленных бинтах. Скомканные, пропитанные бордовой кровью.

Моей кровью.

И так происходит каждый раз. Каждый раз я пытаюсь оправдать его за тот поступок. Утро, когда он пустил пулю мне в грудь. Но всё равно происходит что-то, отталкивая меня. Тычет лицом и проговаривает над ухом: «А ведь я предупреждал».

С особым остервенением комкаю салфетки и закидываю в бардачок, откинувшись на спинку сиденья.

Сколько ещё раз я прокручу тот момент? Сто? Тысячу? Миллион? И что это мне даст?

Всё, как он и сказал.

Да, я обижена. Я обижена, что он сделал это, ведь я делала всё, что в моих силах, чтобы помочь ему. Я не могла потерять работу, но и не могла потерять…его.

Пора признать, Джейд, что это больше не ненависть. Всё это не является ею ещё с того момента на кухне в «его» квартире. Ещё с той самой неумело скрытой улыбки.