Неудивительно, что офицерство составило опору заговорщиков и 18 ноября 1918 г.

Крайне правые организации офицерства действовали почти в каждом крупном городе Сибири. Так, начальник Омского гарнизона полковник Волков, произведенный Верховным Правителем России в генералы, руководил подпольной офицерской группой «Смерть за Родину». Высокий жертвенный патриотизм полковника нисколько не линял от нахрапистой расчетливости. Условием своего участия в перевороте он поставил… немедленное присвоение генеральского звания. Нет, эсеров, как и большевиков, Волков не то чтобы готов, а рад резать в любой час дня и ночи, но вот генеральство все-таки выложь, хоть тресни, а выложь!

Однако подлинным хозяином Омска являлся войсковой старшина Красильников (или просто атаман Красильников), произведенный Правителем в полковники. За ним гуртовалось все окружное казачество. За ним — и еще атаманом Анненковым: тоже мастер животы вспарывать.

Через два дня после переворота под охраной англичан были высланы за границу Авксентьев, Зензинов, Аргунов и Роговский.

Николай Дмитриевич Авксентьев возглавил в Париже русскую эмигрантскую масонскую ложу «Северная Звезда». С полным правом стояли перед его именем шесть точек ромбом, ибо носил он звание даже не магистра, а пророка масонской ложи. Надо полагать, не совсем приятна была для пророка Николая Дмитриевича пятиконечная звезда (пентрама) — основной отличительный символ масонства. Советы ненавидел свежо, молодо до последнего мгновения жизни, а умер в 1943 г., 65 лет, отнюдь не дряхлым старцем.

Вот запись Будберга (8 мая 1919 г.):

«Утром прибыли в Екатеринбург; на вокзале встречены командующим Сибирской армией генералом Гайдой; почетный караул от ударного имени Гайды полка с его вензелями на погонах, бессмертными нашивками и прочей бутафорией; тут же стоял конвой Гайды в форме прежнего императорского конвоя.

Все это очень печальные признаки фронтового атаманства, противно видеть все эти бессмертные бутафории, достаточно опозоренные в последние дни агонии старой русской армии; еще противнее вместо старых заслуженных вензелей видеть на плечах русских офицеров и солдат вензеля какого-то чешского авантюриста, быть может, и храброго, но все же ничем не заслужившего чести командовать русскими войсками.

Сам Гайда, ныне уже колчаковский генерал-лейтенант, с двумя «Георгиями», здоровый жеребец очень вульгарного типа, по нашей дряблости и привычке повиноваться иноземцам влезший на наши плечи; держится очень важно, плохо говорит по-русски. Мне — не из зависти, а как русскому человеку — бесконечно больно видеть, что новая русская военная сила подчинена случайному выкидышу революционного омута, вылетевшему из австрийских фельдшеров в русские герои и военачальники. Говорят, он храбр, но я уверен, что в рядах армии есть сотни наших офицеров, еще более храбрых; говорят, что он принес много пользы при выступлении чехов, но ведь это он делал для себя, а не для нас; вознаградите его по заслугам и пусть грядет с миром по своему чешскому пути; что он нам, что мы ему, он показывает это достаточно своим исключительно чешским антуражем, тем чешским флагом, который развевается у него на автомобиле, теми симпатиями, которые он во всем проявляет к чехам, всячески их поддерживая. Не могу дознаться, кто подтолкнул Омск на такое назначение, которое обидно, бесцельно…»

Через два месяца барон добавит к этой характеристике своего рода запись-предостережение:

«Знающие Гайду говорят, что он не простит адмиралу своей отставки и что адмирал делает большую ошибку, разрешив ему ехать через всю Сибирь вольным человеком (и Гайда оправдает эти опасения попыткой мятежа во Владивостоке. — Ю. В.)».

Эсерами попроще за несколько недель набили губернскую тюрьму, и никому в голову не пришло отправлять их за границу вслед за партийным начальством. Среди арестованных оказался и Флор Федорович Федорóвич.

