Но «красному генералу» не суждено было умереть от пули. Он скончался от сыпняка в екатеринбуржской тюрьме 55 лет от роду.

И мы склоняем голову.

К началу сентября, в самый листопад, Комуч пополнили еще 87 членов бывшего Учредительного собрания. Так незаметно и подбился новый вполне полномочный хор для выпевания «Интернационала».

Во второй половине сентября все того же нескончаемого 1918 г. после долгих и нудных препирательств наконец объединяются самарская власть (Комуч) с томской (Временное Сибирское правительство) в Уфимской директории.

Не начни пятиться «Народная Армия» перед красными, ни за что не согласился бы Комуч на объединение с каким-то самозвано-захудалым сибирским правительством. На Москву метил Комуч, в Минины и Пожарские…

Итак, 23 сентября Комуч уступает власть Уфимской директории — ее выбрали на Государственном совещании в Уфе. Открыла совещание почтенная Брешко-Брешковская: та самая — и «бабушка русской революции», и член ЦК партии социалистов-революционеров, и верная сподвижница (когда еще!) знаменитого Григория Гершуни — сурового вдохновителя неограниченного террора против царских администраторов. Упокой, Боже, его провизорскую душу.

Несмотря на преследования, поношения в печати, аресты, тюрьмы, каторги и вообще склочно-мытарственную жизнь, Екатерина Константиновна благополучно достигла девятого десятка и упокоилась аж в Чехословакии за пять лет до второй мировой войны.

Вместе с Виктором Михайловичем Черновым, Михаилом Рафаиловичем Гоцем, Григорием Андреевичем Гершуни и Марком Андреевичем Натансоном стояла Брешко-Брешковская у колыбели партии социалистов-революционеров.

Благословляла она на теракты Балмашева, Карповича, Каляева, Сазонова. Шли эти одержимые с бомбой и маленьким браунингом против полчищ жандармов и сыщиков. Была она для них в этом деле матерью, почти святой…

Ее жизнь — как авантюрный роман. Ведь самых главных террористов из азефовской организации лично благословляла на кровь, муки, эшафот. Вроде иконы и хоругви была у эсеров. Недаром к ее ручке столь благостно прикладывался все тот же Александр Федорович Керенский. И как же любила в письмах словечки: «хлопчик», «хлопец»!..

А того самого Гершуни загнал в ловушку виртуоз политического сыска, талант и самородок, «звезда» первой величины среди жандармов — Александр Иванович Спиридович, дворянин высшей пробы, бывший бравый гвардеец и вообще завидный жених. Считай, в самые цветущие годы овдовел. Разрядил в него обойму большевистский осведомитель охранки (в досаде за свое предательство, надо полагать). С пяти шагов разрядил.

Александр Иванович без какого-либо серьезного ущерба для здоровья осилил все три раны. Государь император заметит его и приблизит… Гляделся Александр Иванович фертом: браво закрученные усы, мундир с иголочки…

А Григорию Андреевичу Гершуни привесят смертный приговор. За ним числились организации убийств министра внутренних дел Сипягина и губернатора Богдановича, а заодно и неудачное покушение на губернатора Оболенского. В революционную заваруху девятьсот пятого смертную казнь Григорию Андреевичу заменят на пожизненное заключение, и почти сразу даст тягу он из богомерзкой акатуйской тюрьмы в Китай[139]. Поживет еще в милой Швейцарии и отправится на вечное свидание к убиенным губернатору Богдановичу и самому министру Сипягину, но успеет, однако, исповедаться в воспоминаниях.

Меньщиков писал в третьей части своей «Охраны и революции»:

«В 1908 году русская политическая эмиграция в Париже торжественно хоронила известного социалиста-революционера Гершуни. В числе лиц, несших венки за гробом покойного, выделялась видная фигура молодого человека с благообразным лицом и длинными волосами. Некоторые спрашивали: кто это? Да разве не знаете! — следовал ответ. Это художник Праотцов. Вы не видели его картину «Голгофа», на которой в виде распятых изображены Желябов и его товарищи?

