Разбудил его звук собственных часов. Юрины «Касио» мерзко пропикали каждый час отдельным сигналом. Первый «пи» он проспал, но когда часы пикнули, сообщая, время три, Юра очухался. В горле пересохло, он не понял, где находится. Первой мыслью было — он проспал что-то важное. Ему что-то снилось и он несколько минут не мог сопоставить реальность со сном, но ему это удалось. Он кинул взгляд на часы, коротко ругнулся и пошел одеваться. Встреча с Пашкой через полчаса, а мысли даже не думали приходить в порядок. Он забежал в ванну плеснул воды на лицо — это слегка освежило. Взял портфель для документов и, подойдя к журнальному столику, обнаружил: документы валяются там ворохом. Он опять ругнулся и, так как времени их разбирать не хватало, засунул в портфель всё. Кое-как одевшись, он побежал вниз.

Вообще, Тим — собака умная и специально гулять с ним не надо. Его можно просто выпустить из квартиры и он, побродив по окрестностям, возвращался, скребся в дверь и открывай. Но Пашке нравилось ездить в больницу вдвоем — так хоть немного, но веселее. Он оделся, взял поводок и надел на Тима ошейник. Выходя из квартиры, он запер обе двери.

Погодка выдалась не по-заветински хорошая. Вообще, в апреле в Заветах обычно еще холодно, но эта весна не такая. На деревьях уже распускались маленькие листочки, из оконных щелей выползли первые мухи. Путь до автобусной остановки не меньше километра, Пашка шел с Тимом, но пока не брал того на поводок. Пес бегал вокруг в поисках своего заклятого врага — кошек. Как уже упоминалось, Тим — пес охотничий, поэтому на кошек он именно охотился и убивал. Не дай бог коту промедлить, Тим нагонял его, хватал за шиворот и, резко тряхнув головой, переламывал позвоночник. Он поубивал почти всех котов во дворе, их владельцы уже не раз и не сто говорили, что отравят его или застрелят. Пока был папа, он пресекал подобные разговоры и поползновения, но теперь, когда его не было, Паша серьезно опасался за собаку. «Папа не был, а есть!», — строго поправил он себя.

Придя на остановку, Пашка посадил Тима на поводок и стал дожидаться автобуса. Тот ходил строго по расписанию, а водитель хорошо знал Пашку и разрешал входить вместе с собакой. К тому же водителю Тим очень нравился. Старенький «ПАЗик» подъехал и остановился. Двери открылись, Пашка вместе с собакой вошел внутрь.

— Здравствуйте, дядя Сережа, — сказал он водителю.

— Привет. У, ты мой хороший. — Водитель ласково потрепал Тима по ушам.

До госпиталя, где лежал отец, ехать полчаса, Пашка провел их в привычном созерцании пейзажа за стеклами автобуса. Он ездил в госпиталь часто и успел выучить каждый кустик и каждое здание. Автобус выехал из поселка, поехал в сторону Ванино. Госпиталь чуть в стороне от дороги, автобус остановился как можно ближе.

— Я назад через час поеду, — сказал дядя Сережа. — Так что не опаздывай.

— Хорошо.

Пашка вышел и спустил собаку с поводка. Тим убежал в лес — наверное, почуял белку или какую другую живность. Мальчик пошел к большому зданию, впитывая ароматы хвои и просыпающейся тайги. На душе было одновременно и грустно, и весело. Весело, потому что запахи природы слегка пьянили, и грустно, оттого, что опять предстоит увидеть отца в том состоянии, в котором он находился уже год с лишним. Подойдя к зданию, Пашка позвал собаку и привязал к столбу. Тим не сопротивлялся — привык.

Заходя в большой четырехэтажный госпиталь, у Пашки в который раз защемило в груди. Он так и не смог свыкнуться с мыслью, что здесь находится его отец. Он прошел по коридорам и привычно поздоровался с медсестрой в регистратуре. Она посмотрела на мальчика печально. Он поднялся на второй этаж и, пройдя до самого конца коридора, ненадолго притормозил у такой знакомой двери. Он каждый раз останавливался здесь, каждый раз собирался с силами. Старая дверь, окрашенная десятком слоев белой эмали. Воздух, пропитанный медикаментами так, что ни единый микроб не проскочит. Медсестры в белых халатах швыряются робкими взглядами — они вроде бы приветливы, но сторонятся его. И даже не самого мальчика, но его горя. Но вот, он глубоко вздохнул и толкнул дверь.

