— Кто сказал, что у нас одна рота? — удивился лейтенант. — Посмотри на Днепр. Знаешь, что сейчас делается на переправе?

А на переправе, кажется, творилось что-то ужасное. Самолеты с ревом проносились над нами, пикировали и сыпали в днепровскую воду свой смертоносный груз. Эх, несладко приходилось там нашим! Не один солдат лег на мокрый песок, не одного храбреца убаюкал на вечный сон седой Днепр. Выдержат ли наши? На плацдарме стоит сплошной грохот, в окопах рвутся бомбы, снаряды, тяжелые мины. Фашистские танки с ревом кидаются на наши позиции.

Большие потери у партизан. В группе Романенко не осталось ни одного человека. Часть партизан погибла еще ночью в Григоровке, когда брали немецкий штаб, большинство полегло здесь, на высотах. А где-то там, за высотами, раскинулось село Малый Каратель. Село, где родился и вырос партизан Романенко. Недолго осталось оккупантам топтать советскую землю, разгуливать по улицам Малого Карателя. И туда придет Советская Армия. Но Романенко этого уже не увидит…

Вот я вижу как он, грязный, закопченный, в изодранном пиджаке, поднимается со дна окопа. Он оглушен, изранен. В руках у партизана тяжелая противотанковая граната. Романенко выпрыгивает из окопа и шагает навстречу фашистскому танку.

— Куда ты, Романенко?! — кричу я. — Назад!

Но он не слышит меня. В голове его одна мысль: остановить танк, грудью заслонить родную землю. Он поднимает гранату над головой. Танк тяжело ползет на героя. Но не стреляет. Видно, пробирает фашистов дрожь. И за крепкой броней не чувствуют они себя в безопасности, когда вот так, с открытой грудью, в полный рост наступает на них советский человек. Романенко взмахивает рукой — и граната летит под гусеницы вражеского танка. Но тут фашистский снаряд поднимает на воздух безжизненное тело храброго партизана. Величественная, прекрасная смерть…

Мы идем по траншеям, отбиваемся гранатами, стреляем из автоматов. Мало, совсем мало осталось партизан. Между зелеными гимнастерками редко мелькают фигуры наших, в неформенной одежде. Но мы держимся. Самолеты утюжат нас, над окопами желтая пыль, горький тротиловый дым. Нечем дышать, во рту пересохло. Люди кричат и не узнают своих голосов. Кто-то настойчиво оттаскивает меня от бруствера и с силой тянет за собой. Забираемся в какой-то разбитый блиндаж. В углу потрескивает рация. Просто чудо, как она уцелела в таком аду.

— Держитесь до двенадцати! — слышу я взволнованный голос. — Только до двенадцати.

До двенадцати совсем уж немного, каких-нибудь полчаса. Выдержим. Надо выдержать. Над Днепром по-прежнему стоит грохот и рев самолетов. Он особенно слышен нам, когда над нашими окопами в редкие минуты не рвутся снаряды и мины.

Полчаса тянутся целую вечность. Я контужен, из ушей, из носа течет кровь. Кто-то наскоро перевязывает меня. Надоедливая, тупая, ноющая боль во всем теле. Она не утихает. В окопах и вокруг все черно, земля изрыта воронками.

— Назад! — доносится до меня. — Кайсенов, назад…

— Что — назад? — ору я изо всех сил. — Отступать?

— Назад погляди, чудак, — молоденький лейтенант трясет меня за плечи и поворачивает лицом к Днепру. — Видишь, что сзади нас делается? А ты — отступать!

Сердце у меня на секунду остановилось, в глазах зарябило. Что это? Что там делается? Нет, такого я никогда не видел. От Днепра, от Григоровки к нам на высоты шли войска. Танки, машины с пушками. Над нами прошелестели и разорвались в расположении атакующих немцев первые наши снаряды. Помощь! Пришла помощь. Я машинально взглянул на часы, они остановились. Но какое это имеет значение? До часу или до двенадцати мы держались на высотах — совсем неважно. Главное — высоты наши, и Днепр наш! Навсегда наш!

…Партизан тут же вывели из боя. Вместе со своими товарищами к вечеру я переправился на левый берег. В штабе воинской части нас ожидали. Среди командиров я увидел и того разведчика-танкиста, который накануне установил связь с партизанами. Он приветливо улыбнулся мне, крепко пожал руку. Командование части горячо благодарило партизан за помощь в переправе через Днепр. Я получил в награду ценный подарок — личное оружие.

