Проходило время, но Пэр, несмотря на бесплодные поиски ментала Крита, не прекращал свои попытки. Снова и снова он заглядывал в чуждые человеческой сути астралы в надежде распознать хоть искорку живого мыслящего чувства. Но дни шли за днями, и с каждым выходом в астрал Пэр понимал, что Крит потерян для него навсегда. Он сам не знал, каким образом ему удастся вернуться в Аврелион, если это возможно в принципе. Эти мысли погружали его в такую неизбывную тоску, что Пэру стоило невероятных усилий скрыть ее под слоем бесчувственных уровней сознания. Инстинктивно он чувствовал, что надо во что бы то ни стало сохранить свое инкогнито. Это было завоевано с таким трудом, и вряд ли в будущем у него представилась бы такая возможность. Пэр понимал, что сохранить свою идентичность ему удалось благодаря лишь счастливому стечению обстоятельств, когда в его мозг внедряли личность сверхгумана. И еще Пэр к этому времени ясно осознал – он может влиять на сознание своего симбионта. Это давало шанс повернуть развитие событий в нужную для себя сторону. Как это сделать Пэр еще не представлял, но какое-то внутреннее чувство подсказывало, что решение близко, надо только быть сосредоточеннее и внимательнее при анализе разворачивающейся вокруг него чужой жизни.
Эти мысли несколько успокаивали Пэра. Но полностью заглушить тоску по утерянному родному миру они были не в состоянии. В часы вынужденного бездействия, когда интеллект симбионта задействовал все области мозга, Пэр снова погружался в пропасть безнадежности. Как бы ни прятал Пэр гигантскими усилиями воли свою непроизвольно прорывающуюся яростную тоску по Миссе, он выплескивалась иногда острым, щемящим фантомное сердце болезненным спазмом. В такие мгновения Пэр готов был на все, чтобы оказаться дома, в Аврелионе, рядом с Миссой, даже в этом, проклятой богами Лакки скарановой коробке вместо тела! Слишком многое связывало его с утраченным миром тишины и знаний, в котором осталась любовь и надежда на счастье. В такие минуты он клялся всем, что было ему дорого, что вернется домой, чего бы это ему ни стоило!
Чтобы приглушить обуревающие его чувства, Пэр вызывал в памяти те дни, когда он впервые ощутил в себе нечто необычайно его волнующее. Это нечто жило в нем постоянно и с некоторого момента каждый раз при встрече с Миссой вздымалось в его груди сладкой волной. Пэр сначала был испуган, почти ошарашен такой реакцией при виде своей давнишней подруги. Он знал ее с самого раннего детства. Они всегда были рядом, как и Крит и ее подруга Дея. Их детские чувства были настолько непосредственны, что купаясь в Кольце, возясь вперемешку в тесных объятиях друг друга на спортплощадках ими владели какие угодно мысли, но только не различия в строении их тел. Но с того самого времени, когда однажды Пэр, прикоснувшись нечаянно к Миссе ощутил странный жар в сердце и волнение в груди, все изменилось. Он сразу же заметил удивительные глаза своей подруги, ее долгие пристальные взгляды на нем, отсутствующее выражение ее лица, когда он увлеченно говорил ей о неких, волнующих его ум научных или философских проблемах. Пэр обижался и замолкал. Только теперь он вспомнил ее ласковые пальчики, в такие моменты нежно поправлявших непокорную прядь его белокурых волос на лбу.
Эти переживания он тщательно таил в себе. Мисса может и догадывалась о его чувствах, но тоже ничем не обнаруживала свои. Так все продолжалось до того дня, когда Мисса узнала об Уходе своей старшей матери Адель. Пэр был удручен и расстроен состоянием убитой горем Миссы. Он всячески старался как-то ее отвлечь, перевести ее мысли на другие темы и дела, но это ему не удавалось. Пэр понимал состояние подруги, но одного он никак не мог понять, – ее сострадание и горе по Адель и одновременно холодное, отстраненное отношение к его присутствию рядом. Как будто ее чувства целиком были поглощены потерей родного и любимого человека.
