В этом кругу не было принято представлять гостей друг другу. Все приходили и вели себя свободно. И тем не менее, когда хозяин дома поздоровался с новоприбывшими, Северин попросил познакомить его с дамой в черном. Доктор Конрад назвал ей его имя, Северин поклонился. Он не отрывал взора от ее изящных черт, ища в них признаки торжественности момента. Затем взял ее протянутую руку в свою и поцеловал. Она удивленно взглянула ему в глаза и улыбнулась. Однако не той улыбкой, какую он ожидал. Уголки бледных, без следа помады, губ лишь слегка приподнялись, неестественно и равнодушно.

— Где же ваша шляпка с красным пером? — спросил Северин.

Она изумленно ахнула, подняла голову и осмотрелась, словно очнувшись ото сна. Затем медленно и тихо ответила ломким, с легкой хрипотцой голосом:

— Шляпка с красным пером… моя давняя утрата…

Весь вечер Северин держался рядом с Карлой. Развеселившиеся гости шумели все сильнее, а блондинка Рушена, аккуратная и ухоженная, как куколка, взяла в руки мандолину. Натурщицы оставили игру в кости и теперь болтали за столом, поедая бутерброды и запивая их шампанским, поданным слугой. К ним присоединился Авель Каин и развлекал девиц анекдотами. Некоторые господа явились в ателье со спутницами, и те, расположившись в удобных креслах, пережевывали угощение, сверкая ножками из-под коротких подолов. Один немыслимо худой человек в модном сюртуке и с элегантными манерами сидел около доктора Конрада и предсказывал всем желающим будущее по линиям ладони. Северин тоже подошел к нему, желая заглянуть в грядущее. Тощий гость внимательно посмотрел на него из-за круглых очков и задержал протянутую руку перед своим лицом дольше, чем проделывал с другими.

— Вы пережили нечто невероятное, — сказал он, вновь глянув на линии, — совершенно невероятное, я прав?..

— Ничего подобного со мной не случалось, — ответил Северин и убрал ладонь.

— Значит, вот-вот случится… Линии вашей руки приводят в трепет.

Северин вернулся на место и вновь устроился рядом с Карлой. Он злился на себя за то, что поддался искушению и пришел сюда с букинистом. А тот вольготно расселся рядышком со смеющимися девицами и веселился от души. Его угловатые плечи сотрясались, лысый череп мелко дрожал. Северин с отвращением и печалью прислушивался к царящему вокруг гаму. Табачный дым широкими лентами поднимался вверх, окутывая лампы, свисающие на искусно сработанных цепях с потолка. Доктор Конрад расхаживал между компаниями и с преувеличенным славянским гостеприимством разыгрывал из себя хозяина. Это был крупный бородатый мужчина лет тридцати или около того. Под смокингом он носил цветастый жилет с синими пуговицами. Умное лицо отличалось немного варварской красотой. Северин наблюдал за ним, гадая, почему человек, которого все по какой-то странной причине величают доктором, предпочитает проводить дни в дорогостоящих и бессодержательных кутежах. Его не задевал эротизм обстановки, и он равнодушно смотрел на двух натурщиц, фривольно задравших юбки до колен, на красотку Рушену, напевавшую сентиментальные песенки под невнятное бренчание мандолины, на опьяневших от шампанского девиц и старика Лазаря, потчевавшего их каламбурами. Северина, как никогда прежде, томила жажда истинной жизни с ее радостями и печалями, с ее ежедневными грозами. Ведь он познал только лишь ее суррогат, коим должен был довольствоваться: отношениями со Зденкой, неспособными перерасти в нечто большее, заигрываниями с Сюзанной и наконец этой пустотой салона Конрада, в котором он, переполненный злобой, сидел подле изящной Карлы. Северин разглядывал ее со стороны, изучая в тонких чертах ее лица следы, оставленные переменчивой судьбой. Он знал, что и она вскоре будет принадлежать ему, ибо в нем была заключена некая сила, влекущая женщин и заставляющая их целовать его сомкнутые молчанием губы. Еще он не преминул заметить, как все дамы вокруг улыбались ему глазами с поволокой; даже светловолосая Рушена бросала на него горячие взоры. Рядом с ним, на мягком подлокотнике, лежала изящная рука Карлы, чьи пальцы некогда прижимал ко рту красивый кавалер. Карла познала театр и жизнь. Северин принялся спрашивать, возможно ли сотворить искусственное бытие, неотличимое от настоящего, и существовать в нем. Нельзя ли сочинить из дней трагедию или оперетту с меткими и звучными репликами? Что тогда есть сцена? Неужто на свете правит бал лишь одна игра, в которой плачут и ликуют люди, совершаются преступления и страх бьется крылами о бумажные стены? Или же все сложно, и судьбы творятся из душевных порывов и по своеволию сердца, для себя и для других, подобно тому, как из дерева и бумаги вырастают театральные декорации?

