За окнами шел снег. Был конец декабря, стояли морозы, но в переполненных вагонах было душно, хотя они и не отапливались. Устраиваясь на ночь, мы разделись, чего давно уже не делали в своей походной партизанской жизни. На какой-то остановке вбежал мальчик лет четырнадцати.

— Дяденьки, — со слезами на глазах просил он, — подвезите меня до Москвы. Там живет мой брат. Я совсем замерз, у меня нет билета, и проводник высадит меня.

Мы пожалели мальчика и взяли его к себе. Он поблагодарил нас, забрался на верхнюю полку за наши чемоданы и затих. Легли спать и мы. А утром нас ждала неприятность. Я проснулся первым и сразу увидел, что нашего попутчика на полке нет. Я проверил вещи. На месте не оказалось Гришиных сапог, и я разбудил его.

— Где твои сапоги?

— А где мальчик? — встрепенулся он и посмотрел наверх.

— Мальчика нет. Пока мы спали, он слез на какой-то станции и прихватил твои сапоги, — ответил я. — Ты же сам видел, что он одет и обут очень легко.

— Брось шутки, — рассердился Григорий.

Тут проснулся Леонид и, узнав, в чем дело, весело расхохотался.

— Ничего, все правильно! — сказал он. — Мальчику нужна была обувь — и он взял твои сапоги. Ты поносил их немного, пусть и мальчик теперь пофорсит в сапогах немецкого генерала.

— Но как же я пойду босиком по снегу? — сердился Григорий. — Как я в таком виде заявлюсь к отцу?

— Зачем же ты разулся, если тебе так дороги эти генеральские сапоги?

— Жмут они, проклятые! Да и откуда я знал, что этот сукин сын отплатит нам такой неблагодарностью.

— Паренек все же сознательный, — с серьезным видом вставил опять Леонид. — Я тоже разулся, но моих сапог он не взял. Чуял, наверное, что в Москве у меня нет отца и помочь мне некому.

Но как бы мы ни шутили, положение Григория от этого не становилось лучше. Вошел проводник и предупредил, что подъезжаем к Москве. Пора собираться к выходу, а у Григория нет даже портянок.

— Надо как-нибудь добраться до квартиры твоего отца и там найти обувь. Отыщется что-нибудь?

— Конечно, найдется, — ответил Григорий. — Но как туда добраться? Это не близко.

— Эх ты, а еще партизан, — упрекнул Леонид.

Он стащил свой левый сапог и бросил его Григорию.

— На, надевай. Теперь мы с тобой в одинаковом положении. Как говорится, два сапога — пара. Другую ногу обертывай портянкой — и все в порядка.

Так и сделали. Леонид и Григорий плотно обмотали ноги теплыми портянками и поверх них наложили бинты. Это не только спасало от мороза, но и казалось вполне естественным: человек ранен в ногу и потому идет в одном сапоге.

— Вот что, Вася, — довольный своей выдумкой, захохотал Леонид. — Довольно тебе представлять нашего командира. Теперь мы — раненые, и наши вещи придется нести тебе!

Поезд подошел к перрону, и мы быстро вышли из вагона. Увидев нас, попутчики, знавшие злополучную историю с сапогами, стали громко смеяться. Но нам, разумеется, было не до смеха. Впереди — долгий путь по улицам Москвы.

— Ничего, — утешал Леонид. — Надо скорей убираться с перрона. Эти насмешники отстанут, а москвичи нас примут за раненых.

Так оно и случилось. Встречавшиеся нам женщины смотрели сочувственно. Но людей на улицах было мало. Только проносились военные грузовики, пожарные машины.

— Какая пустынная стала Москва, — с горечью заметил Григорий. — Разве так здесь было до войны? Народ просто плыл по улицам.

Нас выручил комендантский патруль.

— Предъявите ваши пропуска, — остановили нас.

— Но у нас нет никаких пропусков, — ответил Леонид. — Мы партизаны и идем на квартиру своего товарища.

— На Тихоновскую улицу, — добавил Григорий.

— Вам придется пройти в комендатуру, — объявили патрульные.

Мы пробовали сопротивляться. Обещали после того как переоденемся, явиться к коменданту.

— Товарищи, — сказал патрульный, — комендатура вот здесь, за углом. Комендант вас долго не задержит, а, возможно, окажет помощь.

Мы пришли в комендатуру. Нас встретили поначалу не очень приветливо, но, когда мы рассказали обо всем, комендант не удержался от смеха.

