При нем Манос тянется больше, чем всегда. Он даже ходит по-особенному: почти не сгибая ног, чуть откинув набок голову, и всячески старается показать, что беседа с таким человеком, как этот приезжий, для него не в диковинку.

— Дедушка мой был, вроде вас, административное лицо. Правда, чином пониже, — говорит он так, чтобы все слышали.

Он помогает приезжему снять мешок, двухстволку, вешает все это на спицы, вбитые в ель, и только после этого здоровается с Онисимом.

Приезжего звать Андрей Петрович Шмотяков. Он ученый: охотовед.

Онисим с любопытством смотрит на Шмотякова, но спросить ничего не смеет.

— У Андрея Петровича интересная жизнь, — объясняет ему Манос, — он подкидыш!

Пока поспевает чай, Шмотяков рассматривает карту-десятиверстку.

Манос, перегнувшись через его плечо, читает вслух названия мест на карте. В некоторых кварталах стоят крестики и стрелки. Кружочком отмечена Трифонова курья[18] на реке Нименьге. Рядом мелкая надпись: «Место обитания ондатры».

— Нет, — говорит Манос, — на Нименьге этой крысы мало. А вот в Модлони ее — провороту нет.

С этими словами он берет карту с коленей Шмотякова и тычет пальцем в то место, где должна быть река Модлонь. Шмотяков несколько смущен этой бесцеремонностью, но ничего не говорит.

— Я изучаю ондатру в условиях наших северных рек, — поясняет он и высматривает место, где бы прилечь отдохнуть. Идти в избушку он не хочет, лучше на свежем воздухе.

Манос хватает топор и бежит на берег озера. Недалеко от устья Шивды, у густых березовых кустов, он быстро расчищает мелкую поросль, втыкает колышки и устраивает шалаш. Крышу он покрывает свежей еловой корой, которую тут же сдирает с дерева. Внутрь шалаша он стелет толстый слой мха. Когда все готово, Манос делает Шмотякову под козырек:

— Квартира готова!

Шмотяков заходит в шалаш. Свежая белая крыша густо пахнет серой. Она вся усеяна золотистыми капельками и сосульками. Прямо перед Шмотяковым — озеро, сжатое со всех сторон лесом, справа — кусты, позади и влево — заросшая травой полянка, сосны, тихое журчание Шивды.

Шмотяков заходит в шалаш, постилает газету и с оглядкой садится. Потом берет клок моху и обтирает над головой серу. Сера не отстает, а мох прилипает к коре грязными линиями.

Манос снисходительно посмеивается над приезжим и в порыве усердия предлагает:

— Племянник Михайла хорошо эту ондатру постиг. Служит в районном центре. Напишу — отпуск возьмет, приедет. По должности он большая фигура — землемер?

— Нет-нет, не делай этого, — отмахивается Шмотяков. — Зачем человека отрывать от дела?

— Ничего, приедет. Для него самого это как бы забава.

И, не слушая больше, Манос отходит от шалаша.

Немного отдохнув, Шмотяков встает бодрый. Охотники уже успели надрать березовых лык, плетут лапти, корзины.

Душно. Из-за леса надвигаются синие тучи. Дождь собирается давно. Иногда слышится отдаленный гром, земля, приготовившись, затихает: сонно чирикают дрозды, над болотом поднимается канюк, но все оказываются обманутыми — дождь обходит стороной.

Сейчас охотники с надеждой посматривают на небо. Смотрит и Шмотяков. Тяжело дышать. Сильно пахнет дымом.

— Беда, — говорит Макар Иванович. — Как посмотришь, — сколько добра в огне гибнет. Горят самые лучшие массивы.

— А что охрана? — спрашивает Шмотяков.

— Охрана! На пятьсот километров сплошные леса, угляди. Лесник сегодня здесь, а я пошел в Пустое Раменье и бросил там спичку…

— А лесником кто? — вмешивается Манос. — Изверг. Игнашонок.

Шмотяков вопросительно смотрит на Макара Ивановича.

— Тут был у нас один, — неохотно отвечает Макар Иванович. — Так. Пьянюшка. Да его давно уволили…

Садятся пить чай. Шмотяков с улыбкой достает из темного бумажника два хрустящих листа бумаги и протягивает охотникам.

— Вы меня простите, — говорит он. — Я должен был сделать это сначала.

Все рассматривают листы. Это бумаги областных организаций, удостоверяющих личность Шмотякова.

Манос почтительно вытягивается.