— Вы ранены? — забеспокоился офицер, заметив кровь на моей одежде. — Немедленно доставьте командира в госпиталь.

— Теперь уже ничего, — поблагодарил я, — помогите мне добраться до своего соединения.

— Хорошо, — согласился он. — Ваш штаб находится в селе Пологие Бергуны. Вас и ваших товарищей сейчас отвезут туда.

…Уже в госпитале я узнал из газет о награждении своих товарищей, отличившихся в боях за Букринский плацдарм. Встретилась мне и фамилия Сысолятина. Кто же это такой? Вскоре мне рассказали, что Сысолятин — это боец-радист, который связывал меня со своим командованием. Храбрый парень, безусловно, он заслужил почетную награду.

Вспомнили мы тогда и тех, кто погиб на плацдарме, не дожил до окончательной славной победы.

Вспоминают партизаны своих боевых друзей и сейчас и никогда не забудут. Память героев дорога всему нашему народу.

ПОЛОНИНА РУНО

Шли жаркие бои на подступах к Закарпатской Украине. По особому поручению Центрального штаба партизанского движения Украины наше соединение прибыло на аэродром 4-го Украинского фронта. В соединении — шесть боевых отрядов.

Наш командир только перед самым вылетом бегло познакомился с командирами отрядов.

Я на этот раз не знал многих партизан, входивших в состав нашего соединения. Большинство из них были молодые люди, впервые вылетающие во вражеский тыл. Я знал хорошо только Тканко, Спижевого, Бурого, Милентенкова и еще нескольких человек.

Ночью на транспортных самолетах в сопровождении истребителей мы вылетели.

У линии фронта попали под жесточайший обстрел. Самолет, кренясь и маневрируя между разрывами вражеских снарядов, шел курсом на юго-запад. Когда перелетели линию фронта и оказались далеко от зоны обстрела, командир корабля, передав штурвал второму пилоту, вышел к нам и с печальным видом сообщил Тканко, что вражеской артиллерией сбиты два транспортных самолета с партизанами нашего соединения.

Группа партизан перед отправкой в тыл врага во главе с Героем Советского Союза Тканко.

Наш самолет шел теперь над Карпатскими горами.

— Густой, сплошной туман. Из-за плохой видимости разыскать удобную площадку для высадки людей невозможно. Что будем делать? — спросил командир корабля у командира соединения.

— Надо высаживаться. В любом удобном месте, — отвечал Тканко.

Скоро самолет накренился и сделал два-три круга. Из кабины вышел второй пилот вместе со штурманом. Они открыли дверь самолета и дали команду на высадку. В дверь хлынул сырой воздух. Парашютисты, прощаясь с членами экипажа, выпрыгивали из самолета. Самым последним прыгнул я. Вокруг меня — сверху и снизу, слева и справа — белели парашюты моих товарищей.

Немного погодя снизу послышался легкий шум. Я понял: подо мной лес. Поджимая ноги, стал готовиться к приземлению. Еще минута — и я приземлился на небольшую полянку. Надежно спрятав парашют и взяв автомат, я без особого труда разыскал одного своего товарища — Митю. Он подвернул правую ногу и еле встал. Что делать? Решаем ждать условного сигнала командира соединения. Вот справа в темном небе показалась красно-зеленая ракета Тканко. Мы с Митей заторопились к месту общего сбора.

Когда подошли, около Тканко сидели четыре партизана. Наступало утро, а собралось нас всего семеро. Решаем углубиться в лес, а оттуда исподволь вести поиски остальных товарищей.

Надо было и по карте уточнить и разыскать место, где, по оперативному плану, предполагалась наша высадка. По словам начальника штаба партизанского движения Украины, мы должны были высадиться на высоте Полонина Руно, против чехословацкой границы. Сейчас мы находились на склоне какой-то скалистой горы. Ориентироваться на густо заросшей смешанным лесом горе было невозможно. Причудливый, сказочный лес показался нам безжизненным, не слышно даже пения лесных птиц, О том, что в этой местности редко ступала нога человека, говорил и тот факт, что время от времени горные олени и козлы безбоязненно шли на водопой к родникам.