Гай прикурил новую сигарету от только что выкуренной. Руки еще дрожали, однако состояние чуть-чуть улучшилось. Он и не подумал о том, что это мог быть маньяк. Упоминание маньяка все сводило к жуткой случайности.

Мать сидела в качалке в гостиной, прижав платок к виску и, очевидно, ждала его, хотя и не встала при его появлении. Гай обнял ее и поцеловал в щеку — для него большим облегчением было заметить, что мать не плакала.

— Вчера я весь день провела с миссис Джойс, — сказала она, — но на похороны пойти не смогла.

— Это совсем не нужно, мама.

Он взглянул на часы и увидел, что уже третий час. На какое-то мгновение ему показалось, будто бы Мириам хоронят заживо, будто она может проснуться и закричать, не желая ложиться в землю. Он отвернулся и провел рукой по лбу.

— Миссис Джойс, — мягко начала мать, — спрашивала меня, не известно ли тебе что-нибудь.

Гай снова повернулся к матери. Миссис Джойс, он знал, имела к нему претензии. Гай ненавидел ее за то, что она могла сказать его матери.

— Не ходи к ним больше, мама. Ты ведь не обязана, а?

— Нет, конечно.

— И спасибо тебе за то, что ты так держишься.

Наверху на своем письменном столе он обнаружил три письма и небольшую квадратную коробку с ярлычком магазина в Санта-Фе. В коробке был узкий расшитый ремень из кожи ящерицы, с серебряной пряжкой в форме X. Записка, приложенная к нему, гласила:

«Потерял твоего Платона по дороге на почту. Надеюсь, это поможет тебе примириться с утратой. Чарли».

Гай взял надписанный карандашом конверт, посланный из гостиницы в Санта-Фе. Внутри находилась лишь маленькая визитная карточка. На чистой ее стороне было напечатано:

«Чудный город Меткалф».

Перевернув карточку, он машинально прочел:

«24 часа в сутки

таксопарк Донована

в дождь и в вёдро

тел 2-33-33.

Быстро. Безопасно. Вежливо».

На чистой стороне под напечатанными словами что-то было стерто. Гай поднес карточку к свету и разобрал одно имя: Джинни.

Карточка таксопарка в Меткалфе, но отправленная из Санта-Фе. Это еще ничего не значит, ничего не доказывает, подумалось Гаю. Но он затолкал и карточку, и конверт, и коробку в мусорное ведро.

Он вдруг осознал, насколько Бруно для него невыносим. Гай открыл коробку в мусорном ведре и сунул туда ремень тоже. Ремень был красивый, но Гай как раз терпеть не мог змеиной кожи и кожи ящериц.

Этим вечером из Мехико позвонила Энн. Она хотела подробностей, и он рассказал все, что знал.

— Кого-нибудь подозревают? — спросила Энн.

— Не похоже.

— Гай, у тебя больной голос. Ты хоть немного отдохнул?

— Нет еще.

Он не мог сейчас рассказать ей о Бруно. Мать передала, что кто-то дважды звонил, спрашивал его, и Гай уже не сомневался в том, кто это был. Но он знал, что не сможет рассказать Энн о Бруно, пока не будет уверен окончательно. Просто не сможет начать.

— Мы только что послали письменные показания, дорогой. Ну, о том, что ты был здесь, с нами.

Телеграмму насчет письменных показаний он отправил после разговора с одним из следователей.

— Вот следствие кончится, и все будет в порядке, — сказал Гай.

Но то, что он не рассказал Энн о Бруно, весь остаток ночи не давало Гаю покоя. И не ужасом хотел он поделиться с ней. Он ощущал некую личную вину, которую невмоготу было нести в одиночку.

Ходили слухи, что Оуэн Маркмен отказался жениться на Мириам после потери ребенка, и она затеяла против него дело о нарушении обязательства. Мириам, рассказала мать Гая, потеряла ребенка действительно по чистой случайности. Миссис Джойс поведала ей, что Мириам запуталась в ночной сорочке из черного шелка, которую особенно любила, которую подарил ей Оуэн, и покатилась с лестницы собственного дома. Гай принял все это на веру слепо, не рассуждая. Жалость и угрызения совести, каких он никогда раньше не испытывал по отношению к Мириам, переполнили его. Сейчас Мириам представала ужасно несчастной и совершенно невинной.