Казни полыхнули 22 и 23 декабря без ведома адмирала — ну накипело у господ офицеров! Режут большевики по всем губерниям бывших имущих мужского и женского пола и вообще несогласных — и никому нет пощады, одна кровь, горе и вообще экспроприация! И эти… Черновцы, как и большевики, тоже ведь социалисты, мать их разберет! И письма им рассылают с приказом бить офицеров при каждом удобном случае!..

— Залпом, братцы! Пли!.. Мать их, меньше будет заразы! Давай новых, унтер-офицер! А ну, рыла бодрее, господа социалисты! Кто православные, крестись!.. Залпом, ребятки… пли!.. Parfaitement agi![153] А ну, добить того… с бородой, мать их всех с Лениным, Троцким и Черновым! Что, дядя, не вкусно?!

И не было тем молодцам разницы — ну на просвет все одинаковы: и Ленин, и Троцкий, и Чернов!

— Просто светлейшее зрелище. Заводи их правым плечом, братки! Да на кой ляд стрелять? В штыки! Да христопродавцы они!..

Не ведал Правитель того Федорóвича и не интересовался, а напрасно, ох, как зряшно! Потому что уцелел этот Флор Федорóвич — просто забыли взять из камеры, ну запамятовали, дело-то горячее, а главное — до зарезу нужное! А ведь член ЦК партии социалистов-революционеров, свой у самого Чернова! Такого только и ковырнуть штыком, ан нет, уберег свои мяса, дождался законности, был освобожден и утек в Иркутск, где ровно через год — 24 декабря — чудом избежал нового ареста и такого неприятного свидания, как голышом на ледяной корме «Ангары» с пьяно-озорным казаком Луканом…

Нет, по справедливости должен был Флор Федорóвич стать православным святым — ну изводить себя постами и молитвами!

— …Эх, сюда бы еще и Керенского — эту коровью задницу! В распыл бы этот интернационал — и жить России по-человечески!..

Съезд членов Учредительного собрания, осевший в Екатеринбурге, оказался не в состоянии противодействовать перевороту в Омске. 20 ноября он был разгромлен офицерским отрядом. Были убитые.

Чернова, Вольского и др. арестовали и отправили в Уфу, где на арестованных был совершен новый налет…

Не все эсеры легли под пулями и штыками в те смутные для них дни. Кое-кому удалось скрыться или привычно нырнуть в подполье, дабы после сгинуть в тюрьмах при Ленине и Сталине. Там уже освоили свой, «женевский» счет на жизни…

Именно так: фатально не везло социалистам-революционерам. В советской России их ловили и расстреливали, а за линией фронта белые глушили дубинками. Что ж это за убеждения: нам они в омерзение и белым не в меньшей степени? Ну наладить бы в таком разе на месяц-другой мир с белыми — и перетопить, передушить этих самых эсеров! Само собой, и меньшевиков. Ну очистить мир от социалистов, чтоб вообще ни одного! И по справедливости: зачем они при наличии нас, большевиков?..

По мнению Гинса, эсеры, как кроты, взрыхляли почву для большевиков. До семнадцатого года эсеры являлись первой по численности революционной партией России и понесли самые значительные потери. А власть в итоге перепадает большевикам! И везде так, в малом и большом. Не удавалось им организовать революцию на свой лад — и не могли, ибо не сознавали: Россия как раз и не способна быть демократической. Не может она без диктатуры повседневной, будничной — это от ее существа и духа. Ну угадали основоположники «женевского» чуда, ну в самую душу зыркнули, когда назначили диктатуру на всю эпоху революции и мирного развития, включая и коммунизм. Ну самая родная это власть, потому что народная!

В определении к России я так сознаю народную власть: это такая, когда что хотят с народом, то и делают — ну народная и есть…

И крушили всех этих российских социалистов и демократов диктатуры слева и справа, да такие — забегай еще левее и правее, а все одно: жуть!

Чужими оказались дома все эти знатоки прав и свободы. Чужими отдавали Богу душу в неприветливых заморских землях — те, разумеется, из них, что унесли ноги из отчего дома. Там они на своей шкуре постигали разные новые понятия, в том числе разницу между такими, как «изгнанник» и «изменник».