Пэр не настаивал на другом отношении к себе. Решив, что так и должно быть, он просто ненавязчиво присутствовал рядом, тем самым давая Миссе возможность выплеснуть на него свое горе. Тем неожиданней оказалась ситуация, когда Мисса, после рассказа о первой близости своей старшей матери, просто и по-деловому распорядилась и его и своим чувством. Он был готов ко всем испытаниям, но только не к такому варианту высочайшего проявления их любви. Когда завечерело, Мисса прошла к перинеле, на которой она спала, и молча сняла с себя легкую полупрозрачную тунику. Пэр с пересохшими губами, нервно пытаясь сглотнуть стоявший поперек горла комок, расширенными глазами смотрел на изящные линия ее тела, как будто струящиеся по удивительному стройному стволу гибкой лианы. Не сознавая ничего, он, тем не менее, древнейшим инстинктом мужского естества понял, что перед ним стоит высочайшее совершенство девичьей красоты.
Мисса, повернув в пол-оборота к нему лицо, и несколько склонив голову, искоса испытующе смотрела в его глаза. Пэр, затаив дыхание, не мог пошевелиться. Мисса, будто поняв состояние своего возлюбленного, медленно присела на перинелу и тихо шепнула: «Иди ко мне…».
Пэр, как сомнамбула, привстал. Его ноги были невероятно напряжены. Еле передвигая их, он приблизился к подруге и почти без сил опустился рядом. Кровь бешено стучала в голове, отдаваясь в тишине спальни Миссы ясно слышным звоном. Она смотрела на него огромными, чернеющими бездной зрачками в густеющем полумраке комнаты и, помедлив, взяла его руку: «Ну что ты, Пэр… ну что ты… успокойся, я твоя и всегда буду ею. Я хочу доказать тебе это сейчас…». Все дальнейшее скрылось для него в томлении бесконечных ласк, перехватывающих дыхание. Его глаза видели лишь сияние огромных светлых источников, из которых он пил наслаждение. И лишь тогда, как единственный смысл жизни, ослепительным взрывом Вселенной Бытия, в той самой высокой точке сопряжения, где плоть смыкается под ее лоном, как купол свода под двумя невыразимо совершенными столбами, Пэр познал Рай…
Как и обещал «Смит», через день разлученные друзья встретились вновь. Марк, возвращаясь с ознакомления с новым вооружением, не успел войти в помещение казармы, как был грубо облаплен сзади чьими-то тяжелыми манипуляторами. Рванувшись, Марк, к своему удивлению, услышал бодрый вопль знакомого блока речевика:
− Чего дергаешься! От меня еще никто не вырывался!
Марк врубил заднюю оптику и ухмыльнулся, завидев знакомые рожи Боди и Хэда.
− Мы его тут ждем как иссохшее горло кружку эля, а он, видите ли, где-то прохлаждается, − продолжал орать Боди. Хэд, улыбаясь во всю скарановую маску, молча смотрел на Марка.
− Ну, хватит, Боди, отпусти начальника, не то помнешь его от радости! – тихо проговорил он. – Нам, Трек, еще не помешало бы где-нибудь присесть и за кружечкой кое-что обговорить.
Марк по интонации его голоса, хотя и практически различить что-либо похожее на такой нюанс в блоке речевого анализатора рядового десантника было весьма затруднительно, но сейчас это ему удалось каким-то интуитивным чувством Марк понял, что что-то случилось. Без промедления он включил информпласт и отрапортовал:
− Милинер комон первой степени Мюсси-пятый, докладывает младший сублайн второго взвода Марк, конструктив XZ-51015, идентификатор «Рейд-пятнадцать»! Разрешите проинструктировать вновь прибывших две единицы рядового состава о боевом применении нового вооружения?
Через мгновение Марк удовлетворенно отключил информпласт и сгреб стоящих перед ним приятелей в объятия:
− Порядок парни, час времени в нашем распоряжении. Чтобы не возникло никаких осложнений, вырубите свои информпласты. Свой я тоже отключу. И скорым темпом в одно приятное местечко, которое я разведал, пока вы прохлаждались в Медцентре. Погнали!
− Я тебя слушаю, − тихо сказал Марк, едва перед ними из подающих отверстий в столе появились объемные кружки эля. – Здесь можно говорить. Пока стоит такой рев!
В баре было действительно оглушительно шумно. Десантники, получившие увольнительные, отдавались минутам отдыха как засидевшиеся в Репетитории юные школяры. Их скарановые лицевые панели все до единой расплылись в широких ухмылках. Дружно взревев при очередной серии забитых мячей в матче флетбола, этим парням уже не было ни до чего дела. Марк по серьезным выражениям лиц друзей понял, что им есть что сказать ему.