Я лично этой картины не видел, но автора ее встречал. В 1902 году я был в Киеве. Зубатов поручил мне повидать жившего в этом городе бывшего секретного сотрудника Московского охранного отделения Праотцова, находившегося в то время «не у дел». Раза два я встретился с этим сотрудником в квартире старшего филера Зеленова, с которым он вел сношения. Праотцов в одно из свиданий принес листки местной группы рабочеземцев (Канавец и др.) и даже показал находившуюся в его распоряжении печать киевской организации социалистов-революционеров. В том же году в Киеве было учреждено охранное отделение; Праотцов вошел в состав его агентуры и, как мы увидим позже, около двух лет содержал конспиративную квартиру Гершуни (в Десятинном пер.) — того Гершуни, на которого он тогда доносил и гроб которого потом сопровождал на Монпарнасское кладбище…»

В памяти «сине-голубого»[140] Александра Ивановича Спиридовича этот легендарный террорист останется круглолицым, лысоватым со лба, улыбчивым и с горящими глазами. Покажется он (Гершуни) Александру Ивановичу вовсе не дьяволом с сокрушающей волей, а, скорее, жидковатым, не очень расположенным к самопожертвованию, но зато чрезвычайно искусным в убеждении других на подобного рода возвышенные акты. Во всяком случае, в лапы Александра Ивановича он попал размягченно-безвольный, без всякой попытки к самообороне — ну совсем огорченно-потрясенный.

Будет Спиридович состоять в распоряжении дворцового коменданта. Отныне его обязанность — сопровождать царя при поездках, то бишь отвечать за личную безопасность государя императора.

Уж как не помянуть еще раз: собой был фатоват — это уж точно, насмотрелся я на его фотографии. Грудь навыкат, мундир в обтяжку — ни морщинки, и собой весь несколько вздернут. Это от гвардейского шика. Покойный государь император тоже щеголял в мундире без единой морщинки. И так же был строен. Отсутствовала только вздернутость. Так она была ему и ни к чему: он же был императором.

15 августа 1916 г. Спиридович получит назначение на должность ялтинского градоначальника (почетная отставка). Потом будет арестован и доставлен в Петропавловскую крепость (это еще Временным правительством), потом счастливо эмигрирует, потом… отнята родная земля, нет ее. Потом в один из дней вздохнет и замрет незаметно — остановит бег сердце. Кончен земной путь.

Прошляпит его вчистую «женевская» тварь — очевидно, из-за революционной перегруженности и неопытности. Ведь семнадцатый и восемнадцатый — еще нежно-младенческие годы для «женевского» организма, хотя взрослела и матерела тварь не по дням, а по часам. Ну без нее как без рук — и ЦК большевиков, и Совет Народных Комиссаров, и сам Владимир Ильич с соратниками. Совсем другая сила убеждения и перспективы для развития социализма в одной стране при наличии «женевской» конструкции. Вечная память за это Георгию Валентиновичу и вообще диалектическому материализму. Ну совсем другой взгляд на божественную природу человека…

Таким образом, неповоротливости «женевской» твари и обязана книга воспоминаний Спиридовича — «Записки жандарма». Кичился Александр Иванович своим жертвенным жандармством: покинул старинный гвардейский полк и беспечность службы ради превратности сыска, а все потому, что видел свое место лишь там, где в постоянной беспощадной борьбе решается судьба трона. Не все это оценили. У многих его соотечественников чесались руки: мать его вдоль и поперек, этого застеночного генерала. И впрямь, чем занимались стражи устоев?! Прошляпили большевиков…

А вот из той исповеди Гершуни, можно сказать, предсмертной[141]: «Давно сказано: великое счастье знать наперед всю глубину грядущего несчастья. Испытания в царских застенках мы, революционеры, конечно, считаем не несчастьем, а лишь естественным добавлением, завершающим всю деятельность…»