15

— Не больше, чем в семи ярдах, и не меньше, чем в пяти, — отвечал серьезный, уверенный в себе молодой человек, сидящий на скамье свидетелей. — Нет, я никого не видел.

— Думаю, футах в пятнадцати, — сказала девушка с широко раскрытыми глазами, Кэтрин Смит, которая казалась такой напуганной, словно все это только случилось. — Может, чуть дальше, — добавила она тихо.

— Футах в тридцати. Я первый спустился к лодке, — сказал Ральф Джойс, брат Мириам. Он был такой же рыжий, как Мириам, и с такими же серо-зелеными глазами, но тяжелая квадратная челюсть сводила все сходство на нет.

— Не сказал бы, чтобы у нее были враги. Во всяком случае ни одного, кто мог бы решиться на это.

— Я ничего не слышала, — убежденно произнесла Кэтрин Смит и покачала головой.

Ральф Джойс тоже сказал, что ничего не слышал, и Ричард Скайлер подытожил безапеляционно:

— Никаких звуков не было.

Бесконечно повторяемые факты лишились для Гая не только ужаса, но и просто драматизма. Тупые удары молотка, навсегда вбивающего ему в голову эту историю. То, как близко трое свидетелей находились к месту преступления, казалось невероятным. Только маньяк мог решиться подойти так близко, подумал Гай, это несомненно.

— Вы были отцом ребенка, которого потеряла миссис Хейнс?

— Да. — Оуэн Маркмен понурился, сцепил руки. Угрюмые отталкивающие манеры портили броскую красоту его лица, которое Гай запомнил по фотографии. Оуэн был в серых башмаках из лосиной кожи, словно он только что явился из Хьюстонского порта, со своей работы. Вряд ли Мириам могла бы гордиться им сегодня, подумал Гай.

— Знаете ли вы кого-нибудь, кто желал бы смерти миссис Хейнс?

— Да, — Маркмен указал на Гая. — Вот он.

Все повернулись к Гаю. Гай выпрямился, нахмурился, глядя Маркмену прямо в лицо и впервые действительно подозревая его.

— Почему вы так думаете? Какой у него мотив?

Оуэн Маркмен долго размышлял, что-то бормоча про себя, наконец выпалил:

— Ревность.

Маркмен не мог привести в пользу ревности ни одного убедительного доказательства, но после его выступления указания на ревность послышались со всех сторон. Даже Кэтрин Смит сказала:

— Да, я тоже так думаю.

Адвокат Гая хихикнул. У него в руках находились письменные показания Фолкнеров. Гаю был несносен этот смешок. Гаю вообще были несносны судебные процедуры, грязная игра, в которой никто, по всей видимости, не стремится обнаружить истину, зато предоставляется возможность одному законнику вцепиться в другого, подловить на каких-то юридических тонкостях.

— Вы отказались от важного контракта, — начал коронер.

— Я не отказывался, — сказал Гай. — Я им написал еще до того, как получил работу, и сообщил, что не хочу ею заниматься.

— Послали телеграмму. Все из-за того, что не хотели, чтобы ваша жена последовала за вами. Но когда вы, будучи в Мехико, узнали, что ваша жена потеряла ребенка, вы послали еще одну телеграмму в Палм-Бич и попросили, чтобы ваша кандидатура была рассмотрена вновь. Почему?

— Потому что был уверен, что теперь жена уже не последует за мной. Я подозревал, что она до бесконечности станет тянуть с разводом. Но я собирался встретиться с ней на этой неделе и обговорить все окончательно. — Гай вытер пот со лба и заметил, как его адвокат недовольно выпятил губы. Адвокат не хотел, чтобы Гай упоминал о разводе в связи с работой в Палм-Бич. Гаю было все равно. Он сказал правду, а там уж пусть думают, что хотят.

— Как вы думаете, миссис Джойс, способен ли ваш зять подготовить такое убийство?

— Да, способен, — сказала миссис Джойс, слегка вздрогнув, высоко вскинув голову. Она почти опустила острые темно-рыжие ресницы, как это Гай часто за ней наблюдал, и никто не мог догадаться, куда она смотрит. — Он хотел получить развод.

Прозвучало возражение: несколько минут назад миссис Джойс заявила, что ее дочь хотела развода, а Гай Хейнс — нет, потому что все еще любил ее.