Но Карла лишь тихонько покачала головой.

— Зачем? Почему?.. Все происходит само по себе…

— Нет же! Нет! — вскричал Северин. — Это не так!

Этим криком он с горячечной тоской, знакомой многим, обвинял всё и вся — и его слова эхом прокатились по задымленному пространству ателье. Стало тихо, разговоры смолкли. Собравшиеся уставились на Северина. Рушена отложила инструмент в сторону, взгляд ее застыл на его искаженном страстью лице. Карла провела нервными пальцами по черному бархату платья и чуть склонилась к нему. Сквозь хрипотцу ее изломанного голоса хрустальным звоном пробилась блистающая краса прежних дней. Она говорила о той яркой жизни, в которой носила шляпу с красным страусовым пером. О своем возлюбленном, юноше, когда-то виденном Северином на улице. Говорила о мимолетности счастья и его обратной стороне. Говорила шепотом, с запинками, но на ее губах играла чарующая улыбка Магдалины, что Северин тщетно прождал весь вечер.

И тогда его охватило лихорадочное веселье. Он поднял бокал, прикоснулся им к бокалу Карлы и выпил. Потом начал безостановочно вливать в себя холодное игристое вино, пока салон не поплыл хаосом фигур и лиц, а Рушена, разметав фальшивые локоны, не принялась в вихре юбок отплясывать канкан на ковре посередине комнаты.

С той поры между Николаем, развлекавшим гостей салона доктора Конрада искусством гадания по руке, и Северином установилось что-то вроде дружбы. Нечто неясное и неуловимое в личности молодого студента привлекало Северина и заставляло искать его общества. Никто не мог сказать ничего определенного про Николая, приехавшего в Прагу несколько лет назад изучать философию в университете. Он играл в футбол и теннис на спортивных площадках Бельведера, не раз его видели у пристаней гребных клубов на Влтаве. Вечера он проводил в городских кафе, часами играя в шахматы с самыми разными людьми, и между делом потягивал через тоненькую соломинку бесчисленные стаканы шведского пунша. Говорили, что он богат, владеет большой и ценной библиотекой, проводит много времени среди художников и увлекается оккультизмом. В его с изяществом и отменным вкусом обставленной квартире было множество замечательных и необычных вещиц: бронзовые статуэтки сидящего Будды, медиумические рисунки в металлических рамах на стенах, скарабеи и магические зеркала, а еще портрет Блаватской и самая настоящая церковная исповедальня. По слухам, однажды в его комнате таинственным образом погиб человек. Свидетелей происшествия, однако, не находилось, но судебное расследование установило, что Николай показывал гостю револьвер, красивый и дорогой, и оружие неожиданно выстрелило, убив посетителя. Дело против Николая быстро прекратили, но злые языки еще долго толковали о некоей даме из общества, имевшей несчастье с ним связаться, о непреднамеренном убийстве в драке и об американской дуэли; Николай, в свою очередь, никогда не подтверждал и не опровергал эти сомнительные слухи.

Рассказ о загадочной смерти молодого человека произвел на Северина неизгладимое впечатление. Проводя со своим новым знакомым вечера в той самой квартире и смакуя крепкий алкоголь, подаваемый хозяином в матовых бокалах, Северин всматривался в его худое лицо, не скрывая благоговейного ужаса. Снова и снова взгляд его падал на изящный письменный столик, где между книг и бумаг лежали остро заточенные кинжалы, а за желтым латунным блеском замков могло таиться оружие, успевшее принести смерть в эту комнату. Смерть. Было в глухом звучании этого слова нечто более соблазнительное и многозначное, чем сонные речения безопасной жизни. Оболочку души Северина начал подтачивать коварный червячок зависти и остался там, отравляя темными сомнениями. Он завидовал Николаю, равнодушно поигрывающему надетым на палец перстнем с опалом и болтающему о журналах и книгах, в то время как под ногами лежал ковер, возможно, хранящий высохшие пятна крови погибшего здесь человека. В Николае чувствовалось превосходство того, кто надежно и мудро закрылся от мира и, несмотря на юные годы, не мечется в поисках себя, как происходило с Северином.