- Правильно, на хрена ему ваши деньги, если наши стырил. Их было куда больше, чем он бы извозом заработал.

Валентина Ивановна приоткрыла от удивления рот и на какую-то секунду так замерла, глядя на нас. Затем переспросила:

- Как это – стырил?

Я Давида одёрнула, но было поздно, тот принялся нравоучительным тоном читать лекцию о безопасности женщине, которая ему в бабушки годилась.

- А вот так. Потому что не надо доверять всем незнакомцам подряд, как бы тот мило не улыбался, и не задаривал конфетами. Это хорошо, что он к вам в дом не пришёл, к примеру, кран отремонтировать или лампочку вкрутить. У вас-то наверняка в доме что-то ценное, от мамы да бабушек осталось. Ведь осталось?

Валентина Ивановна под таким напором вдруг растерялась, чего за ней не водилось, по крайней мере, на моей памяти, даже отступила на шаг, к Давиду приглядываясь. И, надо сказать, что на этот раз приглядывалась со всей серьёзностью, будто перед ней грозный участковый стоял. А затем и запричитала:

- Батюшки, неужели, в самом деле, обокрал? – Она руку к груди приложила, на меня ошарашенный, обеспокоенный взгляд перевела. Я попыталась как-то успокоить пожилого человека, торопливо заговорила:

- Пока ничего не ясно. Нам нужно его найти, поговорить… Кое-что и, правда, пропало, но я же не могу клеветать на человека без серьёзных доказательств!..

- Лида, перестань, - перебил меня Давид. – И не преуменьшай проблему. – Он снова на соседку взглянул, строго и предостерегающе. – Не пускайте никого в квартиру! Даже если это милый сосед с конфетами. Слушайте меня, кругом аферисты.

- Ты с ума сошёл? – накинулась я на него, когда мы вошли в мой подъезд, оставив поражённую Валентину Ивановну решать, к какой соседке ей бежать первой, чтобы рассказать о случившемся. – Она же старый человек, вдруг ей от твоих внушений плохо станет?

- От внушений ей как раз плохо не станет, - возразил Давид, - а вот когда ей кто-нибудь добрый и хороший по голове молотком тюкнет, вот тут ей как раз может поплохеть конкретно.

Я фыркнула ему в спину, точнее, куда-то в поясницу, поднимаясь за ним по лестнице.

- А ты прямо уверен, что кругом одни воры и мошенники, запугал окончательно.

Давид дошёл до двери квартиры и на меня обернулся.

- Лида, я среди них вырос, я знаю, как они умеют в доверие втираться. Вот к таким, как ты, что на конфеты ведутся, и к таким, как твоя соседка, мнящая себя мисс Марпл, а, на самом деле, милиционера от вора ни за что не отличит.

Я глаза на него вытаращила.

- С чего ты взял, что я ведусь на конфеты? Мне что, пять?

- Значит, не на конфеты?

- Нет, - решительно отказалась я. И сказала, нырнув под руку Давида, чтобы попасть в свою квартиру. – У него улыбка была… располагающая.

- И после этого она говорит, что богатое воображение у меня, - возмутился Давид, входя в квартиру и, наконец, захлопывая дверь.

Мы остановились в прихожей и замолчали. Смотрели друг на друга. Потом я рискнула спросить:

- Что будем делать?

- Собирайся. Прокатимся по месту прописки.

Я сомневалась.

- Может, в полицию обратиться?

Давид молчал, морщился и думал. В конце концов, головой качнул.

- Слишком много проблем от ментов каждый раз. Будут спрашивать, что украли, а откуда мы это взяли, а предоставьте доказательства подлинности, покупки…

Я печально кивнула.

- А у тебя ничего этого нет.

Давид вдруг возмутился.

- Ну, извини, граф Орлов на перстне не расписался, чтобы мы могли подлинность установить!

Я строптиво поджала губы, но решила с ним не спорить. Вместо этого сказала:

- Пойду собираться.