— Бывает, дорогие товарищи, — сказал он. — Война. Много сирот разбрелось по свету. У нас еще до всего руки не доходят. Какой размер вы носите? Лейтенант, выдайте со склада сапоги и отправьте товарищей на дежурной машине.

— Это наш подарок вам, партизанам, — сказал на прощание комендант. — Наши сапоги не хуже, чем были у немецкого генерала. До Берлина в них дотопаете.

Теперь мы уже без труда добрались до квартиры отца Григория. Поднялись на второй этаж большого серого дома и постучали в квартиру № 21. Дверь нам открыл высокого роста седой человек в военной форме. Он молча отступил на шаг, приглашая нас в комнату, а Леонид вдруг строго спросил:

— У вас есть сын на фронте?

Но Григорий не удержался.

— Папа! — позвал он. — Не узнаешь?

— Гриша! Гришенька, единственный мой! Живой! Здоровый?..

Отец и сын обнялись.

А на следующий день мы трое были на приеме у начальника Центрального штаба партизанского движения товарища П. К. Пономаренко. Сердечная деловая беседа продолжалась недолго. Получив задание, мы выехали к месту своего нового назначения.

МАТЬ ГОРОДОВ РУССКИХ

Я стою на берегу Днепра. Здесь, у Киева, он не такой, каким я видел его в ласковые летние месяцы. Тогда он был светло-синим, окаймленным у берегов белыми нежными кружевами волн. А здесь он суров и бурлив, темные серые волны бьют в глинистые берега, откатываются с угрюмым рокотом и снова настойчиво плещутся у обрыва. Стоит уже глубокая осень и, может, потому так неприветлива славная река? Нет, дело не в этом. Тяжелые фермы моста, соединявшие Киев с Дарницей, обезображены страшным взрывом и обрушены в темную воду. Над рекой плывет густой черный дым. Киев горит. Его тушат солдаты, горожане.

Многострадальный город! Мать городов русских! Пожалуй, за свою многовековую историю он не испытывал таких жестоких опустошительных набегов. В первый же день войны на его улицах рвались фашистские бомбы. А с конца июля до двадцатого сентября 1941 года немецко-фашистские войска беспрерывно штурмовали украинскую столицу. Многое вынес на своих плечах славный город на Днепре. Семь пехотных дивизий, танки, артиллерия, сотни бомбардировщиков бросило немецкое командование на штурм. Гитлер приказал взять Киев любой ценой. И действительно, гитлеровцы за ценой не стояли. Уже к концу августа четыре пехотных дивизии немцев потеряли здесь семьдесят процентов своего состава. Берлинское радио много раз преждевременно объявляло о занятии Киева. Но город стоял и боролся.

Не сдался он и тогда, когда по его широким улицам застучали кованые сапоги фашистов. Патриоты стреляли в завоевателей, жгли и взрывали их боевую технику. Оккупанты вешали и расстреливали жителей. Каждый казался им партизаном, врагом «победоносной Германии», врагом «цивилизации». Цивилизованные варвары убили десятки тысяч киевлян, разграбили и уничтожили огромные культурные ценности, веками создававшиеся талантливым украинским народом.

Академия наук, государственный университет, свыше пятидесяти высших и средних учебных заведений, около двухсот школ, пятнадцать музеев, десять театров и четырнадцать кинотеатров города были сожжены и разрушены. Крещатик, улицы Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Свердлова лежали в развалинах. Разрушены древние храмы и архитектурные памятники, погибли в огне кладовая древних рукописей и огромный зоологический музей.

Руководил уничтожением города и грабежом народных ценностей гаулейтер Украины, кровавый палач Эрих Кох. Фашистский варвар не ушел от справедливой кары. Польский суд приговорил его к смертной казни. Но это случилось много позже, а тогда я стоял на берегу Днепра и мое сердце обливалось кровью. Никогда не простят, не должны простить народы фашистам их бесчеловечных злодеяний. Никогда!

Киев вновь обрел свободу седьмого ноября 1943 года, в славную годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Войска генерала армии Ватутина навсегда вышвырнули оккупантов из древнего Киева. Уже на другой день город начали восстанавливать. Мне пришлось побывать в Киеве много позже. Город стал еще краше прежнего, как будто бы не шумела над ним грозная война. Но каких трудов это стоило украинскому народу! Это может понять и оценить только тот, кто видел его тогда лежащим в пепле и развалинах.