— Вся видимость налицо, — говорит он и осматривает небо.

Солнце стоит над лесом в широком голубом огне.

— Хотите, сейчас пройдем на реку Укму? — предлагает он Шмотякову. — До ночи еще успеем. Немного этой крысы и там есть.

Шмотяков думает.

— Пожалуй, — говорит он. — Только, кажется, будет гроза?

— А мы укроемся в надежном месте.

Шмотяков берет ружье, и они идут берегом озера. За озером начинаются ослепительные березовые заросли, густые и чистые, еще не видавшие топора. Здесь тишина и прохлада. То и дело вспархивают рябчики. Манос не обращает на них внимания. Гордо задрав голову, он шагает впереди Шмотякова и без умолку говорит о себе.

— Ведь я сам в городе жил, — рассказывает он. — Тоже нет-нет и возьмешь книгу. Все читал автора Пазухина. «Буря в стакане воды».

— Вот что… — произнес Шмотяков, думая о чем-то другом.

Помолчав, Манос неожиданно спрашивает:

— А вы не можете пояснить, чем лечат от срыва?

— Нет.

— Значит, вы только по животным? Вы, стало быть, лесную живность знаете? Объясните, что такое акрида? На днях в книжке вычитал, а понять не могу.

— Ладно, об этом после, — говорит Шмотяков. — Мы, кажется, не туда зашли?

Начинался глухой и мрачный еловый лес. Всюду бурелом, темная береза. В низине, между елками, виднелась речушка, через которую можно было перепрыгнуть с берега. Вся она заросла черемушником и калиной.

— Укма, — сказал Манос.

Они пошли зыбучим берегом Укмы, увязая по колено в толстом слое мха.

Манос следовал впереди и предостерегал Шмотякова.

— Тихонько. Тут можно провалиться — окно.

Шмотяков передвигался медленно, с оглядкой. В некоторых местах он крепко хватал Маноса за плечи и со страхом смотрел под ноги.

— Ничего, — успокаивал Манос, — провалитесь, вытащу за волосы, утонуть не дам…

В лесу становилось темней.

Сзади них, как определил Манос, — около Пустого Раменья, прогремело.

— Хорошо, — радостно промолвил Манос. — Давно надо. Смотрите, что делается!

Он схватил большой клок мху и ударил по нему ладонью. Поднялась пыль.

— Разве такая неудержимость допустима!

Небо навалилось на самые вершины. Шмотяков с тревогой осматривался.

— Сейчас начнется осока, — успокаивал его Манос. — Река будет пошире. Там ондатра сидит…

Скоро Укма действительно стала шире. Лес отступил. Берега пошли плотнее. Почти от средины реки начиналась круглая ситка. Из нее с громкими криками вылетали чибисы. Большие коромысла[19] сверкали на солнце темно-зелеными крыльями. На берегу густо росла осока. Манос зашел в нее и, нащупывая ногами, стал пробираться к реке. Из травы виднелась одна его голова.

— Сейчас мы найдем жировку, — говорил он. — Должна она тут жить. Вот и трава срезана. Жрала. Норы.

Манос проваливается в яму. Над ним шевелится осока. Слышится его голос:

— Выразиться попросту, так это будет так… (он произносит ругательство). Вы, Андрей Петрович, извините: в такие минуты не могу себя сдержать.

Манос выпрямляется и, немного прихрамывая, идет к воде.

— Трава верно срезана, а норы нет. Какой же прохвост нарыл ямы? А может быть, и выдра. Вот, кажется, кормовая площадка.

Манос опускается на одно колено, сует в воду руку и ощупывает обрывистый берег, стараясь найти под водой ход в нору.

— Удивительно. Ничего нет, — говорит он.

— Нет? — произносит Шмотяков и наклоняется к воде.

— Нет.

К берегу прибивает кусок свежеотпиленной тесины. Шмотяков берет ее в руки и нюхает. Доска пахнет теплом и смолой.

— Люблю свежее дерево, — говорит Шмотяков.

— Тут у нас лесу хоть подавись, — отвечает Манос.

Он не успевает договорить. Над самыми их головами небо разрывается с грохотом и треском. В то же мгновение впереди них беззвучно отделяется от земли высокая сухая ель и летит в реку. Белая разодранная ее вершина падает совсем близко от Шмотякова и Маноса. Сильной струей воздуха их отталкивает в сторону: дрожит земля. Потом они видят вихрь белых осколков и сучьев.