Палата отца не впечатляла размерами и обстановкой. Маленькая комнатка с кроватью, капельницами и аппаратом, что все время пикал, отмеряя пульс. Паша подошел к кровати и посмотрел на папу. На серых простынях лежал высокий красивый мужчина. Раньше он не носил бороду и усы, но теперь лицо скрылось за растительностью. Иногда его подстригали, но не в этом месяце. Глаза закрыты, но Пашка хорошо помнил их. В глазах отца цвела яркая зелень. Никогда и ни у кого мальчик не видел таких изумительно зеленых глаз, да и сам унаследовал карие глаза матери. Паша вспоминал, с какой любовью два зеленых озера смотрели на него и на Маринку. От этого сердце защемило сильнее. Фигура отца когда-то поражала мощью. Ни грамма жира, широкоплечий и в руках столько силы, что в одиночку мог поднять холодильник, на котором стоял еще один холодильник — так однажды было, сам Пашка видел. Теперь руки исхудали, мышцы повисли на них, образовав складки, могучая грудь впала, некогда натянутая, гладкая кожа покрылась мелкими морщинами и приобрела неестественную бледность. И запах. От папы всегда пахло в худшем случае потом здорового мужика, но тут — тело будто бы впитало больничную, стерильную, отчетливо противную только здоровому человеку вонь. Страшные слова типа «формалин», «йод», «пероксид водорода» и «спирт» накрепко впитались в отцовский запах, делая из спящего мужика подобие древней мумии…

Отца нашли прошлой зимой у подъезда их дома с шишкой на голове и без сознания. Шишка прошла, сознание не вернулось. Его звоут Николай, он служил военным строителем в Заветинском СМУ. Тридцать девять лет, но в волосах до сих пор ни одной сединки, настоящий богатырь, не чета ему и сестре — те пошли в мать, которых ни он, ни она не помнили. Батя о матери тоже рассказывал не слишком охотно, впрочем, всегда повторяя, что дети его, как мать — эльфы, а он — страшный тролль.

Что произошло на ступенях крыльца, догадались сразу. Поскользнулся, упал, ударился головой. Очень неудачно ударился. Настолько неудачно, что впал в кому и живет теперь как овощ, подпитываясь жидкостью из капельниц. Врачи не могли ничего сказать и сделать. Кома отца и странна, и обычна. Странна, потому что после таких травм обычно или умирают, или выздоравливают. Но чтобы столь глубокая, да еще на протяжении такого большого времени! Врачи исследовали мозг и обнаружили, тот каким-то образом активен. Вроде даже большей активности, чем мозг бодрствующего человека. Но активно папа предпочитал спать, а не выходить из сна…

Пашка погладил его голову. Волосы грязные, слегка липкие, но очень мягкие.

— Привет, пап, — сказал он. — Как у тебя дела? У меня хорошо, думаю, год закончить с одной четверкой по русскому. У Маринки тоже ничего. Она, правда, не очень учится, но зато выглядит здорово. Она скучает, я тоже. Тим вчера кота задрал у бабы Тони, так она грозилась его отравить, а я сказал, что так нельзя, что он не виноват. Просто у него порода такая… Он тоже скучает. Сегодня в школе проходили про Александра Македонского. Ты знал, что его армия питалась капустой в походах…

Пашка продолжал говорить, рассказывая, что с ним случилось за сегодняшний день. Он делал так всегда и ждал, однажды отец ему ответит. Паша носил его часы — командирские, подаренные на службе. Когда часы показали, что он провел палате полчаса, Паша замолчал и, поцеловав отца в лоб, вышел из палаты.

И он не увидел, как, впрочем, бывало всегда, когда за сыном закрывалась дверь: на секунду Николай открыл глаза — почти моргнул, ну, может быть, чуть дольше обычного. Но если бы мальчик видел, поразился бы, что из ярко-зеленых глаза стали совершенно тусклыми. Из глаз Николая ушли все краски, а зрачок и вовсе стал зеркальным, отразив на секунду-другую грязный потолок палаты. В движение пришли мимические мышцы лица и вот если бы ЭТО видел мальчик — точно бы испугался. Словно судорогой свело лицо, складки мышц образовали морщины, губы натянулись, обнажая желтые, неделями не чищенные зубы, легкие выплюнули мерзкое шипение — будто гусь зашипел. Прошло это быстро, как началось — Николай опустил веки и снова заснул.