Летняя улица, бывшая Колхозная, на самом деле, отыскалась на другом берегу реки. Мы проехали по мосту, пересекли Волгу, и оказались в довольно старом спальном районе. Формально он являлся продолжением города, но горожане так никогда не считали. И название Колхозная, улица раньше носила не просто так. Несколько десятков пятиэтажных домов когда-то были построены на месте разрушенного колхоза. Даже тридцать-сорок лет назад место строительства считалось крайне не престижным, до района было трудно добраться, необходимо было каждый раз пересекать реку. Речной трамвайчик, курсирующий туда-сюда, положение спасал мало. Со временем построили мост, пустили автобусное сообщение, но своего мнения горожане так и не изменили. Район за рекой считался дурным, бесперспективным, и жить там особой радости никому не доставляло. Возможно, поэтому Лёня и снимал квартиру в городе, считая, что так он ближе к цивилизации.

Изначально пятиэтажки строили для работников подшипникового завода, что находился неподалёку, наверное, идея была неплохая, у многих не было необходимости ездить в город каждый день, за рекой образовывалась и активно обживалась самодостаточная территория, со своей инфраструктурой, магазинами, школами и детскими садами, людям предоставляли рабочие места, но продлилось это недолго. Благие намерения разбились о начавшуюся в стране перестройку, к середине девяностых подшипниковый завод прекратил работу, затем был кому-то перепродан, а после и вовсе забыт и брошен. Если проехать мимо домов вглубь, то дорога как раз упиралась в огромную брошенную территорию, с опустевшими цехами, складами, зданиями неизвестного предназначения. Я была там всего однажды, когда мы случайно заблудились по дороге на турбазу и свернули не туда. Но до сих пор отлично помню, какое тягостное, беспокойное впечатление на меня произвели виды заброшенного завода. Было по-настоящему жутко. А люди рядом с ним живут, окна последних домов выходят на серые, обрушающиеся стены.

Со смертью завода, и сам район и прилежащие территории стали быстро приходить в упадок. Целое десятилетие о местных жителях, кажется, никто не вспоминал. Район не развивали, магазины закрывались, работы не было. Ума не приложу, как несколько тысяч человек умудрились выжить, забытые, как некогда и их кормилец-завод, властями города. От тех времен до сих пор по округе остались стихийные огороды, покосившиеся от старости дачные домики, сооружённые, по виду, из фанеры. По берегу реки были натыканы лодки-плоскодонки и установлены сушилки и коптильни для пойманной рыбы. Люди выживали, как могли. И до сих пор многое из этого сохранилось, и заброшенным не выглядело. Приезжая за реку ты словно окунался с головой в прошлое, в серость, безысходность и хроническое безденежье. Да, появились новые дома, магазины, освещение, даже дороги отремонтировали за последние годы, но нестерпимое чувство бесперспективности в людях осталось. Поэтому никто не стремился сюда переезжать, хотя цены на жильё в этом районе были куда ниже, чем по городу.

Старые, серые пятиэтажки, как близнецы. Мы проехали по главной улице, я смотрела на вывески магазинов, да и вообще, оглядывалась с любопытством, не была в этом районе много лет, и мне было интересно, какие перемены произошли за это время. Перемены были, несомненно, но я всё равно чувствовала лёгкую обеспокоенность, находясь на этих улицах. Ещё помнила пацанов в китайских спортивных костюмах, козыряющих своей смелостью и бойкостью, пьющих пиво на углу, казалось, каждого дома, и провожающих всех незнакомцев долгими взглядами. Сейчас ничего подобного не наблюдалось, слава богу. А то было бы совсем грустно.

Мы отыскали дом номер двадцать два на Летней улице, остановились во дворе, который, кстати, был очень и очень похож на мой собственный двор – те же дома, те же раскрашенные автомобильные шины, которые летом превращали в самодельные клумбы, через детскую площадку тянулись верёвки для сушки белья, в зимнее время пустые. Автомобили рядком у подъезда. Мы приткнули машину Давида в самом неказистом месте, за помойкой, решив не привередничать, вышли и осмотрелись. Давид таращился на окна дома зачем-то, а я на автомобили. Но ничего похожего на машину Лёни не увидела.

- Сороковая квартира во втором подъезде, - сказал он, и мы направились туда.

- Что ты скажешь? – догадалась спросить я, когда мы вошли в подъезд. Домофон не работал, и дверь легко открылась.